Ирина Муравьева - Райское яблоко
– Мы сколько не виделись?
– Сколько? Лет двадцать.
– Ну, двадцать – не двадцать, а около этого.
– Ты долго болела?
– А я не болела.
– Так что ты там делала? В клинике этой?
– Послушай, ведь я не за этим пришла.
– Не знаю, зачем ты пришла.
– Скажи, а зачем он тебе был так нужен? Полно мужиков… Ну, ведь были возможности. И замуж, и так…
– Тебе это Саша успел сообщить? Что были возможности замуж и так?
– Саша ни разу в моем присутствии имени твоего не упомянул. Не веришь – спроси у него самого.
– Нет, верю. Он и твоего не вспомнил ни разу, когда был со мной.
И вдруг замолчали и та и другая.
– Я тебе вот что скажу. Пока ты каталась по разным курортам, мы с ним были вместе. Мы ездили вместе в Тарусу. Раз восемь. И я по ночам просыпалась от счастья. Почти забывала, что я – не жена.
– Я не по курортам каталась. Ребенка хотела. Лечилась, где можно. И ты это знаешь.
Опять передернулись обе.
– Ребенка хотела! Он что, с тобой спал?
– Да, спал. Иначе зачем я лечилась?
– А мне говорил, что не спит.
– Значит, врал.
– Но ты же ведь знала, что я существую!
– Сначала не знала. Он вел себя так, словно этого нет.
– Тебе хорошо было с ним?
– Я Сашу любила всегда, он мой муж.
– Не бойся, я помню. В Тарусе все было иначе…
– В Тарусе он был не женат или как?
– Он там заболел. Один раз. Мы снимали там дом. Простой, деревенский, но очень хороший. Он заболел, у него была температура. И я за ним ухаживала. Я поила его с ложечки. Он горел. Я вставала ночью и кипятила молоко, отпаивала его. Он принимал таблетки из моих рук. Все по часам. Когда он засыпал, я ложилась рядом и согревала его собой, если у него был озноб. Читала ему вслух. Через три дня ему стало лучше, мы взяли лодку, и я села на весла. Выплыли на середину реки. Я посмотрела на него. Он был бледный после болезни, ни кровинки. И я подумала: «Боже мой, как же сильно я тебя люблю».
Лиза огненно покраснела.
– Мне, Зоя, подробности вашей идиллии…
– Не хочешь ты этого слышать. Понятно.
– Я, может быть, и не хочу. Не могу. Но ты все равно ведь сейчас не утерпишь.
– Да, не утерплю. Ты пришла, теперь ты и слушай. В Тарусе он был мне родным, понимаешь? И нежность, как будто бы он – мой ребенок. Тебе это трудно, конечно, понять.
– Умеешь ты, Зоя, ударить. Умеешь. Конечно же, мне не понять. Ведь я не рожала, я не человек.
– Ты, Лиза, сама захотела подробностей. Мы были одни, нам никто не мешал. Никто не был нужен, о нас все забыли. Как в раковине. Тишина, темнота… Там был очень маленький, крохотный рынок. Я вставала чуть свет, бежала на этот рынок, покупала молока, яиц, еще теплых, ягод. Прибегала, он просыпался. Ему хотелось, чтобы я сразу легла рядом. Я сваливала на столе все эти ягоды, ныряла к нему в кровать, он меня обнимал…
– Ну, хватит.
– А разве же ты не за этим пришла?
И снова повисла тяжелая пауза.
– Нет, я не за этим пришла. Но если ты хочешь все начистоту, давай. Можно так. Лет двадцать не виделись, что уж теперь? Вы там, в этой вашей чудесной Тарусе, не каждый ведь день отдыхали, наверное. А я с ним жила каждый день. Я знала, что он съел на завтрак, на ужин. Какую рубашку надел на работу, куда мы пойдем в воскресенье. И даже тогда, когда ты появилась, он был моим мужем. Моим. Если мы приходили в незнакомую компанию, я всегда старалась подчеркнуть, что это – мой муж, часть меня. Встревала, когда он разговаривал с кем-то, брала его под руку…
– Это я помню! Мы встречали Новый год у Величанских. Я шесть платьев перемерила, пока купила черное, с вырезом на спине. Очень дорогое. Пришла туда с дочкой. Я знала, что вы тоже приглашены. Мы были с ним вместе за два дня до этого. Он сказал: «Раз ты так переживаешь, давай я не пойду. Скажу, что голова болит. Не пойду, и все!» Но я как раз и хотела, чтобы вы пришли. Во-первых, понять, что у вас происходит. И чтобы он видел меня в этом платье.
– Ты думала, он из-за платья со мной разведется?
– А я и не думала вовсе. Я просто сходила с ума. Мы пришли первыми, и в половине двенадцатого появились, наконец, вы с Сашей. Ты была в коричневом шелковом балахоне, тебе очень шло…
– Да помню! В шкафу вон висит…
– Я чуть не умерла, когда вы вошли. Какая ты была красивая, оживленная, наглая. Как крепко держала его за рукав. У меня в глазах почернело. Пошла в ванную, смотрю в зеркало, ничего не вижу. Накрасила губы на ощупь. Выхожу. Дочка оглядывается, ищет меня. Пробило двенадцать. Все начали чокаться, пошли поцелуи. И я увидела, как вы поцеловались, и он так ласково, сдержанно – знаешь, как он умеет? – погладил тебя по плечу. Даю тебе слово, меня тогда инсульт не разбил только потому, что мы были на двадцать лет моложе! Сейчас бы, наверное, разбил. А потом он подошел ко мне – все ведь ходили по кругу – и мы с ним тоже поцеловались. Я закрыла глаза и положила ладонь на его затылок. Чтобы он не сразу отошел. И, главное, чтобы он вспомнил, как мы целовались на чужой нетопленной даче два дня назад. Он вспомнил, конечно.
– Я, Зоя, могу и продолжить. Мы пришли с этого Нового года в четыре утра. Он был слегка пьян, возбужден. И спать нам обоим совсем не хотелось. И он мне сказал: «А давай еще выпьем. Шампанского. Только вдвоем – ты и я». Мне плакать хотелось от счастья.
– Ну, что теперь плакать! Тебе сейчас сколько?
– Мне? Ты же ведь знаешь.
– А мне шестьдесят.
– Да кто тебе даст шестьдесят?
– А ты на год младше. Но ты изменилась там, в клинике.
Тут Лиза и вспомнила звездное небо. И вспомнила то, что хотела сказать. Но хлынули новые, дикие речи.
– Я попала в клинику из-за тебя.
– Ты? Из-за меня?
– Я знала про все. Не сразу, конечно.
– Но он же тебя так берег! Не меня. Я – что? Это жен берегут! Он разве тебе говорил про меня? Другие тебе доносили, не он. А он пресекал все твои разговоры! И дома ему нужен полный покой. И чтобы никто никогда не скандалил. Вот он и берег тебя. Да еще как! За мой, правда, счет. Ведь мы с ним скитались по разным квартирам. То там ключ дадут, а то здесь. Нет, ты подожди! Ты дослушай сначала. Поехали мы в Ленинград. Это счастье! На целых пять дней. Не знаю, уж как ему там удалось, чего он наплел…
– А он попросил, чтобы я с ним поехала. А я не могла, но зато успокоилась.
– Как все гениальное просто, подумай!
– Так что в Ленинграде?
– А что в Ленинграде? Гостиница – люкс.
– Как же вас поселили?
– Дал взятку директору, тот поселил. Скрываться нам было особенно нечего, он был там один из всего института. Вокруг – незнакомые люди. Убегал утром на свою конференцию, а к двенадцати возвращался. Но ты знала номер этой гостиницы, и у нас разрывался телефон.
– Да, помню. Никто не брал трубку.
– Тогда я сказала: «Звони, а то подозрительно как-то. Звони. А я погуляю».
– Хитрила?
– Хитрила. Хотела проверить.
– А что проверять? Он уехал с тобой…
– Уехал! Но не забывал, что вернется! От этого и извивался, как уж! Так вот я сказала: «Звони. Я уйду». И правда ушла. Дверь закрыла. Но двери там тонкие, все было слышно.
– Так кто же солгал?
– Все лгали. Себя не забудь!
– Но я поплатилась за это! Не ты, а я поплатилась за это!
– Могла не платить. Ведь ты же все знала! Что ж ты не ушла?
– А что это я? Почему это я?
– Причина была недостаточной, что ли?
– Нет, ты и должна бы была его бросить! Ведь он никогда не хотел разводиться!
– А он говорил, что хотел.
– Неправда.
– Нет, правда. Он так говорил.
– Но он ведь расстался с тобой? Ведь расстался?
– Спроси у него.
– Тебе бы по трупам ходить!
– А кто у нас труп? Вроде все еще живы.
– И ты не краснеешь?
– А что мне краснеть? Лет двадцать ты знала, что он изменяет. Врала, притворялась, пока не свихнулась. Теперь, наконец, получила обратно. Он шагу не ступит со страху. Бери!
– Он больше не нужен тебе?
– Он мне нужен.
– Ну, я так и думала. Ты не отпустишь.
– Уже отпустила.
– На время, на время! Потом вырвешь с мясом. И полуживого.
– Зачем он мне полуживой? Ты не знаешь?
Снег в тихом дворе странно порозовел. Потом стал кровавого, мертвого цвета. Они заливали его своей кровью.
– Действительно не понимаю! Зачем? Ведь он человек нерешительный, мягкий…
– Он – мягкий? Да он же – кремень!
– Я думала, Зоя, что ты поумнее.
– При чем здесь мой ум? Не умом его брали!
– А чем?
– Ты сама-то подумай.
– Я думала.
– Ах, да! В желтом доме, наверное!
– Какая ты все-таки дрянь.
– Извини.
И вдруг обе сникли.
– Ты знаешь, что я поняла?
– Нет, не знаю.
– А я ведь за этим к тебе и пришла.
– Я думаю, ты не за этим пришла.
– За этим.
Они замолчали.
– Тогда объясни, чтобы я поняла.
– Ну, как объяснить? Стояла я в клинике ночью. Одна. Смотрела в окошко. На окнах решетки, и вид из окна… Представь себе, темный загаженный двор, помойка, какие-то грязные ящики…
