Наталья Рубанова - Сперматозоиды
Тут-то я и запела:
весна, весна на улице,
бомжи в метро целуются,
бомжи в метро целуются,
а мы с тобой молчим.
весна, весна беснуется,
бомжи – и те целуются,
целуются-милуются
без всяких без причин!..
а мы немного н е р в н ы е…
наверное, наверное, растаем: уличим,
как снег кислотный мартовский
совсем уже поп-артовский
прошепчет вдруг: «Чилим!»
весна, весна на улице:
бомжи весь день целуются —
вот средство от морщин…
а мы такие с’ н е ж н ы е,
смущенные, безбрежные —
на крыльях их летим…
[слоган царя Соломона]
Не всякая книга долетит до середины Днепра – не всякая баба дойдет до Белой реки: до Белой и дальше, говорит мне Сана и, поправляя рюкзак, смахивает со лба пот, а заодно и сентиментальный сюжетец: никакого сценария нет и в помине. Не представляю, что будет с моими персонажами дальше – да это теперь и не важно. «Мне все равно, а тебе?» – «Человек состоит из жидкостей разной плотности[128]: лишь в горах понимаешь, сколько в тебе, на самом-то деле, наносного, чужеродного… Однако на свете существует лишь одно но – одно-единственное условие: знать, для чего и кого, почему и зачем. Вот и всё», – разводит загорелые руки Сана, а я снова удивляюсь, откуда в ней столько силы: она на самом деле безупречна, она кажется мне совершенством, самым обыкновенным совершенством – вот, собственно, из-за всего этого-то, леди Мэри…
Набрать переводов, думала Сана, просидеть до песка в глазах за лэптопом, – а потому не помнит, как решилась: П., звонивший из Болгарии (съемки Витоши, навязчивая оксид-азотная[129] идейка запечатлеть Черни-Врых «так, как никто еще этого не смог», etc.), кричал в трубку: ты сумасшедшая, как можно идти с незнакомыми мужиками, адреналина мало?.. Сана хрипло посмеивалась – она почти потеряла голос перед поездкой: что хочу, то и ворочу – почему тебя это волнует? П. распалялся: что значит почему, что ты напридумывала, какого дьявола?.. Сана не знала, что отвечать (ведь ты не идешь со мной – не выстрелить, нет-нет: губы разорвет), вот и сказала как есть – П. не перезвонил, а она снова открыла шаманский сайт. Беззвучным вальсом закружила ее магия путешествия, странным беззвучным вальсом – Сана не видела смысла сопротивляться этому движению: да и просто не видела смысла.
Поднимая рюкзак, она присвистнула, представив, сколь весело будет скакать с ним по всем этим горбатым горам. Впрочем, вздох породило, скорее, некое воспоминание, от которого Сана все никак не могла отделаться: губы подрагивали, в низу живота екало (стандартный – после встреч с П. – набор ощущений) – отпустило лишь в тот момент, когда указатель Москва оказался перечеркнут; ну а потом – Тульская область (Кончинка, синим по белому), Воронежская, ну а потом – придорожные кафе, вино из пластмассового стаканчика, логорейная попутчица («…ты сколько салатов на зиму крутишь?.. у меня вот и перчик, и помидорки всегда с чесночком мореным…») – половины слов Сана не понимает или не разбирает: главное – не вслушиваться. Главное – не вчитываться: обтекатели, тара, ящик – там, за окном; а не сыграть ли?.. Чернякино, Круглики – белым по синему, белым по синему… Сана отворачивается от попутчицы, поправляет беруши и надевает наушники: все это, впрочем, не спасает от «важнейшего из всех искусств» – кино-о! – о, час за часом, один фильм сменяет другой, динамики любовно расставлены по всему автобусу: главное – не чувствовать, приказывает себе Сана, ничего не чувствовать, и каким-то чудом засыпает.
Все чаще является к ней Хатшепсут в образе рыси (3D Max: нет ничего проще), все чаще касается острой груди мохнатой своею лапой, разрывая ее – нежную, гордую – на части: кровь Саны, заливающая пластиковый макет Джесер джесеру[130], кажется голубой. Губы фараонши, слизывающие ее – универсальный, между прочим, культуроформирующий символ, встреваю я, – застывают в идеальной фотошоповской полуулыбке. Сана преклоняет колени и, размазывая по блюду трепещущую свою плоть, спрашивает: «Знаешь, почему я иду туда?» – «Пойдешь из-за него, вернешься из-за себя», – отвечает Хатшепсут, щелкая пультом: она находит, что нет ничего забавней новостей Первого канала. «Нет-нет, не только…» – пытается покачать головой Сана, но все попытки тщетны: головы нет, как нет и самого тела. «В Царстве Мертвых хочешь остаться? Сейчас акция пирамидальная». – «Mersi-те, – отказывается Сана. – Теорема еще не доказана, я не разбилась и не воскресла, а значит…» – «Т-п-р-р-р!» – Хатшепсут прижимает к воображаемым губам Саны указательный палец с перстнем в форме черепа: голос у фараонши низкий, мягкий – голос сытой рыси, не обрушивающейся на свою жертву лишь потому, что не голодна. «Я дам тебе силу, – обращаясь в мумию, она кладет Сану на лопатки и произносит голосом П.: – Любофь – ваалшебная страна, ja-ja! Выйдешь за меня?» – «Сначала я выйду на край света…» – дергается Сана и просыпается от кряхтения водителя: «…да ёп-перный же театр-р-р, застряли, нах!» – «А ты лучше скажи «р-р-рядеет облаков летучая гр-р-р-ряда»: слабо?» – неприятный такой тенорок пьяненький.
Сзади.
Пло-хиш, выстукивают «дворники», Пло-хиш – stop-машина: от городка N до бывшей казачьей станицы, где ждет Сану шаман, не более получаса, обрыв – материи, конечно, не существует, лучше гор, разумеется, только горы, приехали.
Позже, в палатке, когда она лениво стряхнет с себя чьи-то руки, перед глазами замелькают лица: от них-то и нужно избавиться, вымести из памяти каждого, каждую – и снова: каждого… Нет-нет, нелепо в ее положении тратить на перепросмотр[131] годы: может быть, когда-нибудь… пока же на все про все только ночь.
О, как их много – имен, звуков, потайных запахов… М и Ж, любимые ею и влюбленные в нее, нужные и ненужные, красивые и не, талантливые и заурядные, эгоистичные и ранимые… М и Ж, склоняющиеся над ней, рвущие ее на части, приклеивающие к себе и от себя же отталкивающие: WC-отношений, колумбарий чувств, паноптикум – нет, собственно, ничего банальней.
Рассвет застает врасплох – что она делает здесь, что ей нужно? Как занесло ее к чужим этим людям?.. Неужто перспективка провести отпуск в душной Москве оказалась настолько пугающей?.. Провести отпуск в душной Москве, одной, без П. – всегда одной, всегда без П.: невозможно, невыносимо, немыслимо… Зачем их вообще столкнули, почему они не могут расстаться?.. Почему репетиция казни – о, как сверкает, как манит к себе гильотина, как ослепительна она в лучах солнца… – никогда не завершается казнью реальной?.. Пугает ли Сану, впрочем, что-либо на самом деле?.. Возьмет ли она из рук П. еще одну контрамарку, примет ли приглашение?.. Какой вид экзекуции выберет? Неужто опять, в который раз, согласится?.. Что ей милей – повешение, расстрел, отравление, четвертование?..
Забей, Сана, забей: после съемок П. собирается провести какое-то время с family (с наседкой и выводком, уточняю я) – о, сколь неряшливы его фразы, сколь часто произносит он то, о чем следовало б молчать уже потому, что от тебя (что, кстати, в тебе такого? говорю я Плохишу, ты предсказуем, но Сана не верит) бегут в горы!
Остаться в живых – или разбиться, шепчет, как в бреду, она, срастить – или вытравить… А может, П. – никакое не «солнышко», а банальный триппер?.. Сана не слышит.
Она выбирается из палатки и осматривается – голова слегка кружится, – делает шаг, оступается и, еле слышно ойкнув, садится на землю, а потом, обхватив колени руками, начинает раскачиваться. Неужто все эти облака и горы – не заставка компьютерной игры, не фоновый рисунок «рабочего стола»? Гуляя по окрестностям, Сана понимает, что давным-давно, быть может, с юности, не была так счастлива, НО: чем быстрей отделяется она от прежнего своего «я», тем стремительней приближается к «я» П. Каменное море золотого сечения, шепчет Сана и, усмехаясь, опускает глаза: море у 618-го кэ-мэ – не на земной карте, так на небесной: one way ticket, жизнь как чудо, И ЭТО ПРОЙДЕТ; как чудо постмодернизма, встреваю я, но Сана снова не слышит, к тому же, в отличие от меня, никуда не торопится. Растечься, раствориться, мечтает она, стать глиной, камнем, да чем угодно, лишь бы онемечить внутренний голос, лишь бы перестать бояться и жалеть себя (а ведь все – тоска какая! – только и делают, что боятся да жалеют себя!): лишь бы не думать о том, кого искала душа твоя и не нашла, плоско стебусь я, но, понимая, что, возможно, перегнула палку, стираю свою тень Delet’ом и отпускаю Сану – черт с ней – на все четыре: а не пошли бы вы со своей «безусловной»...
В тумане, обнимающем волшебный лес, сбиться с пути легко – бояться, впрочем, бессмысленно: шаман тропы знает. Идут долго: рюкзак оттягивает плечи, но Сане все равно – ей нужно всего лишь (лишь?) освободиться, только (только?) принять себя.
