Антон Уткин - Южный календарь (сборник)
Брейгель не заметил, что снег давно перестал. Вот, думал он, кто-то умер, а мне так хорошо, так славно. И он чувствовал почти благодарность к этому неизвестному самоубийце, который так круто развернул течение вечера. Знаешь, малыш, если удастся осуществить задуманное, то тебя будут называть Брейгель-младший. И это будет служить неисчерпаемым источником всякого рода добродушных шуток. Но это, конечно, при условии, что ты последуешь моему примеру.
С этих высот все казалось осуществимым. И уже не нужно было никуда звонить, потому что, казалось, все главное уже сказано и хорошо известно в зримых этих пределах; что она, поэтому, все уже знает, не может не знать, и он теперь тоже знает, о чем она думает.
И словно бы между ними уже состоялось все то, к чему приводят телефонные разговоры, встречи, что ревниво и отрешенно замыкается в себе, а потом благодатным теплом изливается в мир.
Теперь Брейгель стал думать о Брейгеле-младшем, глядя на острие его раскачивающегося от ходьбы капюшона. О том, как ему живется, как он встает по утрам, какая кислая у него физиономия. Как он тащится, полусонный, в сад, а на любого первоклассника с портфелем смотрит с уважением и восхищением. И больше не верит, что есть говорящие вороны, а Волшебного Рака с презрительным разочарованием обзывает мягкой игрушкой. И как с кривлянием выговаривает какому-нибудь своему приятелю: «Жадина-говядина, турецкий барабан», – этот наивный приговор-речовку, что вот уже лет триста русские дети передают друг другу из уст в уста, как платье на вырост, которому нет износу… И дальше…
Как будет хлопать дверь подъезда, когда он, набрасывая на плечо школьный рюкзачок, будет вырываться на улицу. Как его перестанут называть по имени, а все чаще по фамилии, непременно выпуская «и краткое». Как будет звучать металлическая команда: «Брейгель, к доске!», и как он, взъерошенный, будет нехотя выбираться из-за парты и обреченно брести к ее черному квадрату, предчувствуя неприятности для своего дневника. И как кто-то, позади сидящий, зацепит ему за воротник бумажку со словами: «Брейгель дурак», и как весь класс будет хихикать, переглядываться, смеяться, а девочки, сидящие на первых партах, пуритански подожмут губы, и сам Брейгель-младший тоже улыбнется – так, за компанию. Как станет клянчить раньше времени композитовую клюшку «КОНО», как научится преступной премудрости переводить яичным желтком печати с медицинских справок. Как присядет за штрафной стол, покрытый мешковиной.
И как однажды тоже задумается, что за необычную фамилию он носит и спросит отца, а тот, пожалуй, не сможет ему объяснить толком, и придется ему выдумывать.
И легенды будут видоизменяться в зависимости от времени года.
– Ой-ой-ой, – выдохнул Брейгель-младший. Силы его были на исходе.
– Ну, что, ла нучки? – спросил Брейгель-старший, как спрашивал несколько лет назад, когда младший был еще совсем малыш.
Брейгель-младший встал как вкопанный, словно только и ждал этого предложения. Несколько секунд на его личике отражалась борьба.
– Но ведь тогда мой подвиг может не засчитаться? – засомневался он.
– Да, может и не засчитаться, – сказал Брейгель-старший как бы размышляя, точно где-то существовала специальная комиссия по рассмотрению таких деликатных вопросов.
– Тогда пойдем! – мгновенно решил Брейгель-младший и зашагал вперед с новой непоколебимостью. И они снова пошли в тишине, и снова Брейгель-младший вздыхал ненароком, упрямо отстаивая свой рекорд.
Занесенная снегом лодочная станция ровным прямоугольником нависала над водой. Сверху между деревьев к ней спускались то ли лыжные спуски, то ли просто тропы. Брейгель захватил в свою руку податливый стебелек руки Брейгеля-младшего и повлек его в гору.
И опять они поднимались среди величавых огромных лип, и опять липы мокро чернели мощными стволами и держали в ветвях тишину падающих капель.
Дворами они вышли на улицу. Нескончаемыми вереницами тянулись машины, бросая на обочины фонтаны мутной жижи. Задние просвечивали фарами те, что двигались перед ними, и было ясно видно, сколько именно пассажиров сидит внутри каждого салона.
Идти по этой слякоти, вдоль домов по обыкновенному тротуару было скучно и неинтересно. Брейгель-младший сник окончательно, он насквозь промок, и ему было зябко. Но все же для приличия он вспомнил про принцессу.
– И где же она? – спросил он.
– Уже дома, – сказал Брейгель. – Ест зеленое яблоко.
– А где она живет?
– Где живет? – рассеянно отозвался Брейгель. – В Москве.
– Да ну-у, – протянул Брейгель-младший с недоверием. – Разве принцессы живут в Москве? – Он зашел под навес остановки и, усевшись на сиденье, презрительно и вяло болтал ногами в мокрых ботинках.
– А почему же мы ее не видели? – сделал он еще одну попытку убедиться в ощутимой сущности волшебства.
«Потому что все по-настоящему волшебное совершается незаметно и совершенно неожиданно, и увидеть это никак нельзя, можно только почувствовать», – хотел сказать Брейгель, но промолчал.
– А как ее зовут? – продолжил Брейгель-младший свои разоблачения.
– Знаешь, друг, – назидательно проговорил Брейгель, – здесь, на Ляодунском полуострове, мы не называем имен. – И повторил про себя: «Ляодунский полуостров, гаоляновые поля. Оля, Оля». – Это хотелось повторять.
Брейгели дождались автобуса. В салоне Брейгель-младший опять повеселел, протиснулся к запотевшему стеклу, протер себе окошечка кусочек и две остановки не мигая смотрел на толкущиеся внизу легковые машины и на рекламные щиты. Пассажиры стояли тесно – видимо, последствия катастрофы не были еще изжиты. Рядом с Брейгелями стояли парень и девушка в одинаковых спортивных куртках и что-то по очереди говорили друг другу на ухо. Сбитая набок шапка Брейгеля-младшего приходилась им едва по пояс, мокрый капюшон прильнул к ее джинсовому бедру. Он стоял, обняв вертикальный поручень, то и дело прислоняясь к нему губами.
– А ну-ка! – прикрикнул Брейгель. – И так губа растрескана, а он еще к грязному поручню… – уже тише добавил он, покосившись на соседей.
Молодой человек и девушка повертели головами, опустили глаза и с улыбками воззрились на Брейгеля-младшего. Оттого что взрослые незнакомые люди обратили на него внимание, он заважничал и приосанился. Быть может, он думал, что они уже знают про рекорд, им только что установленный, или по крайней мере догадываются о нем. Он вкрадчиво поворачивал голову, оставляя на месте шапку, и возводил на девушку пристальные глаза, как бы желая удостовериться, не она ли и есть расколдованная им принцесса? На губах его заиграла самодовольная улыбка. И чтобы спрятать ее, он снова ткнулся лицом в поручень. И на этот раз Брейгель-старший ничего ему не сказал. А они продолжали смотреть на него со сдержанной нежностью, переглядывались с улыбками; в глубине их глаз сквозило смущение, и, в общем, не было секретом, о чем они думают. У метро они вышли.
Из станционного перехода поднимались и выходили спокойные усталостью люди, которые, наверное, и знать-то не знали, что случилось несколько часов назад. И все было как обычно.
– Сумка свалилась под вагон, – выпалил Брейгель-младший в прихожей, освобождаясь от мокрых ботинок.
Дома у Брейгеля-младшего они узнавали вязкие подробности давешнего светопреставления. По словам говоривших, то был сущий ад и кошмар, и ветрополох.
– Мы ничего такого не заметили, – сказал Брейгель-старший и открыл скрипичный футляр. Внутри было сухо. Красная байка хранила толику тепла. Только ярко, глянцево чернел напитавшийся влагой обод. Колодочка смычка перелилась перламутром. Щелкнули стальные замки, мигнули металлом, и опять всплыл смутный образ бросившегося под поезд человека.
Брейгель дождался, пока согреют чаю, поглядел, как Брейгелю-младшему натирают ножки спиртом и тоже пошел домой. Сам он жил в двух кварталах отсюда, на другой стороне бульвара.
Успокоение проникло уже в улицы. Весна робко восстанавливала свои права, пережив то ли мигрень, то ли наваждение. Но небо над домами было по-прежнему грязно-фиолетово, беспорядочно подсвечено снизу мешаниной помраченного света, как отработанная и засыхающая палитра. Выше оно чернело, и сивые увесистые облака, проседая, тяжело отползали к юго-западу, указывая дорогу в снегопад.
Брейгель-младший уморился и, конечно, уже спал. Я ведь очень давно не видел, как ты засыпаешь, малыш, подумал Брейгель. Не видел. И это моя вина.
Он шел не спеша, шагал как-то осторожно, словно нес какую-то хрупкую и драгоценную вещь, способную сломаться от любого неловкого движения.
Дойдя до перекрестка, Брейгель остановился.
Было жалко, что закончился такой необычный день.
В глазах плыла черная, заброшенная до лета река в фиолетовой пойме, облюбованная собаками и детьми. Дрожал на краю безлюдного берега оранжевый живой огонек. Высоко за снеговыми облаками звезда Толиман колола бездну голубым лучом.
