Сергей Минаев - Дyxless 21 века. Селфи
Я вылезаю у метро «Маяковская», растерянно оглядываюсь по сторонам и не могу заставить себя закрыть дверцу машины.
– Все будет хорошо, – говорит Оксана, перегнувшись через пассажирское сиденье.
– Ты думаешь?
– Я просто хочу как лучше. – Она виновато улыбается и тянет дверцу на себя. – Тебе нужна электричка с Рижского вокзала. Станция метро «Рижская».
Я заставляю себя разжать пальцы, отпускаю дверцу. Оксана трогается, выезжает на Тверскую. Я смотрю ей вслед, но она быстро перестраивается в левый ряд, и поток машин уносит ее прочь.
На эскалаторе, при переходе на «Белорусскую»-кольцевую у меня снова начинается паническая атака. Теперь мне кажется, что каждый прохожий таращится на меня не потому, что узнал рожу из телевизора. Он узнал убийцу. Я пытаюсь отворачиваться, но от всех сразу не отвернешься.
«Этого не может быть, этого не может быть. Прошло слишком мало времени. Ее не успели найти», – успокаиваю себя уже в вагоне, а дышать снова невозможно, и только пульс, чертов пульс колошматит в висках. Пытаюсь сосредоточиться на схеме метрополитена, но перед глазами все плывет, изображение мутное, расплывчатое.
Сажусь на сиденье, сгибаюсь пополам, закрываю уши руками, но он пробивается через ладони, зажатые руками перепонки лишь делают звук более четким: бам-бам-бам-бам-бам-бам. В таком состоянии мне удается доехать до «Проспекта Мира», совершить еще один переход, двигаясь как лунатик, и наконец выйти на «Рижской».
На воздухе слегка отпускает. Стою на платформе. Квадратные часы на столбе показывают десять минут четвертого. Оксана опаздывает. «С замком долго возилась, потом паспорт искала». Минутная стрелка щелкает, остановившись на отсечке «пятнадцать». «Потом паспорт искала, потом пробки, пробки». Щелчок на отсечку «двадцать», слышно, кажется, на всей платформе.
Электрички подходят и отходят, и ни на одной не написано, что она идет в гребаный Волоколамск. Где вообще, мать его, это пишется? А все это время из распахнутых дверей вокзала играет вязкая музыка, какая в кино бывает в тот момент, когда герой совершает подвиг, или его убивают, или, наоборот, выясняется, что он остался жив. Патетическая такая музыка. Того и гляди из здания вокзала вынесут Леонардо ди Каприо, который девушку на «Титанике» спас, или Гендальфа, который выжил после схватки с огненным чертом. Или обоих сразу. Или наконец выбежит Оксана.
Вместо киногероев из ворот выходят банальные менты. Я тут же отворачиваюсь. Башку вверх задрал, изучаю часы. А там циферки, рисочки, уже поплыли, поплыли, а пульс снова разгоняется: дых-дых-дых. Краем глаза вижу ментов, ускоривших шаг. Парни явно по мою душу.
Что делает преступник при встрече с полицией? Точнее что делает человек, пару часов назад узнавший, что он преступник? Правильно – бежит. По сценарию – до конца платформы, а там успевает спрыгнуть, перебежать на другую сторону ровно перед тем, как по рельсам пройдет поезд, отрезая преследователей. В моем сценарии все было почти так же элегантно, до того момента, пока я не зацепил ногой мятый металлический цилиндр урны, споткнулся и растянулся плашмя, больно ударившись ладонями о шершавый заплеванный асфальт.
– Бегать он вздумал еще! – Меня за шкирку, рывком поднимают, ставят на ноги. – Двигай давай ногами, не инвалид же!
«Быстро, – думаю, – быстро они работать стали. Или это потому, что дело такое, резонансное? С участием публичного человека. В общем, теперь не важно. Теперь все не важно».
На негнущихся ногах ковыляю до двери в стене. Дверь открывается, выплевывая на перрон человека с синюшным лицом. Мне чем-то тычут в спину, прохожу. Дальше коридор, еще один, и вот кабинет, в нем стол, за столом человек в форме. Он переговаривается с моим конвоиром, но слов не разобрать: уши заложило.
– …мя… лия…
– Что? – переспрашиваю.
– Имя, фамилия! – говорит мент.
Представляюсь.
– За что задержаны, знаете?
– Да… То есть нет…
– Вот протокол. Прочитайте! – Двигает в мою сторону по поверхности стола документ. – Распишитесь.
– Мне… мне, – беру бумагу в руки, – мне нужен адвокат.
– Епта, – тяжело вздыхает мент. – Ты в цирке, что ли, клоун? У тебя времени вагон, да? А у меня вот нет. У меня таких, как ты, клоунов, тут полвокзала!
– Я не буду это подписывать, – мямлю.
– Чё? Не будешь? Ладно. Артамонов! – рявкает он. – Артамонов!!!
В дверях появляется ушастая голова.
– Тут вот этот гражданин, – сверяется с бумагой, – гражданин Богданов. Штраф отказывается платить за курение в неположенном месте. Закон новый читали? С первого июня вступил. Вокзал – общественное место!
– Н-не читал…
– Ты, Артамонов, его прям сейчас бери – и в «клетку», к бомжам, к цыганам, к торчкам ссаным. Забирай его. Надоело тут разъяснительную работу вести клоунам. Забирай давай!
– Пройдемте, – берет меня под руку ушастый.
– Погодите! – Я ничего не понимаю. Это какой-то дикий спектакль, или я сошел с ума, или ЧТО ПРОИСХОДИТ? Я, было, падаю на ушастого, но вовремя хватаюсь за стену и начинаю причитать, используя выражения из несвойственного мне вокабуляра. – Погодите, мужики, какой штраф? Сколько штраф, мужики?
– Мужики все в тайге, лес валят, – отрезает сидящий за столом. – Пятьсот рублей или двое суток в «обезьяннике».
– Да я… да я конечно! – судорожно шарю по карманам, но в них пусто. В сумке только компьютер. Сдавленно выдыхаю: – У меня нет… нет денег. С собой. Я с дачи… еду… я…
– Теперь у него денег нет. Все, Артамонов, веди! – командует старший.
– Со мной! – Ушастый берет меня под локоть, тащит в коридор, я упираюсь и плету эту ересь про дачу, про «кошелек забыл», про «я сейчас позвоню, мне жена привезет».
Мы внезапно останавливаемся.
– Звони, – говорит ушастый.
– Я сейчас! – радостно восклицаю, лезу в карман пиджака, в джинсы, в сумку, вспоминаю про Оксану, ключи от квартиры, телефон…
– Я, кажется, телефон… потерял.
– Все, мужик, ты мне надоел! – Ушастый цапает меня, доводит до решетчатой двери, клацает замком и толкает внутрь.
– А я ему говорю, ты, сука, ответишь, понял? А он граблями чё-то там машет: фи-фи-фи! – В углу, прислонившись спиной к стене, на корточках сидит мужик с абсолютно опухшим, то ли от ударов, то ли от бухла лицом. – Я грю, мне этих фи-фи-фи не надо, бабе своей покажи эти фи-фи, козлина ты!
Он мелет одно и то же по кругу, как заводная белка. А я сижу и пытаюсь вспомнить, кому можно позвонить, чтобы деньги привезли. Максу, Оксане, Жоре, Мише, издателю? Но ведь я не то что не помню – я просто не знаю ни одного телефона. Они все в записной книжке айфона, чертовой пластмассовой коробочки, которая отбила человечеству память. Мы ничего теперь не запоминаем, мы все записываем. Имена, телефоны, даты, названия. А что не записываем, то гуглим, а что не гуглим, то узнаем в фейсбуке.
Откуда-то из помещения доносится голос Лепса. С улицы слышны характерные трели мобильника. Там Россия айфона, а здесь Россия шансона. И между ними я, открывший глаза в пятизвездочном отеле, а окончательно проснувшийся в «обезьяннике». Кажется, они через меня пытаются друг с другом связаться, эти две страны. А мне и связаться не с кем.
Смотрю на часы. Двадцать минут назад началось мое шоу. Точнее не началось. Еще точнее – шоу началось гораздо раньше. С утра. Как, в сущности, это нелепо: быть арестованным по подозрению в убийстве и не найти пятиста рублей, чтобы выйти на свободу! Смешно.
– Чё ты лыбисся? Чё ты жвалами двигаешь? – Это «синяк», видимо, мне.
– Отвали, мужик, – говорю.
– Выпить есть чего?
– Да. И закусить. Сейчас только официанта позову.
– Курить дай, – мотает он головой, будто только что наткнулся лбом на препятствие.
– Ща, – тянусь я в карман, нащупываю там пачку сигарет и еще какую-то картонку. Достаю. Передаю синяку сигарету, которую он тут же прячет во внутренний карман рваной куртки и промахивается. Сигарета падает, синяк наклоняется, и из-за пазухи сыплется пригоршня мятых сигарет разной степени свежести. Запасливый.
Переворачиваю картонку. Цифры. Номер. Подлетаю к решетке, колочу по ней и ору:
– Командир! Командир! Умоляю, дай позвонить! Прошу тебя!
Не я
Катя приезжает быстро. Из «обезьянника» видно, как, осторожно озираясь, она входит в отделение. Сразу видно: человек пересек этот порог впервые, и ему хочется как можно скорее отсюда убраться.
После недолгих препирательств меня выпускают, возвращают сумку, заставляют где-то расписаться. Мы выходим из отделения и некоторое время молчим. Я боюсь заговорить первым, она, вероятно, стесняется. Доходим до ее машины, садимся. Она заводит двигатель, включает радио, и только тогда мне удается произнести:
– Спасибо.
– Не за что. С каждым может случиться, – пожимает она плечами, – наверное. И куда тебя теперь?
Куда меня теперь? В «Останкино» ехать страшно. Домой – тоже. Везде наверняка ищут. К друзьям – нечестно. За что им такая подстава? Попросить ее отвезти меня к Оксанке как-то неправильно. Как-то подло, что ли.
