Владимир Гурвич - Погибают всегда лучшие
Я попробовал встать и к моей радости эта попытка мне вполне удалась. Только в первый момент тело отреагировало всплеском боли на резкое движение. Но она тут же утихла, и я наконец принял сидячее положение.
Впервые я получил возможность по-настоящему обозреть место, где я нахожусь. И надо сказать, что увиденное изрядно поразило меня. Палата хотя по размерам была не слишком велика, но не по больничному уютная.
Пол был накрыт ковром, у стены на тумбочке стояла видеодвойка фирмы «Сони». У другой стены расположился небольшой, но изящный платяной шкаф, рядом с ним – холодильник, тоже судя по красивым формам не отечественного производства. Кроме двери, ведущий в коридор, я обнаружил еще одну дверь. Я направился к ней, с радостью отмечая, что ступаю достаточно твердо.
За дверью скрывалась ванная, совмещенная с туалетом. Я воспользовался его услугами, затем меня заинтересовало висящее над раковиной большое в красивой оправе зеркало, а в нем – мое отображение. Несколько минут я внимательно, словно знакомясь, разглядывал себя. Оказалось, что вид у меня был вполне сносный, если не считать перебинтованной головы. Кроме того, под глазом была небольшая синева, но это был такой пустяк, на который даже не стоило обращать внимания.
Я вымыл руки, затем вернулся в комнату, сел на кровать. И стал размышлять. Тем более пищи для этого занятия накопилось немало. Прежде всего, меня заинтересовал вопрос: почему я оказался в столь непривычных комфортных условиях? Несмотря на долгое отсутствие, я все же достаточно хорошо знаю свой город и состояние его больниц, в которых люди лежат по пять-десять человек в палате обставленной старой, давно разбитой мебелью. А тут номер-люкс с ванной, телевизором, видеомагнитофоном, телефоном. Его, я кстати, обнаружил только что, он стоял на тумбочке возле моего изголовья. В своей жизни мне приходилось жить в самых разных отелях во многих странах, и я вполне профессионально мог оценить уровень комфортабельности этого номера, тянет самое меньшее на четыре звездочки. Легко себе представить, сколько стоит тут пребывание.
Но у меня нет даже денег, чтобы заплатить за день моего нахождения здесь; все свои капиталы я вложил в магазин. Черт возьми, я должен знать, что все-таки происходит? И как на грех, ко мне никто не приходит. В этот момент, словно услышав мое мысленное пожелание, дверь отворилась, и на пороге показался Липкин.
Увидев меня не как мне предписывалось в лежачем, а в сидящем положении, он изобразил радость на лице.
– Вижу вам лучше. Очень рад. Давайте я осмотрю вас.
– Подождите минуту, доктор, – остановил я его. – Ответьте мне на несколько вопросов.
– Да, пожалуйста, если, конечно, это в моей компетенции.
– Думаю, что в вашей. Во-первых, объясните, где я нахожусь?
– А вы не знаете? – Липкин был не то удивлен моим вопросом, не то смущен. – Мне казалось…
– Вы разве забыли, что меня сюда привезли без сознания.
– Да, конечно. Вы в первой клинической больнице.
Теперь мне стало не все, но кое-что ясно. О первой клинической больнице в городе было известно всем, но попасть туда простому смертному было также сложно, как грешнику в рай. Там лечились исключительно сливки общества и то, что скромный бизнесмен, каких пруд пруди оказался в избранном заведение, вызывало дополнительные вопросы.
– Сколько стоит этот номер-люкс в сутки? – снова спросил я. – Боюсь, но вы малость ошиблись, у меня нет денег, чтобы заплатить за пребывание тут.
– Вам не надо платить, все оплачено. – С каждым новым ответом Липкин выглядел все более смущенным.
– Оплачено? Но кем?
– Этого я не знаю, правда, не знаю, – добавил он, встретившись с моим недоверчивым взглядом. – Мое дело лечить людей, все коммерческие вопросы решает наш директор. Мне только известно, что по условиям договора вы будете находиться тут столько времени, сколько потребует ваше лечение.
Скорей всего Липкин не врал; зачем ему это нужно да и вряд ли его ставят в известность о коммерческих делах, которые вершатся скорей всего за его спиной. Спросить директора? Но я почему-то был уверен, что он тоже ничего не скажет. Может, не захочет, а может потому, что тоже мало что знает.
– Сперва вас отвезли в другую больницу – в третью, но вы там пробыли недолго, через часа два вас перевезли сюда, – вдруг добавил интересную деталь в эту загадочную историю уже по собственной инициативе Липкин.
– Это не было опасно?
– Какой-то риск был, но все делали очень осторожно.
– И вы, конечно, не знаете, кто проявил обо мне такую заботу.
– Увы, ничем не могу вам помочь.
– Скажите, доктор, а ко мне никто в эти дни не приходил? Или хотя бы интересовался моим состоянием?
– Сожалению, но никто.
Липкин снова осмотрел меня и, кажется, остался доволен моим состоянием. Я снова оказался один. Впрочем, скука не грозила взять меня в плен, так как было над чем поломать голову. И все же сейчас меня заботило другое; вот уже несколько минут, как я не отрываясь, смотрел на телефон. Я знал, что должен был позвонить в свой родительский дом, дом, где когда-то родился и жил, где живет моя мать, где живет, вернее еще несколько дней назад жил Алексей вместе со своей семьей.
То, что моя мать не навестила меня за эти дни, не вызывало у меня чересчур большого удивления. Я отлично знал, что никогда не был ее любимым сыном. С момента появления Алексея на свет ее сердце оказалось отдано ему. И занималась она почти исключительно только им. Почему так случилось? Может быть потому, что он был поздним ребенком, очень послушным и нежным я же вечно пропадал на улице, попадал в какие-то передряги в то время, как он находился постоянно дома. С самого детства у него определились две страсти – книги и механизмы. Хотя я тоже неплохо учился, угнаться за братом я не мог; все десять лет учебы в школе и пять лет учебы в институте он был круглым отличником. Ему пророчили великое будущее, но при этом не учитывали того обстоятельства, что в отличии от меня он был начисто лишен честолюбия и всегда был погружен в самого себя. Талант же, даже самый большой, вовсе не является гарантом успеха; в жизни торжествует посредственность. И если талантливый человек не умеет расталкивать ее руками, то он обречен на прозябание. Именно такая печальная история и случилось с Алексеем.
Всем казалось, что конструкторское бюро завода, куда он пошел работать, – это трамплин для приземления в совсем другом, гораздо более высоком месте. Но шли годы, а он все сидел за своим кульманом и смотрел как другие, гораздо менее способные, но более пробивные поднимались на лифте судьбы вверх.
Я знал, что моя мать очень сильно переживала этой застой в карьере Алексея. А то, что мне удалось кое-чего добиться, вызывало у нее по отношению к младшему сыну ревность. Что же касается самого Алексея, то он всегда бурно радовался моим удачам; из всех людей, которых я знал, это был самый независтливый человек. Мы любили друг друга, хотя и общались мало. Я уехал в Москву, и хотя Рождественск находился всего в шести часах езды от столицы по хорошему скоростному шоссе, я редко навещал, как принято сейчас говорить, свою малую Родину. И в значительной степени – из-за матери, так как всякий раз, когда я приезжал сюда, то отчетливо ощущал исходящий от нее холод недоброжелательности и нежелательности моего тут пребывания.
То, что она не навестила меня все эти дни, говорило только об одном: она считает меня главным виновником гибели сына. И надо сказать, что может быть впервые в жизни я был с ней согласен. Если бы я его не втянул почти вопреки желанию Алексея в это дело, он был бы сейчас жив.
Я застонал; так сильно переполняли меня чувство вины и ненависть к убийцам, что удерживать эту гремучую смесь в себе мне было не под силу. Я вообще по натуре человек мстительный и мало склонен прощать своих врагов или обидчиков. И давно заметил одну особенность человеческой натуры: месть доставляет ей большое моральное и физическое удовлетворение. В каком-то смысле это то же самое, что и любовь, только в черном ее варианте. Но человек очень падок на все негативное, злое и чтобы вызвать в нем самое плохие качества обычно не надо прилагать много усилий, достаточно воззвать к ним и освободить его от страха перед наказанием за свои поступки.
Я не стал звонить домой; если они не хотят ничего знать обо мне, то и мне нет смысла навязываться им. Вместо этого я лежал в кровати и мысленно рисовал картины предстоящей мести. Я представлял, каким страшным пыткам подвергну гнусных убийц брата. Прежде чем они уйдут в тот мир, откуда нет возврата, они в полной мере поймут, что совершили самую большую ошибку в своей жизни, подняв руку на Алексея. Вернее, ясно как день, что руку они подняли-то на меня, а вот погиб совершенно невинный человек. И однажды непременно настанет день, когда всем сполна придется платить по счетам.
Все последующие несколько дней прошли внешне вполне спокойно. Ко мне никто не приходил, если не считать врачей и медсестер, никто не звонил; иногда мне казалось, что я лежу не в больнице, а в склепе, а сам себе я напоминал неопознанный труп, которым никто не интересуется.
