Татьяна Трубникова - Знаки перемен (сборник)
«Тебе чего, родная?» – спросила бабуля. «Капустки?»
Девочка помотала головой. Она силилась сказать, но мысли не шли… Отчаявшись, наклонилась, показала пальцем на редьку. «Вот это».
От страха она забыла, как называется редька…
В школе, классе в девятом, кажется, все поняли, что девочка – не такая, как все. Ее травили, преследовали, унижали…
Она всего боялась. И всех. Наглых, сволочных, быстро выросших девок, орущих, матерящихся, напрямую угрожающих ей хамоватых парней…
Много, много лет прошло, прежде чем она научилась понимать, как надо радоваться жизни. Тогда, именно тогда, наконец, к ней пришло то самое постижение жизни, которое всем своим поведением пытался привить ей отец.
Радоваться всему. В каждое мгновенье. Начиная с секунды, когда просыпаешься утром и заканчивая дремой. Всему – это значит – всему. Включая «всем». Улыбаться – всем! Находить приятное там, где другой никогда его не увидит! Другой, тот самый, хамоватый, пантовый, наглый и орущий.
Ей исполнилось тридцать два.
Теперь, только теперь она познала, что для счастья ей ничего не нужно и никогда не будет нужно, потому что она счастлива!
Каждое мгновенье она пила, как нектар. Она вдыхала радость и выдыхала свет.
Никогда еще вокруг нее и в ней не было столько любви. Она жила только любовью, наполненная ею до краев, как волшебный сосуд. Она любила небо, свои шаги, асфальтовую дорожку, милого, что ждал ее где-то далеко, в конце ее…
Она бежала. Было раннее, юное летнее утро.
Увидеть «зверя» в милом. Наверное, кому-то случалось.
Иногда такое бывает, когда понимаешь: он чужой. Он смотрит, как чужой, говорит, как чужой, любит, как чужой. Точнее, не любит, а занимается сексом. Он внутри, он сам с собой. «Абонент недоступен».
Это значит – зверь затаился. Он готовится прыгнуть. Прыжок может быть скоро, а может – через годик или два.
Иногда – хуже. Он пьян. Какая-то идея становится навязчивой. Скажем, прыгнуть в ледяную, зимнюю реку. Под лед. Или – задержать тебя рядом. Любой ценой. Если в реку – то вместе. Он потащит за собой.
Расширенные по всей радужке зрачки. Трезвый, очень трезвый вид. Твердая походка. Связная речь. Логичность мышления… Никогда, никогда со стороны не скажешь, что пьян…
Так «зверю» надо.
И полный хаос в голове.
В какой-то момент «зверь» открывает лик. И тогда можно только спасаться бегством. Милый – уже не милый. В нем другая сущность. Он только похож на милого. Он свиреп. Руки – крючья. Глаза – два угля. Расширены до предела. Остатки разума уходят на то, чтобы обосновать свою бредовую, навязчивую идею… Идея может быть любой. От «бей черномазых», «поедем в Тулу прямо сейчас» до «принеси жертву Мокоши…» «Я понял, это была не богиня реки, это была Морошка…». Мокошь – языческая, славянская богиня. Пряха, развязывающая узлы судьбы. Морошка или Мара – богиня смерти. Это отсюда «морок», «мрак», «марево», «заморозки», «мор», «мертвый»…
Но это так, отступление.
Утро, в которое она бежала, и впрямь было чудом. Конец июля, полседьмого утра. Вы когда-нибудь выползали в это время из постели? Тогда знаете, какой свет разлит вокруг. Свет – восхищение. Свет – восторг. Розовый и золотистый. Ясный, прозрачный, прохладный воздух. Косые, ласкающие лучи.
Никого. Все спят. Пустые, гулкие дворы в нежной розовой дреме. Она купалась в солнечных лучах. Они охватывали ее всю. Она вдыхала их… Проникали глубоко, глубоко, в самое сердце…
Она бежала. Вот край микрорайона. Дальше – река. Свобода…
Здесь кончаются тропы обывателей. И начинается ее свобода.
Ноги весомо отталкивали землю. Она еще не устала. Только налились-нарумянились щеки. Ей нравилось, как чистый родник холодного воздуха на бегу бил ее в грудь. Волосы прилипли к щекам.
Вдруг остановилась. Через тропинку, от кусточка к какой-то былинке в косых лучах увидела влажную, в каплях росы, паутинку. Новенькую, как алтын. Паучок сидел тут же, довольный своей работой, грелся. Значит, тут с утра еще никто не проходил.
Обошла, обогнула паутинку. Жаль трудягу.
Нитки-паутинки разграфитили тр «а» пинки…
Ветерок дул с родной Пахры. Обернулась – стоит церковь Знамения Пресвятой Богородицы над слияньем рек, как завороженная недвижная девушка. Смотрит на солнце ажурный купол.
Сосны на другом берегу, обрадованные солнцем, оделись в розовое.
Желтая, пахучая, терпкая пижма купается в росе, тут же рядом, под ногами…
Крупные булыжники. Кроссовки скользят по ним. Река недвижна внизу. Сосны смотрят. Темно-зеленые в розовом…
Она снова бежит. Вниз, вниз, в овраг. Огромные трубы, вросшие в землю. По ним – быстро! Каждое движение доставляет невероятную радость. Просто радость нести себя по земле. Пьянящий чистый, влажный речной воздух разрывает грудь. Вот и подъем. Солнце! Снова слепит глаза сквозь вековые липы. Это уже графский парк. Когда-то давно бывшие владельцы усадьбы «Ивановское» высаживали его. Теперь это место дико. Парк зарос. Лишь гордые старые деревья тянутся к небу. Молчаливые свидетели былого.
Ни души. Умерший до вечера ресторан. Он тихий, на отшибе, у реки. Вот и дорога. Приятно по ней бежать – ровная. Но по земле все равно приятней. Она мягкая. Мы созданы, чтоб по ней ходить, а не по асфальту. Потому что земля принимает в себя нашу поступь, а асфальт отвечает ударом на удар…
Куртка, легкая и тонкая, давно уже в руке. Футболка прилипла к спине.
Очень тихо и солнечно.
Она пошла шагом. Восстановить дыхание. Эта дорога, вдоль строительного техникума, к «Ивановскому» – тоже подъем.
Скоро, совсем скоро она увидит милые глаза. Карие, с лукавинкой в глубине их, лицо, с едва уловимой улыбкой, такой, как у Моны Лизы. Он улыбается не губами, он улыбается всем лицом. Детским и светящимся. Улыбка сияет в лице, но губы сомкнуты, расслабленны. Только она знает, как он сияет… Милый будет стоять и молчать… И улыбаться… И она тоже будет молчать. Солнце будет греть их сердца. Пока они не растают…
Она подняла глаза.
Метрах в восьми увидела незнакомого парня. Что-то необычное вдруг поразило в его облике. В первое мгновение взглянула нечетко. Потом – прямо. Еще два шага были пройдены… Оставалось шесть…
«Пока сердца не растают…»
Штаны парня были приспущены, открывая половые органы. В левой руке – пистолет. Большой, похожий на «ТТ», серебристый, он отливал на солнце голубым…
Едва взглянула на незнакомца, поняла – ЗВЕРЬ.
Мысль – быстрее, чем свет. Теперь она знает это точно. Потому что столько мыслей, сколько пронеслось в ее голове за тот единственный шаг, просто не могло быть…
Бесполезно их описывать. Слишком долго. Страниц на пять. Все вместе – начиная от охвата себя, идущей здесь, в эту секунду, своей позы, одежды, дыхания, сил, расстояния между собой и зверем, до далеких детских мыслей… глубоких, ушедших давно на самое дно сознания…
За этот шаг в ней произошла необратимая перемена. Никогда не думала, что такое бывает. Невероятная злоба вдруг охватила ее. И не злоба даже. Неподходящее слово для ее состояния. Злоба в квадрате, в кубе, в десятой степени… Но злоба – не злобная, человеческая, а злоба первобытная, звериная. Словно иная сущность поднялась в ней. Волной хлынула от головы к ногам и рукам. Больше она собой не владела.
Потому что это была уже не она.
За спиной парня она увидела «синие» горы. Всего долю мгновения висела их голубоватая дымка. Она знала – до гор надо дойти!
Мысли, все до одной, исчезли вдруг так же быстро, как и охватили ее. Ни одной мысли. Только он – зверь. И она – зверь. Два зверя на одной дорожке.
Еще шаг был пройден.
Насильник шел наперерез. Обогнуть справа его было нельзя. Забор строительного техникума. Но главное – слишком много шагов. Слева – кусты.
Она бросилась навстречу, напролом, надеясь увернуться. Обо всем этом она не думала. Каждое движение шло само, без ее воли-разума. И еще. Тело было единым, но вместе с тем будто разбитым на составные части. Левая рука – сама по себе, правая – тоже. И ноги. И туловище.
Увернуться не вышло. Одним движением он повалил ее наземь. Точнее – на асфальт, на край бордюра. Надеясь прижать ее к нему.
Точь в точь, как прижимают в Алжире жертвенного барана к краю дороги, когда вспарывают ему горло. Девочка помнила когда-то в детстве, как течет алая горячая кровь в палящем солнце, как сворачивается ею дорожная пыль и как все дальше и дальше, тоньше и тоньше живая струйка…
Вдоль бордюра валялось много разбитых бутылок и мусора.
Упав, она рассекла себе руку. Хлынула кровь. Но она ничего не чувствовала. Ее тело было не ее телом. Она ощущала его, как инородное.
Еще в полете она хотела попасть пальцами зверю в глаза. Достала только рот. Вцепилась мертвой хваткой. Когтями впилась в десны и язык. Драла. Драла. Драла.
Голову он закинул назад, пытаясь избавиться от ее когтей-крючьев.
