Татьяна Замировская - Воробьиная река
Мне кажется, я держу свое обещание. Это меня так здорово мотивирует – осознание, что я умею держать обещания, – что мне кажется, что этими письмами я рано или поздно смогу вымостить себе светлую и прекрасную дорожку в рай, или в новую прекрасную жизнь, или к тебе, или от тебя, что взаимозаменимо. Вот и еще одна ступенька, и я уже вижу – брезжит какой-то свет, ура – а что видишь ты, а ты не дочитал, прости, это не тебе. Метеорит.
Письмо второеПривет! Тут очень круто, хотя ты уверяла меня, что в местах, куда так дешево добраться, в принципе не может быть нормально. Тут дешево вообще все: жить, пить, читать книги, но не хуже, честное слово, чем там, где мы с тобой виделись в последний раз, я специально не упоминаю никаких названий, такая тактика. Кажется, кто-то из нас был не очень прав, когда считал, что сделать так-так – ужасно и катастрофа.
Я сняла небольшую квартирку со стиральной машиной. Кровать тут висит почти на потолке. Каждый день иду с ноутбуком в кафе и что-то пишу, пока есть силы, а потом стираю, потому что пишу ерунду. Это я тебе говорю, что стираю, чтобы не позориться и не высылать ничего – увы, я все складываю в папку «Ерунда», потом сотру, когда напьюсь. Хочу найти работу, но мне не удаются милые работы, о которых получается что-то написать: книжку, рассказик, воспоминание. Я хотела пойти работать официанткой в кафе, но я не могу даже кофе нормально заварить, все разбрызгивается, еще я постоянно вхожу в холодильник, даже если его и нет, я его все равно нахожу и вхожу в него плечом, и вся в синяках. Хотела пойти в кино проверять билетики, но такой непонятный язык, что я не могу отличить билетик от другого билетика – вдруг они по билетам на одни фильмы идут на другие? Зато тут в меня влюбился один дедушка, ему где-то за семьдесят, но он очень аккуратно выбрит и неплохо знает английский, потому что воевал. Говорит, все бы отдал за то, чтобы понять, что я тут вообще делаю, а я и сама, в общем, за это все бы отдала, но у меня ничего нет. Я почти ничего не помню, это правда – в первую очередь, о себе. Я иду по улице и растворяюсь в ней, как сахар в чашке. Как-то мне показалось, что я теку, как река или как метро, под собственными же ногами. Возможно, я выбрала самое амнезийное место во Вселенной – но не этого ли я хотела?
Чтобы как-то себя взбодрить, я пишу письма всем, кто мне по-настоящему дорог, но поскольку я ощущаю, что меня там, откуда идут эти письма, по-честному, уже нет (впрочем, вероятно, душа прячется то в правой, то в левой руке попеременно, поэтому я иногда чередую будто онемевшие руки, ведь я была амбидекстром до того, как это слово превратилось в анекдот и вербальный апперкот), я придумываю вместо себя других людей, которые и рассылают эти письма. Каждый из немногочисленных моих адресатов – вместе с тобой их четверо – получает письма от кого попало, но мне, если честно, наплевать, что они обо мне подумают. Мне кажется, это может показаться чем-то вроде арт-проекта – почерк ведь одинаковый. Дай-то бог, чтобы это и правда выглядело как арт-проект. Я вообще мечтаю о том, чтобы всякий раз, когда я слетаю с катушек или делаю что-нибудь неловкое, к примеру, врезаюсь на ходу в этот кровавый холодильник под красивую рождественскую музыку, это происходило в таком разрезе, что всегда можно отойти на пару шагов и повесить на это табличку с названием, вроде «Хотела сказать что-то неумолимо важное, но когда уже раскрыла рот, вдруг почувствовала, что поперек рта встает колючим хребтом дивной красоты ящерица и это что-то вроде рождения самой себя из оболочки, стремительно превращающейся в бумажный конверт, и вместо фразы или реплики просто достала эту ящерицу, будто распечатав письмо, и положила перед ним как доказательство, хотя травмой собственного рождения, случившейся на 25 лет позже, уже никому ничего не докажешь».
Последние мои авторы-письмописцы получаются прямо-таки пугающими, иногда мне кажется, что они существуют на самом деле. Какие-нибудь заточенные, знаешь, в лазаретах, больницах, тюрьмах и растительных домиках люди, у которых нет возможностей писать письма, писать или вообще мыслить посредством слов – и вот я им помогаю, пишу их письма, отправляя их этим несчастным четырем своим дружочкам, и тебе тоже. Не помню, хоть убей, присылала ли я тебе эту страдалицу со скакалочкой, надеюсь, она укатила к Федорову в Нью-Зиланд, но если нет, прости меня, друг, мы все одинаково реальны в моей-то ситуации.
Мне кажется, уехать оттуда, где тебе больно находиться, это как покончить с собой, мы когда-то придумали, что это называется «самоубийство по-польски», как кофе по-польски – когда лень заваривать или варить, заливаешь себя кипятком и через три-пять минут ты вполне кофе. Тут считается, что поляки вечно спешат, а еще про них постоянно рассказывают анекдоты. Я на четверть поляк, наверное, поэтому мне дико смешно, это остальные три четверти хохочут – поляки не понимают юмора во-о-бще!
Я хочу, чтобы ты ко мне приехала, ты же обещала приехать в гости, как только у меня появится квартирка, ведь Миша тебя отпустит, правда? Потому что если ты ко мне не приедешь, я очень быстро перестану тебе писать, а те, кто это будет продолжать делать вместо меня, не очень-то заинтересованы в твоем визите – так же, как чашка свежезаваренного польского кофе не очень-то хочет знать, что это там на полке за джезва, за паровая машинка, за клиновидный алюминиевый горшочек! Я обязана написать, что ужасно скучаю, но не чувствую этого. Впрочем, я это наверняка знаю – а в моей ситуации знание должно идти впереди чувства, как собака должна идти впереди человека. Не бросай меня здесь, но и не отвечай мне ничего, пожалуйста.
Письмо третьеМама! Вот я наконец-то на месте. Тут просто замечательно, замечательно! Каждый день какие-нибудь процедуры: пар, электрофорез, ингаляции и маленький теплый бассейн с лавандой. Впрочем, я уверена, что лечусь я в первую очередь от своей застенчивости – я уже начала заводить друзей, сообразив, что нет смысла смущаться тех, кто, как и я, просто гость. Позавчера в столовой я познакомилась с удивительной парой – их зовут Анастас и Милица. У Милицы что-то вроде собственного бизнеса, она производит экологически чистые фрукты и овощи. Анастас преподает философию. Мне кажется, я бы с радостью поехала к ним летом поработать в саду, там яблоки, по ее словам, похожи на маленькие пузатые телевизоры – смотришь в одно из них, а видишь все остальные, и жителей подземного мира тоже видишь: как картошка растет под землей, как удлиняется корень у топинамбура, как бета-каротинится морковь и наливается синью и сиренью черноватая свеколка.
Электронной почвы, прости, мам, почты, я ненавижу зачеркивать, но еще сильнее ненавижу переписывать, тут нету, поэтому пусть тебя не удивляет такое обычное письмо. Можешь отнести его к графологу, но если ты повыбрасывала мои детские прописи, графолог не поможет. Телефоны у всех тоже отобрали – но добровольно, приказали сложить в сейф, но никто не возмутился. Знаешь, тут еще в чем проблема, я ведь помню не так много адресов, но воспитательница сказала, что это специально сделано – письма разрешается писать в огромном количестве и сколько угодно, только вот те, которые возвращаются сюда обратно (многие, как и я, не помнят точно адреса), тут и остаются – это фонд. Они потом издают книги, составленные из таких писем, – мам, в общем, это самые прекрасные книги во Вселенной, я была в Библиотеке и читала; и если я все-таки неправильно вспомнила индекс или квартиру (хотя как можно забыть!) – я не буду сильно расстраиваться, что письмо не дошло – оно вернется и станет частью этой книги, это что-то вроде антологии. Мне потом пришлют копию прямо на дом – через год после окончания программы, и ты все равно его прочитаешь, это письмо.
По-моему, в этом и состоит смысл проекта, письма (или любые тексты в жанре письма) нас заставляют писать каждый день, мы их сдаем, каждый день четыре письма четырем адресатам, такие правила. Сдаем письма мы по вечерам – ровно четыре, получаем потом четыре талона на еду: завтрак, обед, полдник и ужин. Если кто написал два письма или одно, выбирает себе только два талона – например, завтрак и ужин, или только обед. Мне кажется, что это справедливо. К тому же это ужасно мотивирует! Жаль, что в итоге у меня никаких текстов вообще не останется, зато потом антологию пришлют: пока что все антологии почему-то выглядят как цельная книга – там есть и сюжет, и связь времен, и вообще черт знает что, например, автор – я не знаю, почему так выходит. К примеру, ты знала, что последние три книги Пелевина – это ежегодные антологии из нашей Библиотеки? Да и не только они – оказывается, вообще каждая третья книга, которая сейчас издается, – наша. Возможно, об этом никому нельзя знать, но я все-таки считаю, что я забыла квартиру, так что никто и не узнает, увы. Зато я отлично поужинаю! Вчера вот ужина не было, например.
Чтобы ужинать каждый день, я придумала слать письма на несуществующие адреса непонятно кому. Имя я, как правило, выдумываю. Ну, так уже было у Ильфа. Или Петрова? Кто из них слал письма воображаемым адресатам на придуманные адреса, а потом получил ответ из потустороннего мира, где оказалось, что все придуманные адресаты существовали на самом деле и даже виделись с ним, с Петровым, или Ильфом, где-то в Австралии, когда он лежал с воспалением легких при смерти? Черт, мам, какие дебильные выходят письма без гугла. Если бы погуглила эту историю, письмо получилось бы более внятным, но в Интернет нам нельзя – такие правила.
