Елена Сазанович - Это будет вчера
– Не пойму, что написано на вашем лице, – сказал он ледяным тоном. Но я уже не поежился, а широко улыбнулся, взъерошив лохматые волосы.
– Только покой и счастье, Дьер.
– Удивительный вы человек, Григ. Вы так желаете смерти, даже не зная, что она несет за собой.
– Чтобы она ни несла – мне хуже не будет. И поэтому я счастлив.
Он пожал плечами.
– Ну, что ж. Быть счастливым – это ваше право. И это у вас уже никто не отнимет.
– Вы правы, Дьер. Ну что, уже пора?
Он стрельнул в меня глазами-льдинками.
– Вы так спешите?
Я кивнул головой.
– Спешу.
Мы вместе покинули камеру. У двери я еще раз оглянулся и прямо посмотрел в лицо решетчатому солнцу. И весело, ободряюще подмигнул ему на прощание.
В центре круглой комнаты, где я должен был принять свою смерть, стояло огромное кожаное кресло. И я решительно направился к нему и уселся. И тут же сотни, десятки прожекторов, окружающих меня, вспыхнули. От неожиданности я закрыл лицо руками и пробормотал:
– Зачем? Зачем столько света?
– Вы же любите солнце! – хрипло хихикнул Ричард, все так же возвышающийся на плече Брема.
– Черт побери! – закричал я, оторвав от лица руки. И мои глаза заслезились от яркого света. – Я люблю солнце, но не искусственный свет.
Дьер спокойно приблизился к окну и раздвинул шторы.
И вспыхнул яркий солнечный свет. Дьер по очереди приближался к каждому окну, окружающему меня со всех сторон, и раздвигал шторы. Вскоре солнечные лучи пронизали меня насквозь, но от яркого света мои глаза уже не слезились.
– Может быть, вы нуждаетесь в солнцезащитных очках? – ехидно усмехнулся Брэм.
Но у меня не было даже желания с ним пререкаться и я просто ответил.
– Нет, благодарю. Мне и так достаточно удобно.
– Мы рады за вас, Григ, вы мужественный человек.
Такие сейчас – большая редкость, – холодно улыбнулся Дьер. И, взглянув на часы, нахмурился. – Странно…
Задерживается адвокат. Без нее мы начать не можем.
Только я хотел спросить: почему? Ольга здесь вовсе необязательна. Я могу неплохо умереть и без ее присутствия, как тут же распахнулась дверь и на пороге появилась… Мышка. О, господи!
Это была, безусловно, она. Цветной сарафан, огненно-рыжие волосы, белые сандалии. Нет, это уже далеко не игра, не иммитация, не подтасовка внешности. Это, действительно, она, моя славная девушка, которую я никогда не переставал любить. И мне вдруг показалось, что я уже в ином мире, окруженный солнечными шарами и в центре этого солнечного мира – моя Мышка.
– Мышка! – задыхаясь, прохрипел я. И протянул руки. – Иди ко мне, девочка моя.
– Прекратите этот маскарад! – вдруг крикнула она.
Я очнулся и ясно осознал – это далеко не иной мир. Это действительность. И в центре этой действительности все та же Мышка. Мои глаза сузились и я плотно сжал губы. За эти дни я успел ко многому привыкнуть. И уже ждал дальнейших событий.
– Прекратите этот маскарад! – вновь звонко крикнула она.
– Ты сошла с ума! – Дьер сильно сжал ее плечи, его лицо побледнело. – Ты знаешь, что ты сейчас делаешь?
– Прекрасно знаю, – уже спокойно ответила она, встряхнув своими рыжими волосами.
Нет, такого цвета волос все-таки не бывает. И мне до боли захотелось прикоснуться к ним губами. И утопить губы в их огненно-рыжем цвете.
– Я знаю, что делаю, Дьер. И меня уже не остановить. Уже поздно. И я делаю заявление.
– Ага! – заорал Ричард и даже от негодования, а возможно, от предвкушения скандала, взлетел. – Ага, Дьер! Что я говорил тебе! А ты давал голову на отсечение! Ха-ха! Вот и вся работа – коту под хвост!
– Мышка, – Брэм обратился к ней вкрадчивым тоном, словно со своей пациенткой, – милая Мышка, как знаток человеческой психики смею утверждать – ты совершаешь ошибку. Люди в первую очередь должны думать исключительно о себе.
– А я о себе и думаю, – зло огрызнулась она. – И поэтому делаю заявление. Я не смогу жить, зная, что по моей вине он убит.
– Вот она, человеческая тупость, – захихикал Ричард, – только им засветит счастье просто жить – они сразу же умудряются от него отказаться. А, впрочем, я тебя уважаю, рыженькая. Ты смелый человечек, давай, валяй.
Но Мышка уже не прислушивалась к их болтовне. Она приблизилась ко мне. И положила руки на мои плечи. И от ее прикосновений, ее близости, ее горячего дыхания моя голова пошла кругом.
– Я делаю заявление, – начала она, – Григ ни в чем не виновен. Произошла ошибка. Убийства никакого не было, и Григ, испытавший на себе психологическое давление следствия, поддался эмоциям и сделал признание. Оно оказалось ложным. И подтверждение этому – я. Живая и невредимая. – Она перевела дух. И опустила руки. – Прости меня, Григ. Сегодня я у тебя прощу прощения. Потому что сегодня уже не желаю мести. Сегодня у меня совсем другая жизнь. Я не хочу быть виноватой в твоей смерти.
И тут у меня перехватило дыхание. О, Боже! Меня, так безумно когда-то влюбленного в жизнь, так отчаянно пытавшегося бороться за нее, так униженно умоляющего не лишать ее, меня хотели несправедливо осудить. И теперь, когда я сам пожелал смерти, как самого лучшего выхода из бесконечного темного коридора, как освобождение из замкнутого круга, в который безжалостно вогнала меня судьба, теперь меня вновь пытаются вогнать в угол, мне вдруг вновь дарят эту никчемную жизнь, которую я уже ненавижу и которой уже не хочу. О, Боже! Что со мной делают! И мое лицо исказила злоба и я прошептал пересохшими губами прямо Мышке в лицо:
– А я не хочу! Не хочу твоего оправдания! Все это ложь!
Я убил ту рыжеволосую девушку, убил безжалостно и теперь не жалею об этом! И теперь понесу наказание. И избавьте меня ради Бога от этого бездарного спектакля! И скорее, скорее приводите приговор в исполнение. Дайте мне последнее право на счастье!
– Ты что, Григ! Опомнись! Счастье – это жизнь! Нет другого счастья! Поверь, ты еще сможешь жить и твоя жизнь еще обязательно наладится!
– Моя жизнь! – я уже закричал во весь голос. – Какая она, моя жизнь! И что она теперь значит! – И я резко прервал свой крик. Потому что в дверях появился Фил. Мой лохматый легкомысленный и единственный друг.
– Фил! – радостно выкрикнул я. – Как здорово, что ты пришел проводить меня в последний путь. Объясни, наконец, этим тупицам, что мне уже давно пора туда. И обратной дороги нет!
– Григ, – сказал Фил и в его глазах я заметил едва проскользнувшее чувство вины. – Если есть дорога, на ней всегда можно повернуть обратно.
– Ну, договаривай, Фил. Что ты мне хочешь сказать? У тебя на лице написано гораздо больше.
Фил вместо ответа неожиданно для меня приблизился к Мышке и крепко обнял ее. То что так же, как я когда-то обнимал эту огненно-рыжую девушку. Я похолодел.
Такого удара я не мог ожидать. Я все понял, вот оно что! Вот почему ей уже не нужна месть. И не нужна расплата. Она вновь счастлива! И ей уже глубоко на меня плевать. И она уже не желает пачкать руки в крови, чтобы не омрачать свое счастливое будущее. Она уже не мне, а моему лучшему другу поет сумасшедшего Моцарта. И уже он, а не я утопает губами в ее рыжих волосах. И уже не мне, а ему рассказывает на ночь сказки, прижавшись своим загорелым телом к нему. Я до боли сжал ладонями свои пульсирующие виски и поднял на Фила тяжелый уставший взгляд. Я не имел права судить его. И ее тоже. Я все заслужил сам. И отлично понял, что настоящая расплата была не тогда, когда я стоял на краю пропасти. Тогда у меня еще был шанс встретиться с Мышкой в ином мире. Нет, настоящая расплата теперь. В виде крепко обнявшихся самых дорогих мне на свете людей.
– Фил, – прохрипел я, – скажи мне, Фил. И ты думаешь, у меня может быть охота жить? Я потерял все, Фил. Я потерял во второй раз любимую, которую уже никогда не встречу – ни на земле, ни далеко за ее пределами. Я потерял друга, Фил, который, может, и не был похож на меня, но которого я очень любил. Я потерял работу, Фил. Потому что уже никогда не смогу фотографировать мир, так как он мне абсолютно безразличен.
И я вдруг ясно осознал, что мне, действительно, безразлично – живу я или нет. Что ж. Они вернули мне жизнь. Пусть будет так. Как-нибудь протяну эти годы. Во всяком случае страха я уже никакого не испытывал. Ни перед смертью, ни перед жизнью. Мне было абсолютно все равно.
– Прости меня, Григ, – и Фил прямо посмотрел в мои глаза.
– Никто этого не хотел. И ее прости. Она много пережила. Да и ты сам понимаешь, старик, что страсть может толкнуть на все. И жить обязательно надо, Григ.
У тебя еще все будет. Во всяком случае, теперь тебе жить станет гораздо легче. Потому что ты уже в жизни все успел пережить.
– У меня сегодня счастливый день, – я скорчил подобие улыбки, – все у меня просят прощения. Все, у которых должен просить прощения я.
– Ты уже никому ничего не должен, – ответил Фил.
Мне показалось, он еще крепче обнял Мышку. И она еще крепче прильнула к нему. Видно, все неприятности, они решили переживать вместе, как когда-то решили и мы с ней.
![Елена Сазанович - Смертоносная чаша [Все дурное ночи]](/uploads/posts/books/154688/154688.jpg)