Василий Сретенский - Йестердэй
– Почему только. Вот помню, как мы во втором классе снежинки из бумаги вырезали, на уроке труда. На новый год. Или под Новый год?
– Под.
– Хорошо. У твоей снежинки больше всего вырезов было. А потом, когда клеить их собирались на стекла, ты окно открыл, вылез наружу и стоял, пока девчонки визжать не перестали.
– А чего визжать? Класс же на первом этаже был.
– Женщины. Их разве поймешь. А тогда после оврага ты Марат, как председатель совета отряда, при родителях с нас клятву брал: больше никогда не курить. Вот я и не курю.
– Это правильно. Куренье – не богоугодное дело. И выпить тебе не могу предложить. Нету ничего. Пост сейчас.
– Какой пост?
– Петров пост. Апостольский. В среду и пятницу – сухоядение. Понедельник – все без масла. Другие дни…
– А я думал они все зимой и весной.
– О душе, условно говоря, всегда надо думать.
– Да мне и не надо. Эээ… Это я про выпивку. Слушай, Марат я не помню, чтоб ты таким православным был. Когда это у тебя началось?
– Тебе зачем?
– Ну, может я тоже … ну… когда-нибудь…
– Нет, у тебя так не получится. Ты же не знаешь, что это значит: всегда доказывать, что ты можешь лучше, чем другие. Ты ж всегда пофигистом был, Господи спаси!
– Что ж так креститься то. Ну, сказал и сказал.
– Нет, неправильно сказал, да еще в воскресенье. Ты-то сам неверующий?
– Почему это? Ну, я просто… Ну, не знаю…
– Да ты не мучайся так. У каждого свой путь. У меня до восемнадцати лет был путь бесовский.
– А я не замечал.
– А я специально не демонстрировал. Просто меня все, условно говоря, бесило.
– Что все?
– Люди, главным образом. То, что они такие. Тупые. Ленивые. Бестолковые. Лживые. Я не понимал, как можно так медленно соображать. И так мало хотеть. Я все думал, что, может, это мне так с городом не повезло, со школой. Я на все эти олимпиады таскался, чтобы посмотреть, может, где есть умные люди. Интересные. Яркие. Очень хотелось в Москву.
– Ну, так вот она под боком была.
– Да не наездом, и не в эту, в которой мы с тобой живем, а в Москву идеальную. Где люди другие. Вот я тебе историю одну расскажу. Ты в армию ушел, а мы в Ямках после первого курса летом куролесили. В лес уходили на ночь, костры жгли и все такое. Очередное бесовство. Пили много. И вот как-то после такой ночи, на рассвете вышли мы к железной дороге и решили, условно говоря, по мосту через канал пройти, в сторону Москвы.
– Ну и….
– Ну и пошли. И вдруг слышим голос. Громкий, отчетливый. Одну только фразу: «Идущие из Ямок – назад!» и снова «Идущие из Ямок – назад!»
– Ну, так мост – объект стратегический. Там была военная охрана. Вот вас сторож из матюгальника и покрыл.
– Да знаю я. Но эта фраза была, условно говоря, самой точной метафорой всей моей тогдашней жизни. Я был идущий из Ямок. И меня туда не пускали.
– Туда – это куда?
– А я не зал тогда. И сейчас не знаю. Но у меня в сознании стучало каждую секунду: я должен добиться, я должен добиться. Похвалы учительницы, но это только в первом классе. Первого места, не важно в чем. Должности председателя совета дружины, потом секретаря комсомольской организации. Поступления в альмаматерь. Девушки, на которую все смотрят голодными глазами.
– Это ты не про Карину часом?
– Ну. Вы же все тогда с ума посходили. Мне она, условно говоря, никогда особо не нравилась. Худая. Нервная. Грустит часто. Стихи любит. Зачем?
– Вот и у меня тот же вопрос. Зачем. Тебе-то она зачем?
– Да низачем. Просто меня от их пары с Ваньком тошнило. И я стал добиваться. Два года потратил, но добился.
– Чего?
– Вот этого самого. Я вообще у нее первый был. Тут со мной что-то случилось. Не сразу, не в один день, но я стал спокойнее. И люди меня стали раздражать гораздо меньше. И добиваться всего расхотелось.
– А что Карина?
– Да не знаю я. Мы вместе-то побыли месяц или два. И все это время у меня было такое чувство, что она знает про меня, то, чего я сам не знаю. Как будто все мои слова наперед выучила. Не мог я с ней. Так ей и сказал.
– И ты ничего по этому поводу не ощущаешь?
– Что? А, ну да. Грех конечно. Условно говоря. Я, между прочим, только после того, как мы с ней расстались, само понятие греха понял. Вот тогда я все понял.
– Что – все?
– Все понял, что всю жизнь, условно говоря, был альпинистом. Лез в гору. Покорял один пик за другим. А там, на пике ничего нет. Чем выше пик, чем значимее цель, чем больше желание ее добиться, тем больше пустоты в тебе и вокруг в тот самый момент, когда ты этой цели добился. Стремиться быть лучше других – самая большая ошибка, которую может совершить человек.
– Это почему?
– Потому. Ты жизнь положишь, чтобы на собаках добраться до Северного полюса, переморозишь себе руки и ноги, съешь по дороге туда всех собак, а по дороге обратно двух попутчиков, заболеешь цингой – все для того, чтобы полчаса поторчать с флажком в условной точке пустоты, над которой уже через полгода начнут летать самолеты регулярными рейсами. Другой вариант. Ты решишь уравнение, которое никто не мог решить триста лет, твое имя впишут в учебник, но ты сам всю оставшуюся жизнь будешь знать, что никогда, понимаешь, никогда, условно говоря, ничего такого уже не сделаешь. Любая достигнутая цель делает жизнь бессмысленной.
– Еще один Гаутама.
– Никакой не Гаутама. Во-первых, я не говорю, что ничего желать не надо. Нет, во-первых, я никого ни чему не учу. Я только понял для себя: мои желания должны быть простыми. А почему еще один?
– Да тут Ванька что-то про отказ от желаний говорил недавно.
– А, ну так и его проняло. Но я-то говорю о другом. А ты не слышишь. Желания для человека естественны и полезны, но желания простые.
– Насколько?
– Что насколько?
– Насколько простыми они должны быть? Где критерии?
– Проблема не в критериях, она как раз легко решается через понятие греха, то есть осознания человеком собственной вины. Проблема в человеке. Как добиться того, чтобы сознательно, а лучше бессознательно, человек мог бы отказаться от стремления, условно говоря, быть лучше других. Ты следишь?
– Я не тупой. И как?
– А просто. Надо признать, что есть Бог. Он уже и так лучше всех. Наши попытки выделится, Ему смешны. Если каждый день себе это повторять, мир очень скоро становится простым и ясным. Столь же простыми и ясными становятся желания. И они обязательно исполняются. Приходит счастье.
– И все?
– Все.
– Класс! А как же грехи?
– А грехи тоже становятся простыми и ясными. Их легко искупить. В отличие от греха гордыни.
– А Карина?
– Что Карина?
– Ты, сказал – грех. Вот мне интересно, он большой или маленький?
– А что ты про нее все выспрашиваешь?
– Да нет, я так… ты же сам о ней вспомнил… Давай я тебе расскажу… как я в шестом классе у старьевщика пугач на мамину юбку выменял…
– Давай, давай. Сейчас только… Может, ты чаю хочешь? Я на травах завариваю. По старинным рецептам.[пауза]
– Эк, тебя Афанасий от чая развезло.
– Я не аф… аф… я Пол.
– Ну, какой же ты Пол. Пол – это Павел по-английски. Прозревший Савл. А ты разве прозрел? Нет, ты самый настоящий Афанасий. Или не настоящий? Ну, это мы поглядим. Ты что это?
– Устал.
– Может тебе такси вызвать?
– Не надо. Я сам. Я Пол.
– Ну, смотри, как хоч…[пауза]
– Поол? Что с тобой?
– Устал.
– Забирайся. Да садись же скорей. Что ты там пил?
– Чай… йок.
– Ноги подбери. Ты там оставил что-нибудь?
– Нет. Я там… устал.
– Да подбери же ты…[Из файлов Василия Сретенского] Переворот Яхве
Итак, бог, которого мы здесь, чаще всего, именуем Яхве, стал единственным богом потомков Авраама. Выведя их из Египта и расселив на «земле обетованной», он получил право на весь комплект привилегий главных богов: дворец (храм), коллегию жрецов, почитание, жертвы, идолов. От этой последней привилегии Яхве великодушно отказался. Во-первых, нет смысла устанавливать идолы в храмах или где бы то ни было, если народ почитает только одного бога. И так понятно, кому достанутся все жертвы. Во-вторых, идолы из золота и мрамора напоминают о старости и слабости богов. Он же не собирался стареть, хотел быть всегда молодым, сильным и грозным. Зато жертвы он теперь получал бесперебойно в количестве, установленном им самим. Одно такое установление содержится в апокрифической «Книге юбилеев». Приведем его с максимальной полнотой:
«И если ты закалываешь, то закалывай в жертву, которая приятна Богу: закалывай ее, и кровь ее выливай к жертвеннику, с мукою и плодовыми жертвами, смешанными с маслом, вместе с жертвою возлияния. Принеси все это на жертвеннике всесожжения в приятное благоухание пред Господом. Как при жертве благодарения, положи куски тука на огонь жертвенника, именно – тук чрева, и тук внутренностей, и обе почки и весь тук на них, и тук на стегнах, и печень вместе с прилежащими к ней почками, И ты принесешь все в доброе благоухание, которое приятно Господу, с первыми жертвами и возлияниями, которые к сему относятся, в доброе благоухание, как хлеб всесожжения для Господа. Мясо же сей жертвы ешь в этот и в следующий дни, и не дай солнцу во второй день зайти над ним, пока оно не съедено. И в отношении к жертвенным дровам ты должен остерегаться, чтобы не принести какое-нибудь другое жертвенное дерево, как только кипарис, и ель, и миндаль, и сосна, и пихта, и кедр, и можжевельник, и лимон, и маслина, и мирт, и лавр, и кедр, называемый арбот, и бальзамовый кустарник. Из этих пород деревьев полагай под всесожжение на жертвеннике, после того как ты рассмотришь их наружность, и не клади разрушенного дерева; но твердое и безукоризненное, лучшее и новорастущее, и не старое, ибо запах у него исчез, и его нет уже в нем, как прежде. Кроме этих дров не клади других, ибо они не имеют запаха».
