Александр Проханов - Убийство городов
Рябинин побрел прочь. Проходя мимо Козерога, поднял железную коробку с семенами цветов и сунул в карман. В его голове ревело, мысли сворачивались в больные жгуты. И среди этих жгутов тонко и сверкающе билась мысль. Почему Козерог не пустил за водой Калмыка, а отправил его, Рябинина? И тем самым спас ему жизнь и тем самым убил украинского солдата? Чья воля, как искра, сверкнула в голове Козерога и увела Рябинина от этой дымной воронки? Продлила Рябинину жизнь и лишила жизни солдата?
Он ушел в сторону от перевернутой гаубицы, от стона раненых, от окриков уцелевших ополченцев. Была ночь. Из-за горизонта летели ввысь ртутные шары, оставляя гаснущий след. Это «Грады» били по Донецку, выгрызая его дома и кварталы. Рябинин почувствовал, как уходит из-под ног земля и мир вокруг меркнет. Он нащупал в кармане коробку с семенами райских цветов и упал без чувств.
Глава 17
Было солнечно, ярко. На площади сверкал и переливался фонтан. Торжественно и помпезно сияли колонны с капителями. Памятник Ленину высился твердо, незыблемо. Толпа теснилась к памятнику. Ее сдерживала цепь ополченцев. На земле стояли красные гробы. Два десятка открытых гробов с белыми простынями, под которыми бугрились руки, стопы. Виднелись головы, одинаковые в своей неподвижности и обращенности к небу.
Рябинин стоял в ряду автоматчиков, близко от гробов, напоминавших красно-белую клавиатуру. В одних лежали ополченцы батальона «Марс», в других мирные жители, погибшие при бомбардировках и авианалетах.
Он видел Козерога, его узкое, с провалившимися щеками лицо, острый нос и выпуклые желтые веки, под которыми, казалось, все еще страстно трепетали глаза. Лицо чеченца Адама казалось задумчивым и печальным, без его обычной яркой улыбки и яростного блеска зеленых глаз. Осетин Мераб насупился, сдвинул брови, и щеки его покрывала синяя отросшая щетина. Калмыцкий казак Валерий обратил к солнцу скуластое лицо и, казалось, сладко дремал, топорща колючие усики. Серб Драгош закрыл глаза, чтобы свет солнца не отвлекал его от какой-то важной, до конца не додуманной мысли. Каталонец Аурелио тихо улыбался, словно слушал далекую, сладкую музыку. Рядом с ополченцами в гробах лежали две маленькие девочки с притихшими личиками, усыпанные цветами. Старик с большим лбом, на котором белела перевязь с церковной молитвой. Пожилая женщина в темном платке с горько склеенными губами, словно ей не дали доплакать.
Ухал оркестр. Сверкал фонтан. Била далекая артиллерия. На трибуне у микрофона стояли городские мужи, ополченцы. Знакомый священник в подряснике, с боевым жилетом, держал на груди икону Богородицы. Рябинину казалось, что он знает эту площадь многие века. С первого посещения до сегодняшнего дня протекла целая вечность. Жизнь и смерть батальона «Марс».
Первым говорил священник. Держал перед собой икону, ту самую, к которой прикладывались уходившие в бой ополченцы. Рокотал молитвенное песнопение густым басом, сливавшимся с раскатами далекой артиллерии.
«Со святыми упокой, Христе Боже, рабов твоих, и де же несть болезней печалей, воздыхания. Но жизнь бесконечная».
– Братья, – обратился он к площади, поднимая над головой икону. – Сей образ благословлял на праведное сражение героев. Богородица каждого целовала в уста, отпуская на смертный бой. И она же теперь встречает героев в Царствии Небесном. Каждого целует в уста и ведет к столу. Этот стол стоит в райском саду под деревьями с дивными плодами. И за этим столом сидят все, кто отдал жизнь свою за святую Русь, от начальных времен и до наших дней. И прислуживает за трапезой сам Иисус Христос. Насыщает их хлебом, который есть его тело. Поит вином, которое есть его кровь. Герои вкушают из рук Христа и обретают бессмертие.
Голова у Рябинина плыла. Он слушал священника и вспоминал, как чеченец Адам ломал лепешку, деля ее по-братски, и эта лепешка была телом Господним. Вспомнил, как пил из источника ключевую воду, и эта сладкая вода была кровью Господней. Но где-то в травах, непогребенный, неотпетый, с крестом на пробитой груди, лежит украинский солдат. И есть ли ему место за райским столом? И есть ли место за этим столом Рябинину?
Вторым говорил городской муж, круглолицый, с пепельной бородкой, в сером костюме, на котором цвел георгиевский бант:
– Донбасс смотрит на вас, павшие герои, и льет слезы. Россия смотрит на вас, и Кремль склоняет перед вами свои башни. И кремлевские звезды роняют на ваши лица свои слезы. Здесь, в Донбассе, мы сражаемся за свои земли, свои шахты, свои пороги. Но мы сражаемся за матушку Россию. Россия посылает к нам на помощь лучших своих сыновей, но пусть она пришлет нам танки, самоходки, зенитки, «Грады». Тогда мы будем жечь фашистские танки, сбивать фашистские самолеты, и реже будут звучать над павшими героями поминальные молитвы. Вас же, павшие братья, мы похороним на Саур Могиле, где стоят великие памятники героям минувшей войны. И где уже похоронены ополченцы, схватившиеся с врагом врукопашную и вызвавшие огонь на себя.
Рябинин смотрел на лица в гробах с запечатанными устами и окаменелыми веками. И думал, что теперь в нем поселились все их души, и он, уцелевший в бою, станет воевать один за них за всех. Весь батальон «Марс» вселился в него, и он, Рябинин, и есть теперь батальон «Марс». Они, лежащие в гробах, не отпустят его с этой войны.
Выступал плечистый, бритый наголо, рыжебородый комбат. В бороде скрывался шрам, который мешал ему говорить, и он говорил толчками, проталкивая слова сквозь боль. Рябинин помнил его в первый день своего приезда, день, который казался теперь бесконечно удаленным.
– Мой позывной «Курок». Я командир батальона «Аврора». Козерог был мой друг. Мы вместе выбирались из Днепропетровска. Когда нас окружили отморозки батальона «Айдар», Козерог вырвал из гранаты чеку и поднял руку. Мы прошли сквозь их строй, и никто не посмел выстрелить. Козерог был звездный человек. Он мечтал построить на других планетах царство света. Мы построим это царство здесь, в Новороссии. Именами павших героев назовем улицы и площади новых прекрасных городов. Всех, кто остался от батальона «Марс», зову к себе, в батальон «Аврора». Да здравствует Советский Союз!
Рябинин держал у груди автомат. Подумал, что ни разу за эти три дня не вспомнил о книге. Книга, ради которой приехал сюда воевать, перестала быть его целью. Война, которая унесла его боевых товарищей, война, которая погрузила его в свою пучину, война, которая поселила в нем души погибших товарищей, – война сама стала его целью. Он избежал гибели благодаря мимолетной вспышке, блеснувшей в голове Козерога. Эту вспышку послал Козерогу кто-то неведомый, управлявший войной, ведущий счет смертям. Ему, таинственному, было угодно, чтобы Рябинин продлил свою жизнь и продолжал воевать. Один за всех, уцелевший в роковом бою.
– Будем прощаться! – траурным голосом произнес городской начальник.
Площадь онемела. Сверкал фонтан. Налетел горячий ветер, колыхнул в гробах белые простыни, и казалось, что это шевельнулись убитые.
Из толпы, сквозь цепь ополченцев, пробилась женщина в черном платье и черной накидке. Рябинин узнал в ней Матвеевну, что работала в столовой и провожала их на ступенях. Кинулась к гробам, запричитала захлебываясь:
– Ой, вы сыночки мои горькие, ненаглядные! И куда вы теперь едете, отбываете, что я вас опять провожаю! И кто вас там без меня напоит, накормит, ласковое слово скажет! Мамочки ваши не знают, что вы здесь лежите, и глазоньки ваши закрыты, солнышка не видят! Вы говорили мамочкам, что едете в хорошее путешествие, а сами лежите здесь, и мамочки вас не видят! Как же вам было больно помирать, и никто вам доброго слова не сказал! Все говорят – мир, мир, а у нас здесь война, и скоро нас никого не останется! Кто же нас теперь защитит и спасет, когда вы нас покидаете! Вы повидайте моего сыночка Лешеньку и скажите, что мамочка его так скучает, рубашечку его целует, фотокарточку его на груди носит! Возьмите меня с собой к моему сыночку Лешеньке! Ох, да у меня нет больше сил! – Она упала на гроб, в котором лежал осетин Мераб, и слепо гладила его поросшие щетиной щеки.
Вслед за ней, взмахивая черными рукавами, как птица, вылетела из толпы молодая женщина с белым бескровным лицом. Упала на колени перед гробиками, где лежали две девочки. Забилась, запричитала:
– Доченьки мои, кровиночки мои ненаглядные! Леночка, Катенька, это я, ваша мамочка! Что вы на мамочку не смотрите, не целуете! Такая у нас беда черная, страшная! Как вы играли, как друг друга любили, какие я вам игрушки дарила! Туфельки вам купила, на вырост, думала, что подрастете и туфельки вам будут впору! Не уберегла вас, доченьки, собой не прикрыла! Пусть бы меня, а не вас, бомбой убило! Зачем он, изверг такой, к нам прилетел и бомбу сбросил! Разве не было у него мамочки? Пусть его теперь разорвет на мелкие кусочки и следа от него не останется! А мне теперь без доченек жить до самой смерти! Уж лучше мне утопиться!
