Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)
– Владимил Алексеич, а как я буду ими заниматься?
Владимир Алексеевич заметил справедливо:
– Заниматься ими пока не надо. Будем лучше заниматься с пирожными. Повзрослее чуть станешь – тогда покажу.
Зинаида Павловна, поставив свой утюг на подставку для него и достав, условно скажу, из буфета, ибо совершенно не помню – имелся ли тогда в их комнате холодильник, закрытую картонную коробку с пирожными, положила её на письменный стол (в их комнате, наряду с обеденным, был и письменный /стол/; первый был в это время целиком и полностью превращён, выражусь так, в гладильный). Раскрыв коробку, Зинаида Павловна позвала меня:
– Вова, выбирай какие тебе понравятся.
Любопытствуя, я поднялся и быстро подошел к столу. Мой рост был, понятно, мал, однако я все же был выше уровня высоты стола. Привстав на цыпочки – для лучшего обозрения содержимого коробки –, я увидел, что в коробке, радуя глаз, помимо эклеров лежали и другие пирожные, некоторые из которых – подобия их – я уже раньше пробовал; пробовал, находясь, как в этот раз, так сказать, в гостях у Владимира Алексеевича и Зинаиды Павловны. Нужно поведать, что эти мои соседи сами любили пирожные, лакомясь ими, когда с чаем, когда и без него. Из-за того, что они, мои соседи, были людьми, насколько я их запомнил, трезвыми да не курящими, – излишек своих денег они тратили, например, на такую забаву.
Еще, вероятно, приятностью, только другого рода, была для них напольная шкура какого-то животного, лежавшая в их комнате на полу. Комнате их она придавала представительный вид, хотя и была уже отнюдь не новая. Шерсть шкуры – волоски ее – были желтоватого цвета, прямые /не кудрявые/, сантиметров 5 – 6 в длину. В очередной раз, приходя к соседям в гости, или, выражусь шуточно так, с визитом, я всегда любил поваляться и даже повозиться, покувыркаться на ней, этой шкуре. В этот же свой «визит» я абсолютно забыл о напольной шкуре. Я был поражен: стать сильным, ловким и непобедимым, с помощью занятий с гантелями и занятий борьбой, упомянутой Владимиром Алексеевичем.
Между тем, выбрав для себя новое пирожное, на вид красивое, я стал его поедать не без аппетита.
– И я себе возьму «корзиночку», а Владимиру Алексеевичу предоставим право выбора уже «некорзиночек», – с веселыми нотками в голосе произнесла Зинаида Павловна и взяла из коробки такое же пирожное, что и я. Владимир Алексеевич поднялся с дивана, взял какое-то пирожное и вернулся назад, приняв положение на диване – уже сидя.
– Не возражаю, – бодро, весело сказал он. Мы все втроем дружно стали лакомиться этими разного вида кондитерскими изделиями. Потом, после окончания этого «дела», каждый из нас занялся своим. Зинаида Павловна ушла с утюгом на кухню: разогревать его на плите – для продолжения своего глаженья; ну а Владимир Алексеевич стал мне несложно показывать один из приемов борьбы «Джиу-джитсу», по его словам, выражающийся в ударе ребром ладони по шее, – постучав не сильно, но, чувствовалось, жестко ребром своей ладони по верхней, задней части своей шеи. Я тут же стал пробовать этот прием – точно также – на своей шее. Почувствовав при этом неприятное сотрясание головы, я прекратил стучать себе по шее.
Побыв у соседей – не знаю сколько еще времени – и на прощание сказав им: «До свидания», – я направился к следующим соседям по квартире, в принципе также подсознательно интересным для меня, комната которых находилась в коридоре № 1. Проходя мимо входной двери в квартиру, я посмотрел на пол около нее /двери/. Здесь часто валялась различная корреспонденция, буквально падавшая внутрь квартиры из широкой сквозной прорези в неподвижной части входной двери. Изнутри прорезь была прикрыта, прибитым к двери, козырьком, сделанным, кажется, из резины. На полу в этот момент ничего не было. Не было и никого из соседей, ни в коридорах, ни в кухне. Я ради баловства, а больше – любопытства, взял в охапку из кухни табуретку, принадлежавшую нашей семье, и установил ее около входной двери, – неподвижной части ее; забравшись на нее /табуретку/, я приподнял козырек прорези и, через образовавшуюся при этом широкую щель, стал смотреть на лестничную клетку. Делал я это не впервые, надеясь увидеть когда-нибудь человека /почтальона/, который усердно «потчует» нашу квартиру непонятно-загадочными для меня тогда, из-за того, что я еще не умел читать, газетами, письмами и т. д. Но и в этот раз мне не повезло увидеть его, хотя мое наблюдение лестничной клетки не было скоротечным. Убрав табуретку на место и быстро очутившись подле двери в комнату к очередным соседям, к которым я направлялся, я точно так же постучал в дверь и дождался слова «войдите», прозвучавшего за ней. Потянув за дверную ручку одной рукой, – но дверь не открылась тут; тогда – двумя; открыв дверь, я почти прямо с порога сказал:
– Здлавствуйте! – И, оглядевшись, через секунду прибавил, – А Славы нет?
– Здравствуй. Слава на работе, – ответила мне мать Славы, которую звали Агриппина Семеновна.
Слава – это тогда очень молодой мужчина, лет 24-х – 25-ти. Он был холост. Жил вместе со своей матерью и сестрой в одной небольшой комнате. Работал, помню хорошо, на «Гознаке», посменно. И потому периодически бывал дома и днем. Звал я его запросто так – Слава, потому что для меня он был очень прост, понятен и одновременно – приятен. Я видел, что играя со мной, да еще всегда с удовольствием, он часто сам превращался – едва ли не в моего сверстника.
Например, не однажды на моих глазах, он как конфету съедал кусок мела, впрочем, объясняя мне это тем, что мел очень хорошо укрепляет зубы. Лично у меня – сколько себя помню – зубы были всегда плохие. Слава догадывался – нет ли, что у меня зубы будут плохими, но так или иначе, таким не премудрым способом рекомендовал все же укреплять их.
Еще помню, быть может, сознательно воспитывая во мне мужество, он не раз прибегал к следующей, многим известной, игре-тренировке /мне тогда было, я думаю, не меньше 5-ти – 6-ти, а то и 7-ми лет/.
Взяв в руку какой-нибудь нож: перочинный, столовый, он начинал острием его барабанить между широко расставленными пальцами своей второй руки, горизонтально положенной на какую-нибудь, подходящую для этого дела, плоскость: обычно на табурет, кухонный стол или же подоконник. И, копируя Славу, я ел мел, и пытался барабанить ножом, который он мне давал, между также широко расставленными своими пальцами. Однако эти попытки свои я очень быстро оставил, – из-за порезов – мелких ран, при этом нанесенных себе ножом, перейдя в дальнейшем, во время такой же игры-тренировки, на осторожное, медленное выполнение этого упражнения.
Еще примечательно, этот Слава был довольно сильно похож на популярного французского киноактера 50-ых годов – Жерара де Филиппа, сыгравшего в эти 50-ые годы главные роли в художественных фильмах «Фанфан-тюльпан», «Красное и черное» и, кажется, «Пармская обитель». Разглядел я это сходство не сразу, позже, когда мои родители купили в 1956-ом году телевизор «КВН», по которому тогда, помимо прочего, показывали, в том числе и эти фильмы.
– Будешь с нами обедать? /в комнате за обеденным столом сидела сестра Славы/ – спросила Агриппина Семеновна, видя, что я стою, так сказать, в нерешительности. Обедать для меня, очевидно, поздно проснувшегося, было еще рановато, но я согласился, кивнув головой; согласился из-за того, чтобы побыть – раз уж я пришел – хоть сколько-то времени в компании опять подсознательно интересных, загадочных даже для меня людей, ибо все семейство этих соседей было верующее, я бы сказал, даже набожное, что для тех лет, известное дело, было явлением очень редким. Нательные крестики, на цепочках цвета золота, носили все три члена этой не полной семьи; в углу их комнаты, на заметной высоте, на полочке покоилась икона с никогда не меркнущей лампадой; в комнате также имелась – как минимум – одна божественная книга, первым, что приходит на ум, – Евангелие или Библия.
Агриппина Семеновна подставила для меня стул к обеденному столу и положила на стул что-то мягкое, относительно высокое – я понял – для того, чтобы я мог, из-за моего – опять – малого роста, удобно устроиться за этим их обеденным столом.
– Иди, садись, – позвала она.
Я подошел к столу и, взгромоздившись на стул, уселся на последнем.
Сестру Славы я как-то совершенно не помню, – в том плане, что для меня она была темной, нелюдимой, не общительной личностью. Не знаю – как ее звали, сколько было ей тогда лет, каков был род ее занятий: училась ли она, работала ли, и училась, и работала ли. Знаю наверняка, только то, что инвалидом она не была (я имею в виду, глухонемой). А вообще в описываемой квартире наша семья жила лишь до 1958-го года; отсюда имена, прочие сведения о многих соседях по квартире, мне вовсе не известны.
Агриппина Семеновна поставила передо мной глубокую тарелку, прибавив ее к двум таким же, уже стоявшим на столе, и стала разливать суп, скажу ориентировочно, рассольник по тарелкам. На столе стояла также хлебница с небольшим количеством черного и белого хлеба; надо сказать, в те времена, черным хлебом были только Ржаной и Бородинский хлебы. Взяв из нее, из этой хлебницы, кусок черного, ориентировочно, ржаного хлеба и положив его рядом с моей тарелкой, не забыв при этом положить его и себе /сестра Славы взяла этот хлеб самостоятельно/, Агриппина Семеновна села за стол.
