Александр Лапин - Утерянный рай
– Ну, если рассматривать эту кандидатуру, – важно говорит дядя Марат, беря бешбармак в отличие от других гостей ложкой, – то она может иметь место. Но могут появиться и другие. Кто из его родственников способен претендовать на его место?
Джолдасбеков, которому попался жесткий кусок, не прожевывая, сплевывает его прямо на стоящий рядом поднос и говорит:
– Пожалуй, Нурсултан может претендовать. Племянник его из Караганды. У него тоже неплохой послужной список. С Кармеда начинал. Числился рабочим. Он из старшего жуза, как и Кунаев.
– Ай, старший жуз. Не зря казахская пословица говорит: «Дай палку в руки, пусть пасет овец!» – смеется, показывая молодые блестящие зубы, мэр.
– Это зря! – замечает дядя. – Говорят, что он на недавней аудиенции целовал руки Димаша Ахмедовича и говорил: «Я ваш сын!»
– Да, это сильный ход, если учесть, что Кунаев бездетный, – соглашается ректор.
Ректору возражает мэр:
– Это все буря в стакане воды. Еще свое слово Москва скажет. Читали заметку в «Правде» про первого секретаря кзыл-ординского обкома партии Адельбекова? В «Правде» просто так ничего не печатают…
– Что это за кадровая политика такая, – говорит дядя Марат, – когда все зависит от того, кто кому родственник, брат, сват? Молодым, талантливым дороги нет…
– Ах, Абеке, не возмущайтесь, лучше попробуйте мясо. Настоящая Сары-Арка. А как пахнет травой, степью. Это вам не русский борщ, – говорит старый акын Жандаулет. Затем он неожиданно берет горсть бешбармака и бесцеремонно протягивает ее прямо ко рту Амантая.
В первую секунду юноша опешивает. Ах, если бы еще вчера Амантаю сказали, что его будут кормить бешбармаком с руки, он бы возмутился и обиделся. Но сейчас многое переменилось в нем. Ему, конечно, противно. Он колеблется с секунду. Что это? Еще одно унижение? Или это отличие? Он ищет поддержки у дяди. Смотрит на него. Дядя кивает. Тогда он мужественно открывает рот и берет с костлявой, с грязными ногтями руки мясо. А потом и проглатывает его под строгим взглядом старших.
– Ай, молодец, джигит, наш джигит! – чмокает тонкими губами акын. – Знает обычаи.
– Да, хороший джигит! – говорит Джолдасбеков, обтирая жирные пальцы о поданное ему полотенце. – У джигита три достоинства. Род отца, род со стороны жены и род со стороны матери. Но как говорит наша пословица: «Шейная часть – не самое лучшее мясо. Племянник со стороны сестры – не самый лучший родственник!»
– Если в шейной части много жира, почему это не лучшее мясо? – парирует его слова мэр.
– Ладно, Ураз-ага! – примирительно говорит дядя. – Давайте выпьем за наших родителей. Кем бы они ни были. Они нам дали все!
Стукнулись стаканы и рюмки. Все выпили.
– Эх, классный арак!
Амантай сидит ни живой ни мертвый. Все перепуталось в его голове… Весь привычный, ясный и понятный строй жизни пошатнулся и стал стремительно рушиться. «Где ж она, та правда, которой учили нас в школе?»
Старый акын берет в руки домбру и затягивает песню об Утеген-Батыре и жестоком белом царе.
* * *Ближе к вечеру дядя Марат вышел прогуляться по джайляу. Вместе с ним, переваливаясь, вывалился из юрты и ректор.
Чистое небо затягивалось облаками. Солнце уже зацепилось за ближнюю гору. Повеяло холодком.
– Ага Ураз! – голос дяди был нежен и даже слегка почтителен. – Видели моего племянника?
– Да! Хороший джигит!
– Ах, вам понравился мой племянник? Тогда я в ваши руки его отдаю! Чтобы вы учили его уму-разуму.
– Ну, если в мои руки отдаешь, то конечно!
Оба понимали, о чем идет речь. Дядя Марат, тонко используя народные обороты, говорил об устройстве Амантая в университет.
– Есть одна проблема у нас! – ответил Джолдасбеков. – В последнее время нас критикуют. Слишком много людей из южных областей принимаем. Вот комиссия из ЦК должна пожаловать к нам через две недели…
– Я постараюсь, чтобы в комиссию хорошие люди попали, – произнес дядя Марат. – А с мальчиком проблем нет. Он из северной области. Из Усть-Каменогорской.
– Это хорошо! Это хорошо, раз отдаете его в мои руки. Надо подумать, как с ним быть…
III
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные.
Песнь песней Соломона. Глава 8«Здравствуй!
Извини, что задержала с ответом. Просто сдавала экзамен по математике. Тетрадь с лекциями потеряла и четыре дня жила у одной девчонки. Готовилась.
Не знаю, с чего начать. Как ты сам чувствуешь, я в письмах немногословная. Не могу просто чувства свои выражать на бумаге.
Мое чувство к тебе теперь не знаю какое. И на вопрос, люблю ли я, отвечу: не знаю. Ну, вот просто честное слово, не знаю. Не знаю, как ты к этому отнесешься, но, когда человек (а особенно парень) говорит часто, что он любит, это слово уже не имеет такого большого значения. Лучше бы ты меня меньше любил. Ты не обижайся и не думай, что все они такие. Я просто очень неопытная, и мне рано говорить “люблю”, я не знаю, может, люблю, а может, и нет.
Уж как я хотела ревновать тебя к Люде Крыловой, а не получалось. Почему?
Мне дороги наши встречи, хотя их и было мало. И прости, я не понимаю, что ты хочешь сказать тем, что “все это приснилось”. Если то, что было, забыть – никогда!
Ты, конечно, думаешь, как всегда, я “хитрая”. Я самая обыкновенная. Но как тебя увижу, становлюсь такой. Почему – не знаю.
Ты и любишь как-то необыкновенно. И сам ты какой-то необыкновенный. Я, наверное, слишком легкомысленная.
А может, тебе тоже все приснилось?
Не могу писать.
Галка».
Саша дочитал письмо. Постоял. У него было такое ощущение, будто его ни с того ни с сего ударили по голове. Прошел месяц, как они расстались. И вот на тебе. Как ушат холодной воды выливает она на него. Почему? За что? Ведь любовь так переполняла его, что он не мог не писать о ней. Конечно, его письма горячие, сумбурные. Все, как в огне. Но он был искренен! А оказывается, надо врать?
Мир сузился до этого листочка бумаги. Ни о чем уже не думается. Душа еще сопротивляется. Она не хочет принимать смертельный удар.
Подходит синий полупустой троллейбус.
Взвизгивают, открываясь, двери.
Он входит. Встает на задней площадке.
Поехали.
Мысли крутятся на месте: «Как жить дальше? Что делать?» Им овладевает отчаяние: «Да что же это такое? Вот так один человек. Одним письмом может порушить всю мою жизнь. Боже ж мой! За что? А была ли, действительно, с ее стороны любовь? Это я, наверное, в каком-то ослеплении нахожусь? За что мне такое проклятие? Нет, не проклятие – счастье. Я обыкновенный, простой человек. К чему мне этот дар любить тебя вечно? А может, у нее кто-то есть? Как там у Пушкина: “Те, кто сильнее всего любит, наиболее низко падают в грязь подозрений и ревности”? А какая сумятица в башке!»
– Эй, там, на задней площадке! Почему не берешь билет?
Все пассажиры оглядываются на Дубравина, потому что никого, кроме него, на задней площадке нет.
Он тоже в недоумении осматривается вокруг по сторонам. «Почему это он кричит?»
– Тебе говорю! – орет в микрофон водитель. – Почему не платишь? В милицию сдам! Не выпущу из салона!
Только сейчас Дубравин понимает, что эти крики относятся к нему. Он достает из кармана проездной. Показывает всем выпялившимся на него пассажирам.
Приехав в Алма-Ату, Дубравин первое время не находил себе места. Ситуация, конечно, сложилась аховая. Вместо военно-морского училища он оказался совсем в другом месте. Без цели, без смысла существования. Как рыба на мели. Где-то далеко его друзья поступали в институты, училища. Чьи-то мечты исполнялись, чьи-то – нет. Но у большинства была понятная, ясная перспектива в жизни. Его же то побоище с чеченцами выбило из колеи.
Где-то через неделю отец отписал ему, что к ним приходили из милиции, спрашивали его. Но они сказали, что он уехал поступать в военно-морское училище: «Там и ищите».
Еще через неделю отца вызывал к себе следователь. Поговорили. И следователь сказал, что дело заводить не будет, так как ни свидетелей, ни потерпевших найти невозможно. Потерпевшие отработали и уехали домой, а свидетели разъехались – кто учиться, кто работать.
Гроза миновала. Но и время было упущено. Экзамены в институтах прошли.
– На будущий год будешь поступать куда захочешь! – сказал ему Зойкин муж, Анатолий. – Наработаться тоже успеешь. Давай-ка устрою я тебя к нам. У нас на Алма-Атинском домостроительном комбинате новое профтехучилище открыли. Будут готовить рабочих для себя. Тебе, пожалуй, лучше всего идти монтажником. Монтажник на стройке – профессия самая что ни на есть аристократическая. Маляры, плотники, бетонщики – те, бедняги, всю жизнь в каторжном труде. Плотники, к примеру, двери, окна таскают по этажам, как ненормальные. Аж глаза на лоб лезут. А монтажник, он на свежем воздухе всегда, и заработок у них приличный. Так что учись, а там посмотрим!
