Юлия Качалкина - Давай поедем к нашим мёртвым
…золотая ива. Листочки звенели на ветру, словно маленькие собачки бежали по асфальту, цокая коготками. Листочки ударялись друг о друга, и это длилось и длилось, постоянно, ТАМ. Солнце, словно гигантский стробоскоп, выхватывало из тени то бабушкины руки, то ее лицо, на котором тлела медленная улыбка приветствия; то – волосы, оттененные легкой синевой модной еще в СССР краски для седовласых дам.
Думая о бабушке, Петя успокаивался. Он на самом деле никогда не прекращал вести с ней разговор – с тех самых пор, как она ушла. Для него она осталась. Он спрашивал – она отвечала, он просил совета – она давала, она всегда была рядом. После ее похорон он никак не мог отделаться от впечатления, что она лежит в земле живая, – по ней пойдут дожди и поверх нее ляжет снег, ей будет сыро и холодно, он словно чувствовал ее через себя, и это было ужасно и прекрасно одновременно.
На работе Петя за последние два года научился не растрачиваться, почти механически выполняя те задания, которые сыпались на него каждый день. Подключить новый номер и настроить аппарат, помочь очередной сотруднице-блондинке вспомнить ее учетную запись для входа в компьютер, наладить принтер, подключить базу… Петя сидел на своем высоком седьмом этаже старого особняка в районе Таганской, приспособленного под фирму, хотя не так давно тут был НИИ. Его кабинет всегда был закрыт, но в двери специально была оставлена контролируемая щель, чтобы видеть, кто идет и стоит ли ему открывать.
Поднимаясь в лифте на свой седьмой этаж, Петя обычно сталкивался с сотрудниками других фирм, расположенных этажами выше. Сегодня он ехал вместе с мужчиной и женщиной, которые очень серьезно говорили о транспортировке рыбы.
– Вы знаете, последний рефрижератор стоил нам сто двадцать тысяч!
Она – нестарая полнеющая коротко стриженная брюнетка (опять брюнетка) внимательно посмотрела на коллегу – сухопарого мужчину за шестьдесят, у которого было какое-то удрученное выражение лица. – Сто двадцать! – как бы уточнила и подчеркнула она, и Петя тоже как-то проникся этой цифрой, хотя совершенно не мог оценить масштабы – много это или мало.
– А в новостях говорят, что есть транспорт, что никаких проблем нет…
Мужчина за шестьдесят с грустной миной промолчал, и Петя так и не узнал, какой у него голос, потому что вышел на свой этаж. Хорошо было пересекать холл, когда все двери закрыты и все сидят за этими дверями, не вызывая на разговор. Но сегодня пройти незамеченным не удалось: из своего кабинета вышла Большая Марина, их главный казначей. Петя относился к ней крайне уважительно, потому что сама должность казначея казалась ему чем-то прекрасно архаичным в эпоху, когда даже мертвые не мертвы.
– Петенька, – сказала Большая Марина, получившая свое прозвище из-за своего гренадерского роста, – Петенька, вы заполнили мне бланк на зарплату? Уже семнадцатое число.
Петя всегда забывал об этой казалось бы неважной, но нужной процедуре, и несколько раз остался без денег в конце месяца. Платили ему сдельно по ведомости, каждый раз выходила разная сумма, но в пределах пригодного для жизни. В мире, где можно было поехать к мертвой возлюбленной, никто пока не отменил деньги.
– Марина, я непременно, простите.
Большая Марина посмотрела на него поверх очков, скруглив подбородок, и отчего-то Пете стало понятно, что он пока не заслужил в ее глазах звания взрослого самостоятельного человека, хотя именно он регулярно чинил ее дисковод и вынимал зажеванные листы из копира.
В кабинете Петра, заваленном мониторами и клавиатурами, мерно жужжал большой сервер. От этого становилось спокойнее: было особенное удовольствие в том, чтобы медленно разобрать блок, перетереть все детали мягкой тряпочкой и собрать обратно. Петя как будто собирал себя самого по частям – по маленьким винтикам и пластинкам. И внутри становилось размереннее, тише, уютнее.
Телефон издал сигнал и засветился: на мониторе в качестве обойки вспыхнула фотография АГ, скачанная откуда-то из глубин интернета. На этой фото АГ стояла вполоборота, упираясь, как античная амфора одной из ручек, рукой в собственное бедро и глядя как бы себе за спину.
Петя любил это фото особенно, ему казалось, что АГ куда-то уходит, но медлит при этом, не делая последнего решительного шага.
…в сообщении говорилось, что сумма за билет в оба конца списана с его счета, и он может запросить официальный чек для работодателя по указанному в смс адресу. Отправление фирменного поезда «Омега» состоится в 00 часов 00 минут с платформы № 1, прибытие в пункт назначения – после вашего сна (так и было написано: «после вашего сна» – потому что время ТАМ текло несколько иначе, чем ЗДЕСЬ).
Петя совсем не думал о том, что взять с собой – угощенья, фото себя с последнего корпоратива, где у всех были страшно глупые и плоские лица), какие-то вещи из ЗДЕСЬ (чтобы – смотри, как у нас все изменилось за те годы, что тебя… что ты… как сказать «была мертва» человеку, который и есть мертв?). Он не нашел ничего лучше, чем взять с собой ее осенние теплые туфли на мягком ходу.
С вещами умершего человека ведь всегда творятся самые печальные дела: трагедия ухода и похорон празднична, но за ней остаются будни, сквозь которые эта трагедия продолжает звучать на постепенно ослабевающей (а для кого-то и нет) ноте. И этот бесконечный концерт длится и длится – особенно в вещах: от человека остаются плащи, кофты, брюки, недоиспользованные кремы и шампуни, какие-то мелочи вплоть до волос в расческе на полке в ванной комнате… зубной щетки с не промытым между щетинками налетом пасты… обуви… Мать Пети и тетка (сестра матери) даже спустя годы никак не могли до конца разобрать бабушкин гардероб: приступая к разборам, тетка начинала тихо плакать и немножко трястись (Петя очень боялся, что это будет Паркинсон, но не знал наверняка), а мать успокаивала ее, и так чемоданы оставались распотрошенными лишь на треть.
В какой-то момент женщины собрались духом и решили вынести два мешка одежды на помойку, но когда через неделю нижняя соседка тетки прошла перед ней по лестнице в одном из старых платьев бабушки, тетка не выходила из дома три дня, проведя их в полном одиночестве перед телевизором, собирая себя по частям, как Петя – системный блок.
Петя смотрел кино своей жизни, стараясь слегка от него отстраняться. Женщины – ну, пусть переживают, плачут, но себе этого он позволить не мог. Он должен был быть холодным. Мысли все время относило куда-то в сторону, словно ветром: он увидел мысленным взором утреннюю брюнетку из порно и через несколько минут ощутил неуместную в этой ситуации воспоминаний о смерти эрекцию.
«И что же, – привычно подумал он о себе в третьем лице, как делал всегда, когда волновался по-настоящему, – возможно, его возбуждала смерть. Она всегда была хозяйкой положения».
…за окном поезда в небе бежал гигантский змей, то припадая к земле, то отрываясь от нее и кружась, словно в танце, – Петя представлял себе, как этот воображаемый змей гонится за составом, почти настигая его, но не успевая в самый последний момент сомкнуть свои чудовищные когти.
Вот он, движется по верхушкам елей и сосен, как хорошо ему нестись в легком воздухе, страшному, но не причиняющему вреда никому-никому. Откуда-то из правого угла широкого окна упала дождем и тут же взметнулась вверх стая белых голубей.
Петя следил за их полетом со смешанным чувством тоски и радости.
Приближалась станция назначения, всех пассажиров через встроенные в кресла динамики приятный женский голос без оттенков реального человеческого чувства попросил расслабиться и сосредоточиться на чем-нибудь приятном. «Вам предстоит увидеть ваших мертвых», – сказал голос и оборвался, оставляя после себя ожидание то ли вопросительного, то ли восклицательного знака. Женщина в кресле рядом с Петей надула щеки и несколько раз выдохнула круглыми – как подумалось Пете – воздушными шариками, сделав «пуф-пуф-пуф» одними губами.
Все нервничали, кроме, пожалуй, одного маленького мальчика, который ехал в сопровождении молодого мужчины – ровесника Пети, и всю дорогу что-то увлеченно рисовал в специальном дорожном блокноте, периодически показывая рисунки отцу и улыбаясь.
Петя догадывался, что может быть на этих рисунках, точнее – кто. И сам себе признался с самого начала, как это увидел, что не хочет заглянуть в блокнот.
Пусть бы там был только ломоть солнца в правом углу листа и какие-нибудь цветы.
Только не три фигурки из палочек.
Сердце билось сильно и неровно, через почти равные промежутки проваливаясь в пищевод. Нервы, нервы. Надо было вдохнуть, задержать вдох, а потом покашлять, – нехитрый ритуал против инфаркта. Петя проделывал его спокойно и буднично, – очередная серия его фильма про себя самого. Оставался довольным.
Все неловко зашевелились и вышли из вагона, стараясь не задеть друг друга ничем, даже слегка, словно по этому тонкому мостику прикосновения током могли пробежать чужие скорби и умножить твои. Выход из вокзала – огромная белая, горящая на солнце арка – вел в парк. Парк напомнил Пете советский ВДНХ, на котором он в детстве провел столько счастливых часов, рассматривая диковинные фонтаны и павильоны, похожие на античные храмы. Петю и пугала, и радовала высота и масштабность этих зданий, словно какая-то часть его росла по ним вверх и раскидывалась потом на высоте их странных неровных крыш, смотрела на город оттуда. Петя легко фантазировал в детстве, да и когда вырос, этой способности не утратил.
