Олеся Мовсина - Всемирная история болезни (сборник)
Сила искусства. Девочка с персиками Серова, гумилёвский Жираф, а главное – флейта – всегда действовали на меня особо. Как будто одним движением кто-то пыль в голове вытрет. Как будто. Я никогда не злоупотреблял, боялся, что привыкну к ним и действие их магическое исчезнет. Увы и ах, конечно, оно исчезло. Ничего не хочу. То есть я хочу чего-нибудь хотеть, но не так чтобы очень. Надоело. Не нужно. Устал.
На флейте я не играл лет пять. Сегодня продолжал раскладывать свои вещи по новым местам. Куда бы её положить? Открыл футляр, потянулся было. Нет, только не здесь. Разве можно помешать вечернему телевизору?
Пойти на улицу и встать в переходе? Хорошая мысль, хоть какое-то развлечение. Или пойти туда, домой, домой по-настоящему? Ещё раз повидаться со сторожем Уважухой, напиться с ним? Нет, я знаю, куда можно с этим пойти.
Агния вопросительно заглянула внутрь лифта. Неужели почувствовала меня и ждала, встречала на лестничной площадке? Она совсем не удивилась. Сказала:
– Здравствуй. Тебя, что ли, выгнали из дома на ночь глядя?
– Выгнали, выгнали, – я обнял ее, и мы вошли в квартиру. Сели за кухонный стол друг напротив друга. И я ещё не успел достать флейту, как почувствовал легкий удар в голову. Как запах знакомый. Давно забытое оживление забродило под скулами. Может, это было ожидание музыки. И когда Агния заговорила, я никак не мог сосредоточиться на её словах. Боялся упустить пойманную за хвостик остроту бытия. Слушал невнимательно.
А она плакала и рассказывала о целой веренице гибнущих друг за другом одноклассников, о каких-то странных братьях-звукорежиссёрах, которые неожиданно появляются и так же неожиданно исчезают и которые называют её хозяйкой. Мы проговорили на кухне до трех часов. И я наконец спохватился и понял, что не должен здесь больше оставаться. Подошёл к телефону и стал вызывать такси. Всё ещё находясь в состоянии приятного легкого транса. Ни одна машина не хотела за мной приезжать в эту часть города. Я позвонил в другую службу, в третью, везде мне было отказано. Где-то короткие гудки, где-то просто длинные, где-то.
Я обернулся к Агнии спросить, зачем она так далеко живёт, увидел её снова и как будто что-то понял.
– Это ты не хочешь меня отпускать? Ты заколдовала все службы такси? – спросил я её почти серьёзно и подошёл, и притянул к себе. Мне показалось, что я просто чуть-чуть разбавлю её горе, если чуть-чуть поцелую. А она как-то безнадёжно шевельнула губами и ответила:
– Ты меня не совсем правильно понял. Не совсем правильно. Но если хочешь идти – отпускаю.
И сразу же зазвонил телефон. Машина нашлась. За мной приедут через десять минут.
– Как у тебя это получается? – спросил, сам не понимая, шучу я, играю или правда хочу верить в то, что чувствую. И пока я завязывал шнурки и застёгивал куртку, она отломила мне ещё один кусочек своей печальной истории.
– Знаешь, почему я живу здесь одна, почему я уехала от родителей? Меня замучили сны, которые я видела в одной квартире с мамой. Мы с ней давно выяснили, что рядом друг с другом обе получаем какую-то дополнительную, пожалуй, мистическую силу. Врозь мы два нормальных здоровых человека. Вместе – как две половинки одного недоделанного экстрасенса. Началось это, когда я была маленькой, с забавной телепатии. Мы часто, сидя в разных комнатах, думали об одном и том же, потом шли друг к другу навстречу, одновременно произносили одну и ту же фразу, а потом, смеясь, восстанавливали обоюдный ход мыслей. Ладно, ерунда, а дальше больше. В общем, в тот день, когда это случилось с Димой, мама прибежала с работы раньше и сказала, что ей показалось. Ну, в общем, я обо всем узнала уже после маминого предупреждения. А потом меня стали мучить кошмары, да и ее, кстати, тоже. Какие-то мелкие, нелепые пророчества. Мне часто снилось, что приходит какой-нибудь человек, знакомый или нет, неважно, и что-то говорит. На следующий день он приходил наяву и говорил слово в слово всё как во сне. Это было так страшно и в то же время так ужасающе ненужно, что я взмолилась и отказалась. И даже теперь, когда я приезжаю к маме на день или два, мы обе чувствуем, что эта странная связь между нами не исчезла, а притихла и караулит.
Машина давно уже ждала меня во дворе. Я не хотел поднимать голову к освещённому окошку. Боялся, что увижу провожающий силуэт. Впрочем, вот ещё. Наверняка, Агния осталась сидеть за столом. Может, опять заплакала.
Такси тронулось, и я понял вдруг две вещи. Во-первых, что если не люблю, то очень хочу эту странную девушку, а во-вторых, что оставил у неё свою флейту.
12. Цветная жизнь
Агния:
Садясь в маршрутку на переднее сиденье, услышала:
– Наше вам с кисточкой, привет от Воскресёнка.
Вздрогнула, покосилась: водитель маршрутки был похож на сторожа дачи. Да, это он, который передал мне письмо. Я тут же попыталась выскочить из машины, но Саша – я уже вспомнила, как его зовут, – газанул и сорвался с места. А мне почему-то совсем не хотелось разговаривать. Я сегодня очень рано встала: вчера, в восемь утра. И с тех пор ничего ещё не спала. Было прозрачно-тошнотворно от этого и больше всего хотелось увидеть Вадима. К нему в институт я, собственно, и направлялась.
– Знаете, откуда это выражение – «наше вам с кисточкой»? – забалагурил Саша, легко, как мячик, гоня тяжёлую машину. – Так раньше парикмахеры зазывали своих клиентов, кричали на улицах: «Наше вам почтение с кисточкой!» Значит, брить собирались с мылом. Я люблю словари читать и другие книжки умные. Особенно когда зимой сторожем работал – один сидишь в лесу, что ещё делать? Один раз полночи эти… как их… этимологические словари читал. А потом вдруг как бы озарение мне какое-то, думаю: каждое слово – оно ведь совсем как живой человек, каждое рождается и живёт со своей судьбой, с другими словами соединяется, новые словечки нарождает. Иногда становится старым, это архаизм, а иногда и умирает. Но кроме этого, у слова есть ещё какой-то мистический смысл. Я ещё толком не понял, но чувствую…
Мне захотелось легко, по-студенчески поддакнуть, но я себе не позволила.
– Остановите, пожалуйста, мне пора выходить.
– Врёшь, душенька, я знаю, что ты едешь к своему женатому другу учителю. Это ещё три остановки.
Я не удержалась от неприятно-визгливого Что?!
– А то, – невозмутимо усмехнулся сторож-шофёр, – я видел вас, Агния Николаевна. Я видел вас вместе несколько раз. Он тебе не муж, а на пальце у него обручальное кольцо.
Сопротивляться не было сил, и я вяло промямлила:
– Ну и что в этом такого страшного? У меня много женатых знакомых. И потом, раз уж мы перешли на ты, какое твоё дело?
– Моё дело такое, – Саша машинально и невозмутимо протягивал назад руку, взимая мзду с пассажиров, – что я теперь хранитель твоей тайны.
– Какой ещё хранитель? – поморщилась я. – Ладно, в таком случае, расскажи мне, кто такой Воскресёнок.
– Нет, – засмеялся он, – про это не могу. Воскресёнок – запрещённая тема. Давай лучше расскажу тебе про цветную жизнь.
И этот доморощенный философ стал излагать мне свою теорию о том, что в детстве человек видит мир в ярких красках, а годам к тридцати (у кого раньше, у кого позже) краски начинают линять, жизнь становится серой и нецветной. И тогда человек в память о детстве начинает придумывать себе приключения, всякие дурацкие задания, чтобы окружающий мир искусственно раскрасить. Кто-то фэн-шуем занимается, кто-то испанский язык начинает изучать, кто-то коллекционирует что-нибудь эдакое.
Я только усмехалась, слушая этого мудреца. Может, потому что мне ещё нет тридцати?
– У меня дед, – рассказывал Саша, когда мы проезжали мимо моей остановки, – до самой старости был жутким ловеласом. Даже я помню, как бабушка его по всей деревне разыскивала: то у одной, то у другой девицы. Ругалась на него – у, какие бывали скандалы. А недавно дедулю моего разбил паралич. Лежит, бедный, без движения, говорить почти не может, но всё понимает. И вот кто-то из наших разобрал его ульи – всё, что осталось от пасеки, – и в одном из ульев оказался листочек со списком. Список из сорока трёх пунктов – женские имена и фамилии. Вот коллекция была у дедули, и догадался же записывать и прятать! Я ему показываю этот лист, говорю: Дед, помнишь, что это такое? Улыбается. Молчит и улыбается. Сейчас лежит и всю свою жизнь, поди, вспоминает. Вот уж у кого цветная жизнь была, есть что вспомнить.
Я уже смеюсь, хоть и с трудом.
– Ладно, – говорю, – всё это очень весело, только почему же ты меня провёз мимо остановки? Ты же лучше знаешь, где мне выходить.
А он отвечает:
– Я вижу, что тебе искусственное дыхание нужно. Ты устала, вон, посмотри в зеркало, лицо какое синее. Мне нужно было тебя чем-нибудь развеселить. Теперь ты смеёшься, и мне приятно. Проедешь со мной ещё круг? Денег не возьму, а историй кучу расскажу. Поехали? Конфету хочешь?
На обратном пути следования маршрутки я вышла у института.
