Юлий Крелин - Очередь
Лариса стояла в растерянности, несмотря на все инструкции, не зная, что делать, но точно понимая, что хуже всего сейчас наверху.
– Доброго пару! – сказала одна из женщин. – Вы как привыкли, с верхней полки начинать или внизу сначала посидите?
– Я люблю сразу наверху, а потом перейти вниз, – сказала другая, тем самым показав Ларисе, что она уже принята в сонм парящих и парящихся.
– Я лучше внизу сяду, – с трудом ответила Лариса.
– Вы давно последний раз были в сауне?
Лариса не решилась показать себя бывалой дамой финских бань и честно сказала:
– Я вообще впервые в таком заведении.
Женщины оживились, стали давать советы, наставлять, учить, говорили, где сидеть, как дышать.
– Вот, видите, вы уже покраснели. Как пот повалит по телу, так самая прелесть, самая польза и начнется.
Постепенно Лариса привыкла к этой адской атмосфере и начала рассматривать своих товарок, своих наставников в этом ужасе. Они выглядели разморенными, разваливающимися, не чувствовались мышцы, не чувствовалось тела: груды двигающегося вещества, неспособного ни к каким жизнелюбивым проявлениям.
Краснота стала приобретать мраморный вид – красные полосы, пятна, прожилки чередовались со светлыми участками. По лицу, спине, по груди струйками тек пот. И эта ужасная «мраморность»! «Да это же капилляростаз! Ситуация критическая – впору начинать реанимацию. Чему они радуются? Нарушение микроциркуляции… Капельница, спазмолитики нужны. Нарушен электролитический баланс. Лечить надо. Словно у меня не так, как у них! Я ведь в таком же положении».
– Теперь в холодную воду. Видите, по коже пятна красные и белые? Теперь холод хорош. Видите?
– Вижу, конечно, вижу. Выглядит довольно страшно.
– Это самое время. Самый раз. Прелесть. Пойдемте. Они вышли из парилки. Одна тотчас кинулась в бассейн, вторая стала под душ. Лариса подошла к краю бассейна. Яма в полу, выложенная изнутри кафелем, размеры два на четыре метра. Глубина не видна: вода мутновата и покрыта немножко маслянистой пленкой. Впрочем, может, это просто необъективный глаз Ларисы. Сколько же людей за сегодняшний день окуналось в это большое корыто? Она пошла под душ.
После жара холодная вода била гвоздями по чуть прикрытым распарившимся нервам.
Ее охватил ужас от этого развлечения. Она вышла из-под холодной струи.
– Нет. Все. Это не по мне.
– Что вы? Сейчас еще один тур.
– Нет. Я вытираюсь и иду.
– Ну, ладно. Тогда и мы за компанию пойдем. Пусть мужики теперь.
Лариса стала растираться и по мере высыхания приходила в себя, вновь обретала дар речи. Ее разбирало неправедное зло (впрочем, бывает ли зло праведным?), и от этого она стала многословной, многоречивой:
– И мне говорят, что это полезно! Что это хорошо!
– А как же! Становишься легкой, тело чистое.
– Чистое, потому что баня. Что здесь может быть полезным?!
– Все поры открываются…
– Да зачем вам открывать все поры?! Да для чего вы, любители этих бань, каждый раз талдычите про эти поры? Кому и для чего нужно их раскрывать? Ведь если вы идете в баню мыться и предварительно паритесь, тогда понятно: вы распариваетесь, раскрываете свои несчастные поры, по которым выходит содержание кожных желез. Это содержимое вы растворяете мылом и смываете. Кожа обезжиривается, становится сухой и чистой. Тогда понятно. Но вы же все, любители этого счастья, вы же сразу в холод быстрей, то есть торопитесь закрыть, спазмировать свои любимые поры. Быстрее под душ, и никакого мыла. Вы же приходите для удовольствия, для ловли кейфа. Ваши поры открылись неизвестно зачем, и вы их тут же старательно захлопнули.
– Какая вы горячая. А почему вы это знаете? Может, все не так?
– Может, не так. Но я врач и говорю со своей точки зрения – врачебной. Говорю на моем уровне знаний. Возможно, неграмотно, но мне так кажется. Когда у больного появляется «мраморность», мы начинаем реанимацию. Это признак нарушения кровообращения в мелких сосудах, питания тканей. Тут всякого ужаса надо ждать. Мужчины любят ужас. Дань моде.
– Интересно, доктор. Давайте после парилки снова соберемся здесь, договорите.
Лариса одевалась, закутывалась в толстый, тяжелый махровый халат, завязывала на нем пояс. Рядом шумел душ. «Разве можно понять основания для моды, оценить предвзятость, мнение молвы, толпы? И, тем не менее, мода объективна и всегда права, потому что – мода. Необъяснимо. Да и приятно делать, как все. Мода всегда права – это на уровне: „верую, ибо нелепо“. И нет ничего точнее и правдивее. И эта баня – только мода».
Лариса вышла, твердо сознавая, что больше она не войдет в это средоточие дурмана, не подойдет к этому алтарю моды, к этим изыскам людского недомыслия…
В комнате Валера сидел все еще один. Он слушал музыку, курил и потягивал пиво.
Вслед за Ларисой в комнату ворвались двое мужчин из соседней компании, с гитарой и с натянутыми на лицо доброжелательными улыбками.
– Мы узнали, что вы доктор, и решили вам спеть: «Я ехала домой, двурогая луна…»
– Вы только женские песни поете?
– Ну, ладно, мужики, – поднялся Валера. – Место нам освободили, айда париться.
Выходя, Валерий предложил Ларисе закрыть за ним дверь на задвижку, чтобы снова не пришли с песнями.
Лариса закрыла дверь и прилегла на тахту. Она стала вспоминать, что ей говорил Станислав об этих радостях. Он рассказывал об этом много и с удовольствием, но чаще вспоминал, какая была закуска и какие были напитки. Он не просто пил – он получал от жизни удовольствие. Ему главное – отвлечься от чего-то, забыться.
Зачем?
Так говорили о его отношении к питью любящие его, окружающие его люди. И он всем поддакивал. И о питье и о банях он говорил то ли со скрытой усмешкой, то ли с издевательством над проповедниками этих радостей, то ли с издевательством над самим собой, то ли… Что было в его глазах, губах, морщинах – никто никогда не мог понять, а может, и не хотели понять.
Бдения предыдущих дней, расслабленность, парилка, тахта, тишина сыграли свою роль, и она стала засыпать…
В дверь постучали. Лариса встала, открыла, впустила красного, влажного Валерия. Он закрыл дверь.
– Опять ведь полезут песни петь. Ну, как тебе? Лариса ничего не ответила, лишь пожала плечами. Лень было говорить.
Валерий снова включил магнитофон.
– Выпьем сначала по рюмочке, пока их нет.
Лень было возражать. Выпили. Валера съел огурец. Лариса есть не стала – запила боржоми. Потом села на тахту и взяла книгу, которая высовывалась из раскрытого портфеля.
– Они приедут часа через полтора, не раньше.
– Когда ж мы разъедемся?!
– Завтра воскресенье.
– А! Да. Потеряла счет дням.
«Стас теперь до утра не проснется. И вообще дома привыкли, что меня ночью нет. Быстрее бы приехали».
– Плохо, что их долго не будет.
У Ларисы Борисовны улыбка ироническая.
– Ничего. Мы найдем, как развлечься. Может, аперитивчику?
Какая уверенная улыбка у Валерия Семеновича!
– Можно. Что предложишь? Улыбка Ларисы.
– Я предлагаю вермут с джином. Смотри, какую прекрасную бутылку я раздобыл.
Улыбка.
– Можно. Только мне еще боржоми разбавь. Улыбка.
Лариса чуть прихлебывала из рюмки. Она четко все понимала и планировала пока лишь на один шаг вперед, ей хотелось избежать длительной борьбы.
И Валера планировал. Он встал, поставил кассету с той современной музыкой, от которой, говорят, «балдеет» молодежь.
Говорят.
Лариса от нее не «балдела», а добродушно раздражалась и чуть потягивала вкусный, казалось, не страшный, пока не пьянящий напиток.
«Скоро приедут. Скоро приедут».
Музыка давала круги, давала движение, завораживала, затягивала и чуть-чуть усиливала раздражение.
– Лариса, а почему бы нам не потанцевать оперативненько?
Валерий сел рядом и взял ее за руку. Она высвободила руку, подняла рюмку. Опять немножко отпила.
– А не можешь ли ты, подруга и соратница, эту руку для меня освободить?
– Я все могу. Налей еще. «Скоро должны приехать». Улыбка.
Музыка крутилась, будто крутился диск. Крутится, крутит, качает, подталкивает.
«Прикладная музыка. Прикладная живопись. Прикладная математика. Прикладывает… Стас не любит такую музыку. Откуда я знаю, что сейчас любит Стас? Дед тоже, по-моему. Опять „дед“. Почему „дед“? Нет, Стас классику любит. Любит? Нет, не знаю, что он любит. А когда он в этих банях?.. Опять руку взял. Целует. Приятно целует. Стандарт. Теперь в ладонь. Правильно. Все стандарт. Все живут по своему шаблону. Один пьяно интеллигентен, умен, был блестящ. Был? Свой. Отец. Вся жизнь. Здесь другой стандарт: сметлив, быстр, спортивен, суперменист. Все знает. Делает точно. Знает, в какое время что. Все по расписанию. Стандарт делателя. Много знает, но зачем ему это? Быстр. Сметлив. Энергичен. И „дед“ – тоже стандарт. Мягкая интеллигентность, якобы старомодность, знания и выплескивание этих знаний по порциям. Нетороплив – вся жизнь впереди. Нет, это Валера считает, что вся жизнь впереди. А врачи боятся стандарта – знаний мало. Нам только индивидуально. У остальных – стандартизация. Целует. И прекрасно. Пока это приятно, а я могу еще помечтать».
