Александр Лапин - Вихри перемен
Подходит его начальник. Длинный парень с лошадиным лицом и смешными глазами:
– Мы вынуждены будем у вас их конфисковать!
Диана аж вся белеет от негодования. Но что тут будешь делать с новодержавными держимордами.
– Вы что, рехнулись тут? – воспрошает с нотками истерики в голосе она.
Дубравин смотрит сбоку на это торжество независимости и думает: «Как все условно в этом прекраснейшем из миров! Кто-то там, в Киеве, уже придумал, что для независимой страны Дианины новые туфли представляют огромадную опасность. Какой-то осел подхватил это. И вписал в инструкцию. И вот уже эти шакалы стараются, вымогают взятку. Какой-то театр абсурда! Бред. Чушь!»
Но в конце концов он понимает, что надо что-то делать, и вступает в полемику с таможней:
– Зря вы так с нами поступаете! Мы вообще-то едем на семинар молодежной газеты! Знаете такую?
Видно, что страж границы быстро соображает, чем ему грозит встреча с журналистами. И пыл его угасает на глазах:
– Знаю! Так вы из Москвы из молодежки, – задумчиво-радостно произносит он.
– Ну да. А вы хотите отнять последние радости у женщин! Стоите здесь, а там, на Востоке, границу прикрыть некому! – почему-то говорит он. И тут его словно озаряет: – Небось вы наше училище заканчивали. Алма-Атинское пограничное?
По ходу своих слов он видит, что попал не в бровь, а в глаз. Хлопец на глазах тушуется:
– Да я чего! Я-то ничего! Инструкция у нас такая! А вы что, тоже из Алма-Аты?
– Да, тоже!
– Ну и как там?
– Да так же, как и здесь. Братья-казахи тоже границу строят. От кого? Для чего? Понять сами не могут.
Служивый сдвигает фуражку с жовто-блакитным незалежным трезубцем на лоб, вытирает пот и, чуть оглянувшись по сторонам, произносит:
– Вы думаете, нам это нравится? Ни хрена нам это не нравится! За нас все порешали. Да вы проходите, ребята! Проходите! Эх, ма!
Через пару минут он, видно, докладывает куда надо, что приехали «журналисты». А молодежку прекрасно знает и читает «уся держава». Так что через какое-то время открылся еще один дополнительный проход. И «москалей» стали быстро пропускать без очереди.
– Спасибо, Саша! – когда они вышли в зал, говорит ему Уржумова и так ласково пожимает руку выше локтя, что он чувствует, как что-то дрогнуло в животе. И теплая волна поднимается до сердца.
В принципе Уржумова ему вообще нравится. Появилась она в дирекции не так давно. И проявляла себя на рекламном поприще очень даже дельной дамочкой, хотя ее явно нетрудовое, непролетарское происхождение видно за версту. Диана, что называется, «осколок советской аристократии». То есть вышла из номенклатуры высшего разряда.
Жила она безбедно и счастливо. Входила в тот тонкий слой «золотой московской молодежи», который видел и элитные дачи и заграничные поездки, а одевался исключительно в валютных «березках». Замуж ее выдали за человека своего круга. Родители с двух сторон помогли, как могли, и они поселились в шикарной трехкомнатной квартире на Ленинском проспекте.
И все было прекрасно до той поры, пока не рухнуло. Дианин отец выпал из обоймы. А муж, который вроде неплохо шел, как водится, по дипломатической линии, оказался неспособен функционировать в новых условиях. И обеспечивать Уржумовой достойную жизнь.
Как российские дворяне в конце девятнадцатого века, так и советские дворяне в конце двадцатого не смогли приспособиться, адаптироваться к переменам.
Муж ее еще потрепыхался, попытался было возить из-за границы шмотье, но сбыть его не смог. И скис. Начал попивать. И, конечно, ссориться с женою.
Диане, привыкшей жить в достатке, холе и неге, такое не нравилось. Она, конечно, начала пилить неудачливого мужа. В доме поселился раздрай.
Пришлось этой красивой, ухоженной, утонченной светской женщине идти на работу. В новую, только формирующуюся отрасль. Рекламу. Так она оказалась в одном самолете с Дубравиным.
По светской привычке к флирту Диана принялась играть и с ним. Глазки строить. Улыбаться. Внимательно слушать его разглагольствования. Невзначай касаться ножкой его ножищи. Ну, делать то, что женщины делают испокон веков, дабы увлечь мужика.
Дубравин, парень в этом отношении простоватый, прямой и в чем-то даже недалекий. Для него Диана – супергерой в юбке. Он все принимает за чистую монету. Ему невдомек, что женщина такого полета хочет всегда быть в центре внимания, окруженная воздыхателями.
Ну, вот он и попадает.
В фойе накапливаются те, кто уже перебрался через границу. Народ кучкуется.
– Ничего понять не могу, – рассказывает о переходе Дубравину Андрей Паратов, директор по техническому развитию. Красивый, молодой, интеллигентный, с тонкими чертами лица, напоминающего иконописный лик, он искренне недоумевает: – Меня таможенник спрашивает: «Валюта есть? Покажите!» Я ему достаю из кармана и протягиваю пять бумажек по сто долларов. Всего пятьсот. Он берет их в руки и говорит: «У вас не пятьсот, а четыреста. Вы где-то потеряли сто долларов». Я гляжу – у него в руках четыре бумажки. Ничего понять не могу!
Дубравин соображает быстрее:
– Так он у тебя, Андрей, сто долларов слямзил. Как-то ухитрился их спрятать.
– Да ну! Ты что! Это же таможня!
– Господи! Андрюша! – вступает в диалог Уржумова. – Ты посмотри на эти рожи. Откуда они все повылезали?
В эту секунду в здание аэропорта вваливается разновозрастная и разноцветная толпа цыганок и цыганят. Побирушки начинают шнырять по залу в поисках добычи. Подваливают они и к нашим героям. Начинают клянчить денежку. Один смешной, грязный, но почему-то белесый цыганенок лет шести-семи останавливается перед Дубравиным и предлагает:
– Давай я спляшу! Дай денежку! – и порывается идти вприсядку.
– Не надо плясать, мальчик! – Дубравин, добрая душа, протягивает ему зеленую десятирублевую купюру.
Лучше бы он этого не делал!
Через секунду налетает целая толпа цыганят. Человек двенадцать. И, окружив доброго дядечку, со всех сторон тянут грязные ладони и на разные лады вопят:
– Дай! Дай денежку! А!
– А мне?
– И мне!
– Двадцать дай!
Дубравин выскакивает из этого визжащего клубка. Но клубок катится по залу вслед за ним. Стоит ему остановиться, и толпа малолеток снова окружает его. Подваливает несколько цыганок с младенцами на руках. А этот цыганенок, которого он по своей опрометчивости или доброте попытался облагодетельствовать, встает на колени перед ним и тянет руки снова. Дубравин теряется, потеет и краснеет до корней волос. А тут еще другие пассажиры, проходящие мимо, с любопытством разглядывают эту сцену. И он готов уже провалиться сквозь землю.
Но на помощь ему приходит его товарищ Сашка Майснер. Он, подступая к этой куче с угрожающим криком, пугает цыганят:
– А ну разойдись, сволочи! Счас милиция прийдет! С дубинками! – И в качестве аргумента дает пару пинков тем, кто постарше.
Стая тотчас разлетается в поисках другой жертвы.
Оклемавшись, слегка сконфуженный, Дубравин возвращается к своим. И, как бы оправдываясь, говорит:
– Цыгане всегда находили себе пищу! Помню, то тяпки, то косы делали. Кузнечили. Потом цыганки торговали кофточками. Найдут и сейчас в рыночной экономике они себя.
– Уже нашли! – говорит подошедший к их группе Майснер. – Торгуют наркотой!
На привокзальной площади их ждет растолстевший, как боров, с заплывшими глазами, но полный энергии Саша Бябушев. Его лунообразное лицо выражает неподдельную радость. Он обнимает всех выходящих на улицу. И отправляет их к автобусам.
В наличии два комфортабельных туристических «Икаруса», а для особо важных персон – маленький, прелестный, почти самодельный белый микроавтобус.
Дубравин, как бывший автомобилист, долго приглядывается к нему, пытаясь понять происхождение. И наконец его осеняет. В знакомых плавных линиях он узнает микроавтобус, который снимался в фильме «Кавказская пленница». «Ай да Бябушев! Ай да сукин сын! Нашел-таки чем удивить москвичей. Статусный, хотя и древний, автомобиль!»
Мимо окон автобуса плывут шикарные крымские пейзажи. Из-за гор и поворотов периодически выглядывает море. С непременными бухтами у берегов и кораблями вдали. Народ охает и ахает, разглядывая виллы и санатории на склонах.
Крым! Крым! Обитель радости и счастья советского человека. Все еще впереди: Египет и Анталия, Коста-Брава и Коста-Дорада, Пхукет и Бали.
А сейчас радует все. Кособокие придорожные кафешки. Душистый чебурек из рук чистенькой русской бабушки. И, конечно, пепси-кола, фанта и пиво. Смачно чмокают открывающиеся банки и бутылки. Коричневая дрянь шипит и пенится во рту.
Вот он, горьковатый вкус свободы! Пей колу и пиво! Радуйся жизни, абориген и приезжий, русский и хохол!
Наконец, откуда-то из-за поворота показывается легендарный курортный город у моря. Пустынная набережная с кооперативными ларьками и аттракционами. Потом мелькают узкие улочки, старые дома и домишки. Автоколонна осторожно въезжает в ворота обители советских писателей. Пансионат, уютное здание в стиле советского ампира, утопает в зелени кипарисов и пальм, вьющегося винограда и роз.
