Вячеслав Малежик - Портреты и прочие художества
– Прекрати, Юхим!
Дед маялся от безделья и хватался за любую работу. И однажды моя сестрица попросила его наточить коньки. Иван Семенович добросовестно отнесся к поручению и наточил на бруске их так, что ими можно было разделывать мясо, шинковать салаты, но только не кататься на катке. Ему никто не объяснил технологию заточки коньков.
Много лет спустя, уже будучи студентом, я посетил Белоусовку. С отцом и мамой мы жили в доме деда. В доме, где родились мой отец и две его сестры – Мария и Параска.
– Ох, диду, у тебе, Славику, дуже лукавый, – сказала одна из соседок старшего из живущих на тот момент Малежиков.
А отец для меня в той поездке открылся… Ищу слово, чтобы объяснить, как именно открылся, и понимаю, что он для меня просто открылся. Я увидел, как он умеет дружить, как умеет любить, как умеет петь и выпивать. А дед? А дед был строг, смотрел, чтобы был порядок и чтобы помнили, что он еще главный в доме.
Сейчас вспомнил еще… Где-то зимой, перед нашим приездом, дедушка написал письмо, в котором просил прислать ему каких-то дефицитных таблеток от давления. Мы подняли на ноги всех своих знакомых, и таблетки в каких-то почти промышленных количествах были отправлены в Белоусовку. Дед, наверное, считал, что чем больше их съешь, тем лучше. Он их ел горстями.
– Ивановна, все-таки горилка – лучшее лекарство.
– Почему, папа?
– Ну как же? Выпью я этих лекарств ваших и дуже погано себя чувствую, а потом горилочки выпьешь – и опять орел.
– Так вы небось высокое давление делали низким? И ноги, поди, мерзли?
– Да ничего не мерзло… Горилка не позволяла, – отвечал дед, не чувствуя иронии мамы.
Два события запомнились особо. Запомнилось, как отец вместе с дядей Иваном и всеми своими сверстниками после застолья вышли во двор и запели. Я, к этому времени закончивший музыкалку, могу заверить, что это было впечатляюще. Я не думал, что вне стен всяких там консерваторий люди поют так – на голоса, стройно, чувствуя партнера и, несомненно, получая удовольствие от процесса.
И второй эпизод. Я иду по Белоусовке… Кстати, Белоусовка – родина великого украинского философа Сковороды. Ну так вот… Иду по селу и слышу хоровое песнопение, думая, что это включили радиоточку. Но вдруг из-за поворота появляется грузовик, в кузове которого сидят бабы с граблями и вилами и поют хором песню.
Знаете, прошло много лет, да я могу посчитать сколько… двадцать пять. И мне почему-то стала сниться Белоусовка, где я был до этого один раз и всего десять дней. Деда уже к тому моменту не было в живых. Не знаю, то ли это зов предков и крови, то ли воспоминания из той первой поездки… Но что-то волшебное в этих сновидениях было. И я съездил в Белоусовку из Киева во время своих очередных гастролей.
– Ой, Славику, який же ты сивый… – сказала титка Мария мне, когда я вышел из автомобиля, – и как же ты похож на Юхима.
И я понял, что «сивый» – это седой. А сивый мерин – тот, что борозды не испортит.
Мне стало приятно, что я похож на отца. Он был красивым мужчиной, красивым человеком. Упертым хохлом и нежным отцом, обязательным и надежным. А как его любили женщины… Сейчас я понимаю, что матушка ругалась на него и обзывала хохлом, дураком упертым, потому что любила его и ревновала. Сейчас я понимаю, что тетя Нина из двора искала пути, как подъехать к батяне, когда говорила:
– Славка, а когда мамка уедет в деревню?
– Скоро…
– А отец в Москве останется?
Сейчас я понимаю цену комплиментам, которые просила передать через меня тетя Полина.
– Передай отцу, что он самый красивый и что, если надо что…
Но я ничего не передавал и жил, окруженный любовью матери, сестры и, конечно же, «упертого хохла» – отца.
Но вернусь чуть-чуть назад.
Заболел дед. И прислали телеграмму, чтобы Юхим приезжал прощаться. И отец поехал… А Иван Семенович взял и выздоровел. По дороге со станции отец зашел поздороваться с сестрой Марией, не зайдя вначале в дом деда, своего отца. И дед его не впустил в дом, и две недели Ефим Иванович жил у сестры, и только перед отъездом в Москву он был помилован. Иван Семенович допустил до себя моего отца.
Когда я женился на своей жене Татьяне, с которой мы, слава Богу, живем уже больше тридцати пяти лет, я не пришел к своему отцу за благословлением. Если честно, то я и не знал, что, по обычаям, надо спросить его волю… Он обиделся, хотя сам же меня этим правилам и не выучил. Он долго дулся… Но время вылечило эту его боль… И сейчас, обнаруживая в себе самодурство и упрямство, я вспоминаю Ефима Ивановича и Иван Семеновича, и мне становится легче, и я пытаюсь найти контакт со своими детьми.
– Детки, если уж я совсем засамодурю, вы вспомните – я ж тож хохол упертый… Да и вы тож… Отож!!!
Письмо к другу
Вновь приходит смерть, чтоб свести с ума
Тех, кто ей пока не приглянулся…
Знаешь, Леха, ты в общем-то нечестно поступил, свалив от нас на тот свет и оставив нам кучу дел, которые без тебя будет ох как трудно разгрести. Не по-товарищески это, не по-пацански… Ты, которого я считал старшим братом, хотя ты был моложе меня почти на пятнадцать лет, так подвел нас. Ты – наша надежда и опора, и вот тебя нет. Ты был у нас ВСЕГДА, и мы не представляли, что это вот так может кончиться в один миг. Почему? Чувство ответственности было твоим вторым Я. Как так произошло? Да Бог его знает…
Впрочем, я и сам кое о чем догадываюсь. Все-таки ты, так рано потеряв отца, почти мальчишкой взвалил на себя этот громадный груз ответственности за себя, за маму, Валентину Петровну, за Аньку, за женщин, которых любил ты и которые любили тебя и которых приучил к тому, что мужчина берет на себя решение проблем. И ты решал их, эти проблемы. Сначала свои, а затем и проблемы друзей и даже проблемы тех, кто к тебе обращался. Правда, профессия у тебя такая – Доктор!!!
И ты, следуя клятве Гиппократа, стремился не только не навредить, но и старался помочь. И часто не нужны тебе были скальпель, нашатырь и далее по списку… Тебе хватало простого слова, участия, готовности примчаться в любой конец страны, чтобы спасти… Таких людей мало, если они вообще есть. А как ты умел любить!!! Леха, я поставил в конце предложения не вопросительный, а три восклицательных знака. Ты любил и не ждал за это расплаты, ты любил, потому что это был твой образ жизни.
Леха, если бы ты видел, а я думаю, что все-таки видел… Так вот, если бы ты видел, сколько людей пришло тебя проводить в последний путь, ты бы понял, как оценили твой труд и как тебя любили и любят. Знаешь, в слово «труд» я вложил и понятие любовь. Говорят, что любовь – это Бог. И я ставлю знак равенства, ну хорошо, знак тождества между тобой и любовью. Я слышу, как ты говоришь: «Прекрати, не богохульствуй». Но я надеюсь, что моей рукой водит вдохновение… Ну, хорошо… Господи, прости, что я так высоко поднял своего друга Гераськина Алексея Вячеславовича и за то, что помянул Имя Твое, Господи, всуе…
Так вот, я продолжаю. Твоему успеху, прости, Леха, опять какое-то дурацкое словечко выскочило… Хорошо, признанию, оценке твоего труда я немного завидовал. Извини, заговариваюсь… Но я пытаюсь быть честным… Ладно, лучше продолжу о тебе, о живом… Леха, знаешь, наверное, фраза «Что Бог ни делает, все к лучшему», применима и к твоему уходу от нас. Я уверен, что все задумались о тленности бытия и все, вспомнив о тебе, захотели быть лучше. Но трудно быть таким, как ты… Где взять столько энергии, чтобы сгенерировать (от слова «генератор») столько любви, сколько было у тебя? И ты ее не раздавал маленькими порциями, а наливал по полной, а если надо, то еще наливал добавки.
И это ты (!) сделал как-то так, что твоя баня на даче стала клубом, куда приходили разные люди со своими грехами и болячками, и ты их лечил как психотерапевт, как пастырь. Наверное, не зря обряд крещения связан с водой, не зря у мусульман происходит ритуальное омовение… Вот так и твоя баня, даже не так – Твоя Баня исцеляла, и начало скольких благородных дел было положено в Бане у Лехи. Помнишь, как ты и Батура (как ты там, на небесах, еще не встретился с ним?) придумали вместе со мной провести концерт в Тучкове, чтобы помочь строительству Тучковской церкви? Помнишь, как я предложил зрителям жертвовать деньги и складывать в чехол от гитары? Был аншлаг, я помню, что из этой акции получился не просто концерт, где спели я, Володя Батура и прочитал молитву отец Сергий, а получился концерт-исповедь. И зрители пожертвовали деньги, положив их в гитарный чехол. Их там оказалось даже больше, чем выручено было от продажи билетов.
А тот же Батура, пусть пухом земля ему будет, этот сорви голова Батура в очередной раз бьется на автомобиле. Леха, и ты, как медсестра на войне, вытаскиваешь его из Рузской больницы, где Володю было некому, да и нечем спасать, и, подняв на уши всех знакомых, переводишь его в Голицыно, в первоклассный военный госпиталь. Вовку спасают, и ты, именно ты, подарил ему еще несколько лет жизни. Интересная штука – жизнь.
