Мария Метлицкая - Вечный запах флоксов (сборник)
– Вот, – одними губами сказала она, – вот, пришла…
У него слегка дрожали руки, и она это почувствовала. Дотронулась до его ладони и тихо спросила:
– Вы… не рады?
Он повесил пальто на вешалку, обернулся, посмотрел на нее и ответил:
– Да глупости! Я… вам рад. Просто… есть ошибки, которые можно… предотвратить… Чтобы не портить себе всю оставшуюся жизнь.
Она замотала головой.
– И есть осторожность, которую можно себе не простить – тоже всю последующую жизнь!
– Вам… Сейчас… Многое кажется, – покачал он головой.
Нюта рассмеялась.
– Кажется? Как долго мне кажется! Почти десять лет!
Она подошла к нему и тихо сказала:
– Не гоните меня! Я… все решила. Давно… и – никаких сомнений! Вы понимаете? Просто… я люблю вас. Простите…
Яворский отошел к окну и отвернулся. Нюта увидела, как вздрогнули его плечи.
Она подошла к нему и прижалась к его спине.
– Я, – дрогнувшим голосом сказал он, – я… не имею права… этого делать. Тогда я сбежал от тебя – сил хватило… а сейчас… Уходи! Прошу тебя! Потому что сейчас… Сил не хватит.
Она положила руки ему на плечи и, рассмеявшись, сказала:
– Посмотри на меня! Повернись! Тогда… Тогда я была маленькой девочкой. А сейчас… Сейчас я большая и взрослая тетя…
И он повернулся.
Нюта проснулась, когда за окном было совсем темно, и в голове застучало: «Лида! Детей давно разобрали, а ее девочка сидит одна в группе и плачет горючими слезами!»
Она схватила часы и чуть успокоилась – было без пятнадцати пять, и это означало, что за дочкой она успевает.
Она вскочила с постели и стала поспешно натягивать чулки и белье.
Яворский зажег ночничок и, закуривая, внимательно смотрел на нее.
– Прости, – заговорила она, словно оправдываясь и пряча глаза, – надо спешить за дочкой.
Он кивнул и тоже поднялся.
– Я посажу тебя в такси. – И тут же добавил: – Возражения не принимаются!
Они выскочили за дверь и под пристальным и презрительным взглядом дежурной торопливо вышли на улицу.
Яворский поднял руку, стараясь не смотреть на Нюту. Такси остановилось, и начался обычный таксистский спор по поводу того, что «далеко и вообще не по пути». Яворский оборвал водителя, сунул ему деньги, и тот, обалдевший, моментально заткнулся и услужливо распахнул перед пассажиркой дверь.
Они замешкались, и она уткнулась ему в плечо.
– Завтра, – сказала она, – завтра я приеду. Также, не возражаешь? Отведу дочку в сад и сразу к тебе!
Он поднял за подбородок ее лицо и тихо сказал:
– Есть время. Подумать. Весь вечер и ночь. Очень много времени для того, чтобы тебе подумать, девочка!
Нюта счастливо рассмеялась.
– Я долго думала, милый! Почти десять лет. Не впечатляет? – Потом она прижалась к его щеке и уверенно повторила: – Завтра. Утром.
Он громко сглотнул и кивнул. Просто кивнул. Молча.
Она села в машину и помахала ему рукой.
А он еще долго стоял и смотрел вслед уже исчезнувшей с горизонта машине с шашечками, не замечая, что пошел крупный и мягкий снег, усыпавший его непокрытую голову и темное пальто.
Забыв о том, что он простужен и даже температурит и что такая погодка может свалить его по-серьезному, да и свалит наверняка.
Впрочем, какая погода…
Жизнь перевернулась – а он про погоду!
Нюта ехала в такси и смотрела в окно. В домах горел свет, наверное, семьи собирались к ужину, торопились с работы, голодные, усталые и соскучившиеся друг по другу. Мужчины с жадностью поглощали котлеты или пельмени, а дети лениво и неохотно возили ложками в тарелках с супом или кашей. Загорался голубой экран телевизора, и отцы семейств, кряхтя, укладывались поудобнее на диваны, а их жены со вздохом принимались мыть посуду и проверять у детей уроки.
Жизнь текла обычная, знакомая, размеренная. И день был обычный – таких миллионы. У всех. Или – почти у всех.
Только не у нее! У нее все было вновь – все. Нежность, затопившая сердце. Дрожь в ногах, щемящее и незнакомое жжение в животе, когда она вспоминала его руки и поцелуи. Тревога за него – господи! А про его простуду они совсем забыли! Жалость – он там совсем один, в этой полупустой казенной и серой комнате и наверняка хочет есть. Она-то голодна как стая волков!
И еще – ощущение счастья. Такое странное, такое новое, незнакомое – когда ты не одна и очень нужна кому-то.
И он будет думать о тебе, тоже думать. И вспоминать подробности этого странного, удивительного дня. Будет? Или не будет? У мужчин ведь все по-другому…
Потом ей вдруг стало страшно – не оттого, что их ждет впереди. А оттого, что совсем скоро, примерно через час или два, она увидит мужа. И ей придется смотреть на него, греть ему ужин, наливать чай, разговаривать и – врать! Врать каждую минуту, каждую секунду – что все по-прежнему и у них продолжается прежняя жизнь.
К горлу подступила тошнота. Она тряхнула головой – ерунда! Она теперь совсем другая. Она – смелая, даже наглая. Решительная и находчивая! Она теперь будет лгуньей, но лгать будет почти легко, с почти чистой совестью.
И она ни за что не захочет уже быть другой! Ни за что!
Потому что прежней она уже быть не сможет.
Потому что сегодня родилась новая женщина – нежная, трепетная, восторженная, страстная.
Такая, о которой не помышляла она сама. Даже в самых смелых и фантастических выдумках. Себя она просто не знала.
И эта женщина – она.
То, что она совершила, не заботило ее совершенно. Никакого греха за собой она не ощущала. Грех был тогда, когда она вышла замуж за Германа. Когда проживала с ним все эти годы. Когда она жила с ним без любви.
Жила аморально, убеждая себя, что так живут многие.
Какое ей дело до многих? Это – ее жизнь. И она у нее одна. И будет в ней так, как она решила.
Будет восхитительно. Именно так. Потому что по-другому быть просто не может!
Всю ночь она дрожала как в лихорадке. Все время зажигала ночник и смотрела на будильник. В шесть не выдержала, встала и пошла на кухню. Прижалась лбом к прохладному стеклу, словно остужая свой невыносимый жар, и стала смотреть в окно. Окна домов постепенно оживали и загорались, и так же медленно оживала все еще темная улица. Прошел троллейбус, почти прополз. Резво подкатил к остановке автобус и вобрал в себя первых – несчастных и замерших – пассажиров, все еще дремлющих на ходу.
Зажглись фонари тусклым, молочным светом. И она увидела, как на слабом свету кружит метель.
Так она простояла долго, пока не услышала плач дочки, и словно очнулась. Она бросилась в комнату дочки. Лидочка плакала во сне, и она положила ей руку на лоб. Та горела огнем.
«Господи! – подумала она. – Ведь сегодня…»
И тут же устыдилась своих мыслей. Боже, какой кошмар! Она стряхнула оцепенение, разбудила дочку, поставила ей градусник, переодела влажную пижамку, дала аспирин и заставила выпить компоту.
Она сидела на краю дочкиной кровати, гладила ее по влажным волосам и думала о том, что все против нее. Против ее любви сама жизнь.
Температура спала, и девочка уснула. Нюта прилегла рядом и тоже задремала.
Она слышала, как встал Герман, как лилась в ванной вода и слышалось его громкое фырканье. Потом послышался звук посуды и хлопанье дверцы холодильника.
Герман завтракал обстоятельно. Она открыла глаза, поднялась с кровати и пошла к мужу.
– Лида заболела, – сказала она. – А у меня сегодня запарка. Ты бы не смог…
Не успела она закончить фразу, как он оборвал ее:
– Нет. Не получится. Сегодня у нас серия опытов.
– Но, послушай! – отчаянно сказала она. – Я же тебя… никогда не просила. В конце концов, это и твоя дочь тоже!
Он отхлебнул кофе, поморщился и покачал головой.
– Вызови Зинку. Ей все равно нечего делать.
А вот за это – спасибо. Просто большое-большое. Огромное даже!
И как ей самой не пришло это в голову? Золовка всегда с удовольствием оставалась с племянницей.
Уже в дверях, натягивая пальто, Герман осведомился:
– А что с Лидочкой?
Она усмехнулась.
– Ну, надо же! Все же спросил.
Он тяжело вздохнул, осуждающе покачал головой и сказал:
– Надеюсь, что ничего страшного.
Она снова подошла к дочке – та крепко спала.
Она вышла в коридор и набрала телефон Зины. Зину она, естественно, разбудила. Та недовольно заохала, потом громко зевала и наконец согласилась.
Она оделась, накрасила ресницы, перемыла посуду, сварила манную кашу и встала под дверью слушать звук проходящего лифта.
Зина появилась через полтора часа, и Нюта, схватив сумочку и спешно выдав указания, выскочила за дверь и, не дожидаясь лифта, слетела по ступенькам вниз.
На улице она поймала такси и умоляюще попросила водителя ехать «самой краткой» дорогой.
Она влетела в гостиницу и снова наткнулась на «коровий», тяжелый взгляд администраторши. Та снова потребовала паспорт, и Нюта, усмехнувшись, протянула его.
Через пять минут она стояла под его дверью и снова пыталась угомонить громко бьющееся сердце и частое, прерывистое дыхание.
