Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)
– Ладно. Поеду к вам, – был ответ Надежды Ивановны, в тот же день, по телефону. – Посвободней у вас-то, попросторней, поспокойней.
И комната, и кухня квартиры Сноповых были чувствительно свободней, просторней аналогичных помещений квартиры их общей матери. Вдобавок, квартира первых имела огромную – в длину и ширину – лоджию, по новой моде застекленную, соединяющую собой, со стороны, естественно, улицы, комнату с кухней; квартира же Надежды Ивановны, надо заметить, расположенная не на 1-ом этаже, вообще не имела ни лоджии, ни балкона. Да и дом, в котором проживали Сноповы, был на целых 13 или 14 лет моложе, архитектурно – культурнее дома, в котором проживала Надежда Ивановна. А это, в частности, означало, что и контингент жильцов дома, в котором жили Сноповы, был /что тоже весьма и весьма немаловажно/ здоровее, культурнее, безопаснее даже аналогичного контингента, в котором жила Надежда Ивановна. Ибо /для кого-то это, может быть, будет открытием/, чем старее, несовременнее многоэтажный, многоквартирный дом, из которого мало-помалу повыехала в лучшее, в основном с иголочки новое, местожительство значительная часть людей порядочных, энергичных, тем он /дом/ становится все крепче загаженным – от заселения и заселения его, напротив, – людьми не порядочными: в частности, уголовниками, алкоголиками /назову таковых «не порядочными», – исключительно ради игры слов/. Которые /первые/, заезжая в него – самое простое, распространенное – посредством обмена, имевшегося у них жилья, облюбовывают его, несомненно, ради возможно большего сохранения своей свободы: быть посаженными за тюремную решетку, обобщенно говоря, соседями в таком доме, – подобное здесь почти полностью сведено к нулю для них, уголовников. Вторые /алкоголики/ заезжают в такой дом для получения немалой суммы денег – также самое простое, распространенное – за обмен, имевшегося у них, естественно, более лучшего, жилья.
Именно в таком доме, было бы не правильно, несправедливо сказать иначе, – «антисанитарном», вследствие загаженности такого рода, да еще и просто опасном даже, жила Надежда Ивановна. По ее рассказам, над ее квартирой, выше этажом проживал с женой и двумя детьми, нигде не работающий, пьяница, часто пивший запоем и до чертиков. К этому пьянице днем и ночью ходили другие пьяницы, вообще, – всякий по виду сброд. Много раз этот пьяница беспардонно заливал ее квартиру, правда, не капитально, никогда не неся за это дело никакой ответственности. Надежда Ивановна боялась и заикнуться-то о возмещении ущерба за залив, ибо этот тип не раз и не два прибегал еще и к террору, в частности, в отношении ее: по-видимому, находясь в нетрезвом состоянии, упрямо дубасил кулаками в деревянную, открывавшуюся не на лестничную клетку, дверь ее квартиры; вдобавок, пробовал плечом крепость ее двери, якобы ошибаясь квартирой, этажом.
Да и в целом дом, в котором жила Надежда Ивановна, был, точно, никогда не заживающим, нарывом. В утреннее и дневное время в основном тихий, дом, ближе к позднему вечеру имел особенность болезненно-преболезненно оживать. Самое страшное, болезненное было то, что в ночь-полночь, глухой ночью какие-то вполне взрослые люди /не милиционеры, не в форме/ – поодиночке, по двое, по трое, то входили в дом, не имеющий, естественно, домофона или же швейцара /по заграничному, консьержа/, то через какое-то время выходили из него, при этом громко, смело, наотмашь хлопая современной, железной, подъездной дверью на пружине. А также еще – в ночь-полночь, глухой ночью какая-то автомашина, то ли подъехавшая к дому, то ли около него стоявшая, как говорят, парковавшаяся, начинала как днем, сколько надо сигналить клаксоном или своим звуковым противоугонным устройством, – хулигански оповещая ли кого-то в доме о своем прибытии, вызывая ли хулигански кого-то из дома. И также самое страшное, болезненное, если не самое-самое страшное и болезненное было то, что трудные дети, проживающие совместно со своими непутными, преступными, кончеными родителями в ее доме, входя в пору юности, становились уже трудной молодежью, всеми силами стремящейся быть достойной сменой своим родителям.
Например, собираясь ближе, опять же, к позднему вечеру, в теплое-холодное время года, в подходящую погоду, около дома в кучу, в общем-то, не такую уж и большую, она, такая молодежь, начинала бузить: кричать, дико хохотать, браниться громко, нецензурно, а также и вообще – беситься, то и дело бегая за чем-то в дом и выбегая из него назад, при этом, опять-таки, громко, смело, наотмашь хлопая железной подъездной дверью на пружине. И такая буза, такой шум, беспорядок продолжались – крайне редко, когда до полуночи, чаще за полночь: до часу, двух, иногда и до трех, и даже четырех часов ночи. Утром же, на месте уличного буйства этакого юношества, обнаруживалась куча мусора, хорошо заметная даже из окна дома. Не выходя из дома, можно было разглядеть /если надо, то с помощью театрального биноклика; у Надежды Ивановны был такой, очень старый/ какие-то пустые винные бутылки и пластиковые бутыли, пластиковые стаканы, опустошенные пачки сигарет, обрывки газет, обрывки бумаги, остатки какой-то еды и прочее.
Подстраиваясь под режим сна этой трудной, не лишне было бы сказать, дикой молодежи и ее не путных, преступных, конченых, и соответственно диких, родителей, а также и, обобщенно, подстраиваясь под режим сна уголовников, алкоголиков ее дома, Надежда Ивановна спала очень часто до 12-ти дня. Ну а, нужно разъяснить, коренным образом менять в лучшую сторону свое местожительство – она даже и не могла, если бы и хотела. Самая главная тому причина – отсутствие денег для немалой денежной доплаты, полагающейся за обмен ее квартиры, так сказать, всесторонне худой квартиры, – на лучшую, в понятном уже смысле слова. Ибо Надежда Ивановна подсознательно догадывалась, что ныне, при новом режиме, только переезд в более новый, современный, а еще лучше вообще в новый дом, улучшит в этом плане ее жизнь. Помочь ей в этом вопросе, но с огромным для себя подвигом, могли лишь Сноповы, неожиданно разбогатевшие, близкие ей люди.
Подвиг этот для них выражался бы главным образом тем, что осуществив в подобном деле помощь своей общей матери, они бы похерили свою мечту: быть, в условиях новой конституции, нового основного закона страны, – рантье, хотя бы и мелкими; то есть, быть по возможности хозяевами своей жизни, тем более в их-то уже годы. Ибо оставшихся тогда, после подобной помощи, денег, – тех, понятно, денег, которые они выручили за обмен своей прежней квартиры, – уже и не хватило бы для осуществления этой их мечты. Мечта же образовалась у них – вскоре после начала правления Ельцина, когда на заводе, где они бок о бок работали квалифицированными рабочими, перестали платить настоящую, достойную человека зарплату. Обладая развитым чувством человеческого достоинства, крепко-накрепко привитым им прежним, советским образом жизни, Сноповы ни под каким видом не хотели терпеть измывательство над этим чувством: продолжать, как ни в чем ни бывало, работать на своем заводе. Пускаться же в поиски другой работы, другого места, где стали бы платить эту настоящую, достойную человека зарплату, они также не желали, принципиально отвергая тогда личное свое участие в становлении рыночной экономики, – ее, уточню, частного сектора, в котором платили такую зарплату. Вместе с тем, всегда помня о таковой сумрачной, нездоровой жизни своей общей матери, Сноповы не раз и не два предлагали ей – в качестве отдыха – пожить у них столько, сколько ей хотелось бы. То же самое предлагали и сын со снохой Надежды Ивановны, дополню, имеющие на четверых человек: себя и двух детей-подростков, довольно сносную, в относительно современном доме, двухкомнатную квартиру. Но Надежда Ивановна отвечала им всякий раз отказом: желая себе быть полной хозяйкой, что возможно было – только проживая в своей отдельной, какой-никакой, квартире.
Теперь же, по-матерински идя навстречу просьбе дочери и зятя, – согласившись переехать к ним, понятно, не на один день, месяц и даже год, она, хотя бы так, меняла в лучшую сторону свое местожительство.
И вот Александр Евгеньевич и Марина Николаевна, по истечении примерно декады – после своего телефонного разговора с Надеждой Ивановной, уже занимались ремонтом квартиры своей общей матери, готовя данную квартиру к сдаче в аренду. Не принимавшая участие в ремонте, Надежда Ивановна тем временем уже жила по новому адресу. Пока шла вся эта первоначальная /в течение примерно декады/ суета сует, Александру Евгеньевичу не раз приходила в голову одна и та же, вполне логичная, по своему характеру утешительная, мысль.
– Марин! – обратился он к жене, желая поделиться этой мыслью /в это время он, стоя на складной стремянке, забеливал побелкой ржавые пятна от протечки на потолке/.
– Что? /Марина Николаевна была занята другим делом: готовила стены к оклейке обоями, срывая руками и соскребая металлическим скребком обои старые со стен/.
