Гарри Беар - Создатель
Улицы у нас типичные – два проспекта да с десяток остальных, где двое на двое не разойдешься. Здания обычные – современные коробки да сталинки кирпичные, площади у нас две, и те – площадь Лысого Гения да площадь Красоловская. Особых досто-примечательностей в городке, кажется, и вовсе нет! А нет есть! но о ней и говорить-то не стоит.
Так и живем тут, маемся… Зимой – скука да рыбалка. Летом – раздолье: три озера, леса с грибами и ягодками, сады да огороды, эх-ма! Люди в массе своей хорошие, спокойные… Мы университетов не кончали, так по нам, что есть – и хорошо! Колхозы – хорошо, Завод с трубами вонючими – еще лучше, заработали пенсион за сорок лет – и лады… Начальство, конечно, подкачало, ну так везде, ась?! Есть у нас и дурачок местный – Савлом звать, говорят, из дворян! слышь ты… При красоловах-то, видать, он и подвинулся: живет один в доме удаленном, ни с кем дружбы не водит, зимой в трусах бегает, на людей волком смотрит. Ну, да и Бог с ним, нас-то его жизнь не касается совсем.
Зато здесь у нас Жил и Трудился, теперь больше – наездами, наскоками, так сказать, великий пиит русский (он и романчики пишет) Иван Евгеньевич Шупкин! Нагремел он своими поэмами да стишками достаточно, мозги людям запудрил, неудовольствие вызвал у нас (народа, то есть!)… Но теперь, эх, в Большие Люди, в Москву пробился, а, стало быть, какой с него спрос? По его-то велению, говорят, университет в нашем-то простодыром Городе и обосновали… Правда, фундамент жиденький был, Завод денег не давал, да и люди не хотели: чего еще? с каких щей это? Но Шупкин нажал, и дело обделалось. Дело-то пошло, но по нам и вовсе бы этого заведения не было. Однако, кто ж ныне с умными головами (пусть и не университетскими) у нас Совет теперь держит?
Впрочем, приток людской в Город получился богатый: люди неглупые и наоборот понаехали, кого-то аж из Столицы позвали, а кто-то без зову явился, да и зацепился! Столовку при Университете открыли: всех туда пущают, а цены – божеские. В общем, все б неплохо – Ректор там с головой и машиной иностранной, лаборатории современные, оборудованье иностранное… Но студенты-то – ох да эх… Сначала ничего себе были: люди как люди, да и своих напринимали (Фрола Пахомова дочка, дуреха, и та поступила), а вот после! Приехали такие, что и не приснятся… делали такое, что и не привидится… Людям-то простым и скромным!
Но тут уж власти наши за дело взялись (лично Леонид Сергеич на контроле держал), и приутихла буря-то, уняли ее. Выгнали в шею смутьянов-то, кого-то и закрыть пришлось, вот как! Покой у нас наступил… Лет пять лихо проскочило. Университетушко с Городом нашим сжился, породнился даже (дочка-то ректорская за сынка нашего заводского директора Ныркова выскочила).
А люди к нам в Город приезжали и уезжали, а ум-то свои оставляли, и много ума стало – хоть палату им набей…
Глава 2. Круг
"И возьмем на себя грехи их, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи перед Богом…”
Ф. ДостоевскийПосле нескольких дней обучения в университете, студентов и некоторых молодых преподавателей по доброй, освященной годами Великой власти традиции депортировали из тесных аудиторий с низкими сводами под широкие небеса осенних колхозных полей. Студенты возмущались, некоторые даже матом, но «приказ есть приказ!», и они подчинились ему… Погрузившись со своим немудреным скарбом на выделенные для этой цели автобусы, прекрасные дети страны Роскомреспа поехали именно в то место, куда послала их страна, Красоловская партия и лично ректор Протухов Илларион Борисович. Там, в бараках, мало приспособленных для проживания, студенты должны были жить, готовить пищу и совокупляться весь славный месяц сентябрь – месяц остывающей любви и холодных ночей. Руководство же университета приступило к не менее тяжким обязанностям по сбору урожая на собственных полях и огородах.
Итак, пока доблестное студенчество грустно вкалывало на полях державы под лозунгом: «Колхозникам помогай, чтоб быстрее собрать урожай!», Гарри Всеволодович отдыхал. Наркизов почему-то никак не отреагировал на грозный призыв юниковского начальства и лихо проигнорировал личное распоряжение декана Титоренко, которое секретарша Ирочка вывешивала, как и полагается, на видном месте третьего этажа университета. Создатель решил хорошо «отдохнуть» перед предстоящим Делом. Он жил почти анахоретом, «вставая рано утром…», но не летом, и на велосипеде красного цвету отправляясь на озеро Бечару, расположенное неподалеку от города.
Сентябрь был на редкость неоднороден: то хлестали дожди, то было жарко и ярко, так что создатель мог выбирать. В холодной уже воде Бечары создатель плескался минут пять, после чего скоро выскакивал на берег и растирался коричневым мохнатым полотенцем, висевшим обычно к этому времени на руле его красного мустанга. Потом, тщательно выжав плавки, Наркизов слонялся по прибрежной косе, обдумывая ближайшие планы. Большинство из набранных им круговцев «отдыхало» в колхозе, лишь Вове Мачилову удалось увернуться, сославшись на "больные” почки. К Федьке Кораморову создатель заходить не любил: тот жил тесно и душно. Поэтому составление общего плана первого заседания Круга целиком ложилось на твердые плечи гордого пророка, непонятно какой, правда, идеи.
Валяясь на мелком прилипчивом песке приозерного пляжа, Гарри с интересом наблюдал, как маленькие черные муравьи легко разымают на части жирного сильного овода без крыльев, предусмотрительно оторванных создателем. Не так ли и гений, стоящий тысяч маленьких никчемных людишек, оказавшись без "крыльев Господа”, может быть уничтожен горсткой их?! Наркизова весьма занимало это страшное обстоятельство. Затем создатель вставал, одевался и выводил на прибрежную дорогу верный ему велосипед: «Вывожу один я на дорогу…». Проезжая с ковбойским видом по сему пути, Гарри и здесь не упускал возможности подумать о судьбах заброшенного человечества. Приехав в Общий Дом, создатель сдавал велосипед на хранение тете Клаве за еженедельную трешку, принимал душ, ежели была вода, и валился на разобранную постель.
"Гай Марий, Цезарь, Наполеон, Гитлер, Вовочка…" – летали по комнате его беспокойные мысли. "Но кровь? но мясорубка истории? но сотни тысяч покалеченных жизней?!" – вставали перед ним всегдашние обратные вопросы. "Ну и х… на них! Значит, ЭТО было необходимо Ему…" – Создатель взлетал с постели, но, осмотрев свой лунный лик в зеркале, успокаивался. Так текли однообразные дни создателя, дни ожидания.
Иногда Наркизов навещал Мачилова – в основном, по бытовым вопросам. Ведь в ту далекую эпоху в Роскомреспе и за деньги ничего нельзя было купить: магазины гордо пустели своими полками. Мачилов, имевший обширные знакомства в Городе, помогал создателю с "мясцом и колбаской”, никогда не забывая, впрочем, прикарманить сдачу в таких случаях. Моча всегда интересовался будущим "делом-с", но Наркизов не спешил раскрывать ему все карты. Благодаря частым посещениям создателя, Мачилов превратился в занятнейшего собеседника: "С умным человеком и поговорить любопытно". Отрешение к росту, заложенное в любом человеческом существе, даже самом паршивом, проявилось и в отчаянном бездельнике Мачилове. Чтобы окончательно прояснить отношения, создатель решился в одно из посещений дома Мочи пойти на "откровенность".
Это случилось в прокуренной комнатенке старого двухэтажного дома, где Моча единолично обитал, в отличие от остальных членов своей немалой семьи, которых создатель, как ни пытался, так и не мог точно запомнить. Наркизов грозно предложил Моче раскрыть свои "идеалы" в ответ на какое-то пошлое замечание последнего о жертвах революции. Владимир Ильич покрутил хвостиком, но беседу поддержал: он, вообще, был мастер поддерживать те разговоры, предмет которых ему не были знакомы абсолютно.
– Потеря Идеала, у нас? – изумился Мачилов вопросу создателя.
– Верно, Вова, верно!
– Как же это, мля? Мы же, русские, всегда, это… с идеями.
– Тысячи, миллионы людей в истории только и делали, что мучили, убивали или распинали своих же кумиров! Потом они же обожествляли их, преклонялись перед ними, а старых своих идолов – уничтожали!
– И бога-с? – уточнил Мачилов.
– Самого Бога избегнуть трудно, невозможно, Мачилов… – нехотя прояснил создатель. – Подобие Бога, да!
– Иисус… – протянул прозревающий все больше Мачилов.
– Точно, Мачилов. Именно он и его братья – Цезарь, Наполеон, Лысый Гений…
– Его-то не надо бы вспоминать! – струсил Мачилов.
– Увидите: придет время, и не достойные его твари будут требовать убрать его постаменты! Его еще станут попирать ногами те, кто всю свою жизненку славили его… Но все это наступит после…
– После, мля, чего? – Мачилов перетрусил окончательно.
– После нашей с тобой работы…
