Валерий Гурков - Барчук
– Отстань, сказала, дай мне пройти, отпусти…
На боковых лавочках сидело человек пять молодых людей, один из них держал девушку за руку, а она изо всех сил пыталась выдернуть её, чтобы освободиться. Понимая, что это невозможно, она замахнулась клатчем и попыталась ударить обидчика. Он увернулся и рассмеялся ей в ответ.
– Паренёк, отпустил бы ты её, видишь, девушка совсем не хочет с тобой общаться, – Барчук уже подошёл к молодым людям и, улыбаясь, глядел в глаза «ухажёру».
– Папаш, иди, иди, тебе в магазин, так и иди в магазин.
– Да я уже пришёл. Отпусти её.
– А то, что будет? – ощерился молодой человек.
– Больно будет, только и всего. Очень больно.
– Ты меня достал, – два кулака по очереди прошли мимо лица Барчука, так и не достигнув цели.
Поняв, что промахнулся, молодой человек ухватил обеими руками за куртку Барчука, но в тот же момент с выражением боли и недоумения, буквально рухнул на колени, оставив свой мизинец в руке этого невыразительного, уже в возрасте мужчины. Причём, мизинец удерживался лишь двумя пальцами. Но видимо, боль была такой, что паренёк стал буквально выть от неё, прося отпустить руку. Остальные молча наблюдали эту картину. Смех заменился ужасом.
– Барчук, с молодёжью знакомишься? – из дверей высыпала его группа.
– Да нет, знакомлю с собственной болью, чтобы понимали чужую.
– Ладно, отпусти ты его, пошли в ресторан, а то мясо скоро зажарят, как ты любишь.
– Повезло тебе, зовут меня, в следующий раз сломаю руку, которой ты первой замахнёшься, чтобы другого ударить или остановить. Ты меня понял?
– Понял, – удручённо прозвучал ответ. Юноша ещё не отошёл от болевого шока.
– Ну, и ладушки. Да и перед девушкой извинись, с женщинами воевать – себя не уважать!
Заря уже занималась всеми оттенками розового. От светлого к облакам до тёмного к земле. День подходил к своему завершению. Ещё один день из его жизни.
Это было вчера, а сейчас он стоял под «шарко» и вспоминал. У сына хорошо, но надо было ехать к сестре в Таллинн. Со смерти отца прошло уже около года. Надо было официально принимать всё, что оставил после себя ему отец.
Часть V. Вайми
…Через час он сидел в купе вагона скорого поезда до Таллинна, или бывшего Ревеля. Там когда-то жил его отец со второй семьёй. Отец уже ушёл, как и его жена. Осталась только их дочь Тамара, Барчуку родная сестра. К сестре он и ехал. В купе была ещё пара пожилых эстонцев. Когда он поздоровался с ними по-русски, те просто недовольно кивнули головами, не произнеся ни слова. Хотя родились они с ним в одной стране – СССР, отлично знали русский язык, но за всю дорогу не обронили ни одного слова на русском. Барчуку давно был безразличен этот детский сад из обиженных взрослых. Поэтому он просто не обращал на это внимание. Эстонцы всегда не любили русских. Вернее, не все, пока эстонцы молоды, всё хорошо и все хороши. Но вырастая во взрослые особи, они все свои жизненные неудачи, не найдя других оппонентов, видят в русских. Но не себя же обвинять в своём скудоумии. Ещё в советские годы, когда он заходил в магазин и просил товар на русском языке, продавец отворачивалась и обращалась к следующему покупателю.
Итак, поездка испорчена. Он положил единственный свой багаж спортивную сумку под сидение, достал блокнот и стал писать.
Поезд уже тронулся и набирал ход. Полуоткрытая дверь в купе открылась полностью, и очаровательная блондинка, лет тридцати, улыбаясь, вошла в купе. Она поздоровалась на эстонском. Семейная пара вежливо ей ответила, расплывшись в долгой улыбке.
– Добрый вечер, – улыбнулся он ей.
– Добрый вечер, – тоже с улыбкой и лёгким акцентом ответила она ему.
– До Таллина?
– Нет, выйду на остановку раньше.
– Тоже хорошо, а то я эстонский не знаю, солгал он, а по-русски тут не понимают или делают вид, что не понимают.
– Я тоже не составлю вам компанию, устала очень, схожу, покурю и спать лягу.
– Значит, не повезло.
– Значит, не повезло, – улыбнулась девушка.
Эстонцы на чистом русском спросили проходящую мимо проводницу, где находится вагон-ресторан. Получив ответ, они пригласили новую попутчицу с собой, но та отказалась. Пара ушла.
– Меня Вайми зовут, – снова улыбнулась девушка.
– Во как! Неожиданно даже для эстонки, папа столяром был?
– Дедушка назвал.
– Понятно. Барчук.
– Это фамилия?
– Нет, но меня так все зовут, раньше, когда был маленьким, приезжал летом в деревню, а там старые бабки вслед всегда говорили: «Гля, гля, бабы, барчук малой приехал, ну, копия старый барин». Я поначалу думал, что меня барсуком обзывают и тех бабок низами огородными обегал. На деревне меня так и звали Барчук, иногда Москаль. Москалей много, Барчуков мало, так оно и прижилось ко мне. Я уже и не помню, как по-настоящему отец с мамой называли, – пошутил он.
– Хорошо, Барчук так Барчук, можно я переоденусь?
Он вышел из купе и прикрыл дверь. Через пять минут она открыла её и, показав пачку с сигаретами, произнесла:
– Я курить, вы со мной?
– Не курю, но если вот стих закончу, то могу составить компанию. Буквально пару минут.
– Стих? Можно посмотреть?
– Можно.
– Почерк очень красивый! Редкость для мужчины, а такой – и для женщины.
– Вы бы знали, сколько меня ругали в детстве за небрежный почерк. А он сам взял и выровнялся… со временем.
– Характер ваш стад ровный, вот и почерк стад другим, ровным.
– Вы читайте стих, может, подскажете, что в нём изменить.
– Описана давно в рассказах и стихах война.
Я рассказать могу о ней, что видел сам.
Вчера в затишье подошла девчушка к нам одна,
Сегодня во дворе лежит средь выбитых снарядом рам.
А рядом женщина лежит с большущим животом,
Да догорает возле деревянный дом.
Когда-то радость в доме том жила и детский смех,
Теперь свирепствует война, пытаясь уничтожить всё и всех,
– Вайми замолчала, на глазах заблестели слёзы.
– Что-то дописать или так оставить?
– Оставь так, – вдруг перешла она на ты, – хорошие стихи, но очень грустные.
– Тогда курить?
– Тогда курить.
Они прошли мимо соседних купе и вошли в совершенно тёмный тамбур. Она прикурила сигарету. Он стал смотреть в мелькание огней за окном и придорожных столбов.
– Холодно тут, – произнесла девушка.
– Есть малёк, извини, старею. Сам даже уже не догадался, что такой замечательной девушке может быть холодно, – он снял свой пуловер и укрыл её.
– А ты?
– Я привык к холоду.
– Спасибо.
Через пару минут они уже пили чай, вежливо предоставленный проводницей. Вайми держала его блокнот и читала стихи. Их было много. Она то хмурилась, то улыбалась. Её красивое, молодое лицо, словно лицо маленького ребёнка, выражало всё, что происходило в её душе от прочитанного.
– Ты давно пишешь?
– Полгода.
– Не ври, их тут столько много.
– Я за полгода написал почти четыреста стихов, сами прут, ничего поделать не могу.
– Здорово. Я раньше тоже писала. Только я над каждым стихом по полгода сижу, – снова озарилось её лицо.
– А я иногда по 5 – 10 в день, многие потом рву. Хотя теперь почти не рву.
– Странно, не писал и вдруг начал писать…
– Сам удивляюсь, я стихи сам не люблю, не читать, не учить, а тут у самого попёрли. Видно, в наказание за моё невежество, – в этот момент его лицо стало словно излучать невидимый свет, а глаза из зелёных вдруг стали совершенно голубыми.
– Ты просто влюбился в женщину. Я тоже стала писать, когда влюбилась.
– Влюбился. Ты славная, всё-то ты знаешь. А чем занимаешься в жизни, в Москве зачем была? В гости или по делам?
– Я в командировке, от работы в наш филиал. Проверить, как они работают. Я самая молодая, вот меня и послали.
– Понятно, а чем ещё занимаешься, в свободное время?
– В гандбол играю. Состою в сборной Эстонии. Только уже старая стала, пора переходить на тренерскую работу.
– Старая?! Обалдеть! Что тогда обо мне тогда говорить, если мне скоро пятьдесят пять стукнет.
– Пятьдесят пять? Класс! Я думала лет тридцать пять, ну максимум сорок. Ты хорошо сохранился.
– Это я просто побрился, с седой бородой и усами я совсем как бабка Ёжка или Дед Мороз!
– Что-то я курить захотела, со мной пойдёшь?
– Идём, делать-то вовсе нечего. Можем в ресторан заглянуть, если есть желание?
– Нет, дома уже приготовили всего, ждут. Неудобно сытой приехать
– Тогда курить?
– Тогда курить, только снова свитер свой прихвати, в нём так уютно.
В тамбуре она снова прикурила, он накинул ей пуловер. В момент, когда он укрывал её, она поцеловала его руку… Что-то из забытой молодости вспыхнуло в нём. Лет семь он, любя безумно женщину, которая любила его, но отвергла потом, избегал всех остальных. А тут что-то снова нахлынуло, сорвало тормоза. Они не обращали внимания на проходящих иногда мимо них в соседний вагон пассажиров. Страсть, неуёмная страсть овладела ими обоими. Он не знал, что так повлияло на неё, ведь она знала его возраст. С другой стороны, ему было не до выяснения, он просто пошёл по течению, своеобразному Гольфстриму его жизни.
