Александр Смирнов - Раб и Царь
– Да чёрт с ним, с Гитлером, – перебил я Раба, – давай вернёмся к нашим баранам. Что у твоего бати случилось?
– Да, в принципе, ничего особенного. К ним в часть поступила партия новобранцев. Ну, как водится, ребятам дали «прописку». Одному по почкам немного попало. А он возьми ночью и обоссысь кровью. Представляешь, это во время работы этой комиссии.
– Кровью?! И ты так спокойно об этом говоришь? Я слышал, что эти «прописки» в тюрьмах делают. Что же, наша армия не по уставу, а по понятиям живёт? Так же только бандиты поступают.
– Ну, ты не передёргивай. Живёт армия по уставу. Только надо понимать, что есть законы писаные, а есть неписаные.
– Ты знаешь, все эти неписаные законы у Солженицына хорошо описаны.
– Тоже мне, нашёл авторитет! Солженицын. Он же сам бывший ЗЭК. Да ещё враг народа.
– И нобелевский лауреат, к тому же!
– А ты знаешь, почему он нобелевским лауреатом стал? Тогда холодная война была. Всё, что делалось против нашей страны, щедро оценивалось на Западе. Вот ему там и дали эту премию за то, что он собственную страну грязью обливал. Будь моя воля, я бы его снова на зону послал, пусть теперь там «В круге втором» напишет.
Резкий удар по столу заставил нас вздрогнуть. Пожилой мужчина, не сдержав эмоций, так ударил кулаком, что мы тут же замолчали.
– Правильно говоришь, парень! Давить таких писак надо!
Мужчина подвинул свой стул к нашему столику и, перенеся со своего стола водку и закуску, без всякого разрешения обосновался за нашим столом.
– Я хочу выпить за тебя! – Мужчина похлопал Раба по плечу. – Честно говоря, мне не очень-то нравится современная молодёжь. Но вижу, что я заблуждался. Нет, не все ещё продались.
Мужчина налил себе и нам водки и поднял свою стопку. Раб заулыбался и залпом выпил.
– А ты что не пьёшь? – спросил меня мужчина.
– Да мы вино пили… А водку с вином мешать…
– Экий ты нерусский! Вот у своего приятеля учись, – он с гордостью посмотрел на Раба. – Главное, градус понижать нельзя. А что касается водки, так это самый русский напиток.
Я залпом выпил водку.
– Неужели вы считаете, – спросил я нашего собеседника, – что рабский труд может быть плодотворным?
– А ты у своего Солженицына спроси. Где во время войны современная техника создавалась? В шарашках, – ответил сам на свой вопрос собеседник. – А полководцы откуда на фронт пришли? Опять-таки из зоны.
– Это вы так говорите, потому что у вас никто не сидел. Если бы из ваших кого-нибудь посадили, у вас бы другая точка зрения была.
– И опять ты ошибаешься, парень. У меня отец десять лет отсидел. А скажи ему что-нибудь про Сталина, так он тебе всю глотку перегрызёт.
– Ну, тогда я ничего не понимаю, – развёл я руками.
– То-то и оно. – Обнял меня собеседник по-отечески. – Что ты всё заладил, раб да раб… Это, понимаешь, смотря кому служить. Если великой державе, так я и рабом за честь сочту.
К столику подсел ещё один незнакомец.
– Пётр, – представился он. – Я про армию хочу сказать. Вот вы, демократы, – Пётр посмотрел на меня, – армию с грязью смешать готовы. А спроси вас, служили вы в ней? Так вот, мне кажется, что нет. А я служил. Старшиной был. Так вот, что я вам скажу, то, что вы рабством и дедовщиной обзываете, не что иное, как элементарный порядок называется. И то, что старослужащие командирам помогают порядок поддерживать, так разве это преступление?
– Я не про порядок говорю, – возразил я ему, – а про дедовщину. Вы отбивание почек порядком называете?
– Ну, если честно, то и почки тоже. Каждый присягу даёт, каждый клянётся переносить все тяготы и невзгоды воинской службы. Клятву-то он даёт, да только переносить никаких тягот не собирается. Каждый норовит улизнуть от службы. Я хочу спросить, а кто родине служить будет? До таких патриотов можно достучаться, только если им по почкам стучать.
К столику стали подсаживаться ещё какие-то люди. Они громко о чём-то кричали и стучали кулаками. Каждый из них считал своим долгом обругать демократов и провозгласить тост. Не пить было нельзя. Они так смотрели, как будто ты Родину предаёшь. В голове всё завертелось. И, хотя она уже плохо соображала, я совершенно чётко осознавал, что в нашем споре с Рабом абсолютно все разделяли его позицию, и никто не поддержал меня.
Я зачем-то попытался встать, но ноги как-то разъехались, и я снова плюхнулся на стул.
– Ух, как развезло твоего друга, – услышал я чей-то голос.
– На воздух ему надо! – говорил другой.
Меня подхватили под руки и куда-то поволокли. Уж не знаю, где и сколько меня выгуливали, но пришёл я в себя от того, что Раб водил бутылочкой с нашатырём у моего носа.
– Где это мы? – спросил я Раба.
– О! Очухался! В садике мы. Не домой же тебя вести в таком виде? Ты хоть помнишь что-нибудь?
– Помню, в кафе были, – начал вспоминать я. – Помню, мужики какие-то набежали. А потом ничего не помню.
– А потом ты этих мужиков рабами обзывал, а они тебе пытались доказать, что это не так.
– Ну и как, доказали?
– Наверняка доказали бы, да твоё счастье, что ты сломался.
– А то бы что?
– А то бы они тебе по почкам начали доказывать, что ты не прав, – засмеялся Раб.
Мы ещё час ходили по городу. Володя посмотрел на меня и тоном, не терпящим возражения, скомандовал.
– Теперь можно домой.
Он проводил меня до дверей квартиры, нажал на звонок и, услышав за дверью шаги, быстро ушёл.
Мысленно я уже представлял, как меня встретят родители. То, что головомойка мне обеспечена, я нисколько не сомневался.
Дверь открыл папа.
– Ой! Только два часа ночи, а ты уже дома? – пошутил он. – Ты великолепно выглядишь!
В коридор вышла мама.
– Да хватит тебе! – осадила она отца. – Ему сейчас выспаться надо. Завтра поговорите. Только не забудь и себя вспомнить. Помнишь, как ты набрался на первом курсе? Тогда я тебя еле домой доволокла.
Я добрался до кровати, разделся и рухнул на неё.
Утром, когда я проснулся, голова была свежая. Я сразу вспомнил, что было вчера. Но стоило мне встать на ноги, как снова всё закружилось и тело заныло.
– С пробуждением, Сашенька! Как головка? – встретил меня отец.
– Ох! – только и смог я выговорить.
– Пошли рассол пить. Сейчас лечиться будем.
Мы пошли с ним на кухню. Мама уже хлопотала у плиты. На столе стояла трёхлитровая банка с огурцами.
– Давай, лечись, – мама указала на банку. – Ты что пил-то вчера?
– Сначала вино, а потом водку.
– Ерша хватанул, – сказал отец. – Хорошо, что ещё с пивом не мешал. Запомни, Саня, вино с водкой никогда мешать нельзя.
– А мне сказали, что градус нельзя понижать.
– Это кто же тебя так просветил?
– Мужик какой-то.
Мама с папой расхохотались.
– Честно говоря, я думал, что вы меня ругать будете. А вы смеётесь.
– Кончилось время тебя ругать. Взрослым ты стал. А то, что ты силы свои не рассчитал, так это даже и к лучшему.
– Да чего же хорошего? Голова как помойное ведро.
– Вот в этом вся наука и есть, – сказала мама. – Ты сегодня себя целый день свиньёй чувствовать будешь. И норму свою на всю жизнь запомнишь. Не расстраивайся, через это все парни проходят. Было бы хуже, если бы ты сегодня встал, как огурчик.
– Хорошо, что сегодня в институт не надо, – пряча улыбку, сказал отец. – Представляешь, с какой физиономией ты бы сегодня показался там? Это вы что, всей группой так первое сентября отметили?
– Да нет. Знакомого в институте встретил. Вот и зашли в кафе поболтать. Да вы его знаете. Володя Рабов. В нашей школе с третьего по пятый класс учился.
– Раб что ли? – удивился отец.
– Ну да. Помните, он у нас ещё старостой был.
– Ещё бы не помнить! – оживилась мама. – Разве эту историю возможно забыть? Он и в институте у вас старостой станет, попомни моё слово.
– Да, полно тебе, мама! Когда это было? Мы же тогда детьми были. Всё давно изменилось.
– Я не буду с тобой спорить. Пройдёт время, и ты всё сам увидишь.
– Папа, а ты тоже так считаешь?
– Понимаешь, Саня, – задумчиво ответил отец, – человек формируется до шести лет. А дальше меняется только форма, а содержание остаётся, как правило, неизменным.
– По-твоему, после шести лет в сознании человека ничего существенного не происходит?
– По-моему, так. До шести лет происходит формирование личности человека. Создаётся его нравственный костяк.
– А потом?
– А потом идёт его дальнейшее развитие, но уже на базе этого костяка.
– Значит, потом уже изменить в принципе ничего нельзя?
– Почему нельзя? Можно. Только это очень трудно сделать. Человек начинает воспринимать мир через призму тех убеждений, которые ему заложили в детстве. Попадает, так сказать, в их зависимость.
– Становится их рабом, – добавил я.
– Можно сказать и так.
– Рабом, – повторил я и задумался.
– Ну да, рабом, а что, собственно, тебя так взволновало? Вы что, обсуждали эту тему?
– С ним – нет. Мы говорили про дедовщину в армии. Он считает, что неуставные отношения – это тот сук, на котором держится не только армия, но и всё общество. У него отец был военным, и его позиция по этому вопросу меня не удивила. Я удивился другому.
