Наталья Костина - Билет в одну сторону
Воевали… все в нашей семье воевали! – неожиданно понимаю я. И отец служит – только по-своему – всю жизнь пашет в какой-то секретке. Одному мне приспичило податься в актеры… пользы от этого никакой. Лучше б действительно выучился если не на инженера-компьютерщика, как папашка советовал, – с математикой я не дружу с детства, – то окончил хотя бы военное училище. И работа была бы, и пенсия.
Россия-матушка воевать горазда! И, судя по генам предков, вояка из меня мог бы получиться неплохой. Не зря инструктор в Ростове хвалил меня – по его словам, я прирожденный снайпер. Только здесь мои способности еще никак не пригодились. Настоящих вылазок пока не было – так, держим районы, патрулируем…
Полноценные бойцы – это, конечно, наемники – в основном кавказцы. На них тут все и стоит – да еще на тех, в которых, несмотря на почти актерский прикид, с первого взгляда угадываются кадровики. Они смотрят на нас пренебрежительно-свысока – и к тому же меня запихнули в бригаду к этому Венику… да еще и вместе с Психом!
Но это ничего… главное – принести пользу этим несчастным людям, избавить их от нависшего кошмара захвата города бандами нациков и правосеков, насилующих беременных женщин, убивающих детей и оставляющих после себя выжженную пустыню. «Не бойтесь, – хочется мне сказать людям, которые иногда буквально шарахаются от нас на улице. – Это мы – ваши защитники из России, а не бандиты. Мы вас не бросим».
АняСегодня Макс меня поймал. Наверное, его таки достало мое постоянное «сегодня никак не смогу, давай завтра, а?». Когда я вышла на улицу, в невозможный, мирный и идиллический летний вечер – с томным закатом, смолистым запахом разогретой за день тополиной листвы и праздничным ором воробьев, устроивших бои без правил за покрошенную за чье-то здоровье булку, – я словно бы выпала в другой мир. Мир без боли. Без сквозных ранений легких. Без ожогов восьмидесяти процентов тела. Без мяса, срезанного с ноги осколком так, что хоть анатомию изучай – все ткани до самой кости видны послойно. Прямо на живом человеке, который, когда ты моешь пол и случайно задеваешь шваброй ножку кровати, старается даже не морщиться. Тут начинался мир без трубок, торчащих из всех частей тела, и без перевязок, от которых зачастую падают в обморок не раненые, а сами сестрички.
Этот мир, несомненно, был лицом. Тот же, оставшийся за моей спиной, – изнанкой. На изнанке все далеко не так ярко и гладко, но именно на той стороне упрятано все важное: там все скреплено, сшито, там важные узелки и там же бирки – что из чего сделано, где и кем.
Одних, согласно их изнанке или нутру – называйте, как больше нравится, – можно стирать, вываривать, прессовать горячим утюгом – они все стерпят, выдюжат; с лохмотьями, оставшимися от ноги, доползут до своих да еще и доволокут на себе напарника. Для других, не обладающим таким запасом прочности, показана только сухая чистка. При вываривании и глажке – сиречь в бою, они паникуют и если не погибают от собственной оплошности в первых же рядах, то потом стараются не высовываться…
Впрочем, я, наверное, все же плохо представляю себе тот ад, из которого они все возвратились. Я только знаю, что существуют и третьи – вовсе одноразовые, бутафорские, как бумажные карнавальные костюмы. Они-то и составляют основное, самое многочисленное войско страны – сидящее в теплом углу и усердно строчащее комменты в сетях. От них также бывает польза, и временами большая: от диванной сотни периодически отпочковываются волонтеры и даже иногда добровольцы – в основном из тех, которые во время оно картинно подкуривали сигареты повестками из военкомата. Сейчас же они идут на передовую сами – все-таки, что ни говори, а Великий Предводитель Стерхов, он же теперь кратко, но весьма емко именуемый просто Х…йлом, сделал свое дело – мы не разбежались с воплями по кустам, а сплотились воедино так, как и сами даже не ожидали. Тем более не предвидели такого эффекта те, кто посылают к нам невидимые и не существующие ни в каких отчетах войска, которым – невидимым, но вполне существующим – мы, украинцы, дали неожиданный отпор. Вот только воевать бы научиться с меньшими потерями…
Те, кто остался за моей спиной – в другом мире, для которого был неважен ни с чем не сравнимый аромат вечерней листвы, ни тоненький серпик молодого месяца, скромно соседствующий на небе с оранжево-спелым, вальяжно валящимся за горизонт солнцем, несомненно, принадлежали к первому сорту.
Они все были настоящими бойцами – и раненые, которых язык не поворачивался именовать словом «больные», и врачи… все, до последней санитарки, перемывающей банки для анализов.
Я очень надеялась, что тоже смогу так называться – и не только называться. Что я смогу состояться. Что меня не вышвырнет навсегда на глянцевую лицевую сторону, где царствует гламур, он же непреходящее и вечное мещанское счастье. Я чувствовала себя не городской сумасшедшей с высшим образованием, бесплатно делающей самую черную работу, и даже не волонтером – нет, я была иголкой, сшивающей миры в единое целое, и никак иначе – но как объяснить это другим? И главное – как убедить себя, что не нужно ежедневно и ежечасно оглядываться на этих самых других, оправдываться и объясняться?
Макс стоял, надежно подпирая стену приемного отделения, которая, впрочем, не завалилась бы и без него. Наверное, он торчал тут уже вечность и настолько прикинулся ветошью, что даже воробьи не обращали на него ни малейшего внимания, бесстрашно утаскивая булку прямо из-под ног. Я хотела было состроить недовольную мину – устала, кроме того, вчера ясно дала понять, что на этой неделе не желаю никаких встреч – ни с ним, ни с кем-либо еще. Но то ли луч предзакатного солнца упал по-особенному, то ли мне сегодня было слишком скверно после десяти часов упражнений с половой тряпкой, утками и огромными мусорными мешками, полными пустых упаковок от лекарств, кровавой ваты, шприцев, использованных систем – всего того, что сопутствует ежедневной и ежечасной госпитальной борьбе, – что я взглянула на своего настойчивого поклонника иначе.
Внезапно я поняла, кто крошил тут булку и почему галдящие пернатые разбойники так нахально выхватывают оставшиеся крошки. Пока я мыла, чистила, скребла, подтирала, он терпеливо ждал, находя мирное применение своей бурлящей энергии – в данном случае мой боевой товарищ решил облагодетельствовать городских летунов.
– Привет!
Я разрушила идиллию, недовольные попрошайки порскнули во все стороны, но вот их кормилец, похоже, только обрадовался.
– Привет. Я тут мимо проходил, подумал – может, ты еще здесь?
– Пицца, пирожки с мясом, булочки с корицей… что это было? – Я кивнула на останки пиршества.
– Обыкновенный батон, Мурзик, всего лишь батон! – рассмеялся Макс. – Получил море удовольствия так сказать по дешевке. Все равно как сходил в цирк и зоопарк одновременно. Ну а ты сама чего хотела бы? Пиццу, булочку с кофе? Пирожков в парке, в конце концов?
– Богатый выбор. Подумать можно?
– Анька, ты ужасно худая и еле на ногах стоишь, – вдруг сказал он.
И тут я заметила, что Макс уже не улыбается. Что лицо у него такое же мрачное и сосредоточенное, как тогда, когда мы в четыре руки разбирали брусчатку в киевских переулках или, как бурлаки на Волге, волокли к Майдану старые покрышки, связав их веревкой. Тогда он точно так же ни к селу ни к городу обнаруживал, что у меня в кровь содраны пальцы или промокли ноги – хотя ТОГДА у всех у нас были мокрые ноги и израненные руки, полные заноз от деревянных щитов, ящиков, поддонов, но это никого не волновало. Только Макса и только в отношении меня. Может быть, это и есть любовь? Настоящая, а не та, когда имеет место только оздоровительный пятнадцатиминутный секс, а потом двое снова разбегаются и сидят пусть и в одной комнате, но каждый у своего компа.
Я ведь знаю, что Макс относится к той категории, перед которой сама я благоговею – к самой высшей, не признающей компромиссов с собственной совестью. Я, к сожалению, оказалась на это не способна. А Макс… Он был рядом, когда я готова была отступить и уступить, когда мне показалось, что все кончено… пускай на какой-то паршивый миг – но все же показалось. Не потому ли я сейчас так упорствую в своей поломоечной епитимье? Не я ли сама наложила на себя это наказание в виде неприятной, неквалифицированной работы, причем совершенно бесплатной? Да, я из тех принципиальных дур, которые не то что деньги – шоколадку не могут взять! Как раз сегодня мама одного из раненых пыталась сунуть ее мне в карман – разумеется, не для того чтобы я лишний раз шваркнула тряпкой у кровати, а просто так… Но я закусила губу и молча выложила подношение на тумбочку – хотя я сама из семьи потомственных медиков и к «барашкам в бумажке» отношусь совершенно спокойно, но… ее мальчику или ей самой это сейчас было нужнее.
