Вадим Норд - Ошибка юной Анны
Уезжать втихаря Александру не понадобилось, потому что Августа пошла по тротуару к метро, а пижон вернулся обратно. Перед расставанием он не то поцеловал Августу, не то шепнул что-то ей на ушко, а она ему мило улыбнулась. Августа вообще мило улыбалась, и улыбка ее могла быть простым проявлением вежливости, но Александру показалось, что она улыбнулась особенно приветливо, особенно мило, точно так, как улыбалась ему. «Проводить, что ли, выходил?» – неприязненно подумал Александр, вылезая из машины навстречу Августе.
– Ой! – обрадованно воскликнула Августа, увидев Александра. – Ты решил за мной заехать! Как мило. Давно ждешь?
– Только что подъехал, – соврал Александр, почуяв подвох в вопросе.
Соврал – и лишился возможности узнать хоть что-то о пижоне, провожавшем Августу. Так бы еще можно было спросить словно невзначай про длинноволосого, уж не артист ли какой, больно лицо знакомое. Или пошутить над тем, какой морозоустойчивый у Августы знакомый, стоит на ветру без шапки и не морщится. Слово за слово – и ситуация прояснилась, хотя бы частично. А Александру очень хотелось ее прояснить. Но, соврав, он лишился такой возможности. «Глупости», – подумал он, глядя в сияющие глаза Августы, однако, целуя ее, уже думал, что никакие это не глупости. Пижону можно было бы проститься с Августой и в вестибюле, не выходя на улицу. Зачем он выходил? Демонстрировал особое отношение? Или хотел уединения, хотя бы и вот в таком, уличном, неуютном варианте?
От ненужных беспокойных мыслей имеется только одно средство – игнорирование. Но, к сожалению, игнорировать мысли удается далеко не всегда. Ты гонишь их в дверь, а они назойливо лезут в окно. Не было дня, чтобы Александр не вспоминал о мужчине, которого видел вместе с Августой. Хорошо хоть, перестал называть его Пижоном. Мелко и недостойно лепить незнакомому человеку презрительные клички, особенно если подозреваешь в нем соперника. Теперь длинноволосого незнакомца он называл просто – «Он». Причем «Он» с оттенком неприязни. Homo sum, humani nihil a me alienum puto[5].
Новый год они с Августой встречали порознь, каждый в своем городе. Третьего января Александр снова приехал в Питер на три дня, но то ли сказалась кратковременность разлуки, то ли что-то другое, однако радость от встречи была какой-то блеклой, слабой. Он даже спросил, не случилось ли чего у Августы. Она ответила, что ничего не случилось, просто сильно устала от праздника, растянувшегося на несколько дней. Сказала она правду или просто прикрылась удобным предлогом, Александр так и не понял. Хотелось верить, что сказала правду.
Босс и компаньон Геннадий Валерианович отказался от мысли открывать филиал в Петербурге, решил, что лучше будет открыть вторую клинику в Москве. Хотя Александр уже мысленно настроился, что переедет в Петербург для руководства филиалом, и Августа это только приветствовала, потому что сама из родного города уезжать не собиралась, ссылаясь на то, что не хочет забирать сына из школы, которая ему очень нравится и к которой он привык, да и вообще не хочет вырывать ребенка из привычной среды. Резонное, в общем-то, желание, Александр ее понимал. Известие о том, что питерский филиал «отодвинут в будущее», Августа восприняла спокойно, сказала лишь, что «будет еще и на нашей улице праздник», но не могло ли это обстоятельство повлиять на их отношения? Вдруг она решила, что изменение планов было вызвано тем, что Александру расхотелось переезжать в Петербург? Он очень надеялся на то, что Августа не станет так думать.
Ничего особенного, ничего плохого не случилось, но появившаяся напряженность, которую Александр явственно ощущал, не спешила исчезать, а только усиливалась. В скайпе они в последнее время стали встречаться реже. То едва ли не каждый вечер болтали, хотя бы понемногу, а сейчас только раз-два в неделю, причем нередко вместо видео-звонка от Августы приходило сообщение: «Привет! Как дела? У меня все ОК». Александр отвечал, что у него тоже «все ОК», хотя это было верно всего лишь наполовину. На работе все было ОК, клиника «La belle Héléne» оправилась после пережитых потрясений и вроде как крепко стояла на ногах. Даже определенные перспективы вырисовывались, причем вырисовывались явно, не в воображении, а в реальности. И складывалось все очень удачно, один к одному, тютелька в тютельку. Едва босс успел договориться о кредите на открытие новой клиники, как на Таганке, по Гончарной улице, освободился удобный старинный двухэтажный особнячок, как раз такой, какой был нужен. Здание, построенное в позапрошлом веке, требовало хороших вложений, но оно того стоило. Стильное, респектабельное, да и располагалось отдельно – не нужно было его ни с кем делить, очень удобно. Вдобавок ко всему у усадьбы был просторный двор, где без проблем могли парковаться сотрудники и клиенты.
– В Капотне мы бы за эти деньги целую шестнадцатиэтажку снять могли, – сказал босс Александру после осмотра особняка и предварительных переговоров с его владельцем, улыбчивым золотозубым армянином по имени Гамлет Тельманович.
– Шестнадцать этажей нам много, – рассудительно ответил Александр, видя по выражению лица босса, что решение уже им принято и советуется он только для проформы, точнее – из вежливости, чтобы не обижать младшего компаньона излишней авторитарностью. – И Таганка нам подходит больше Капотни. Во всех смыслах. Так что я полностью согласен и поддерживаю.
– Так я же еще ничего не решил! – делано удивился босс.
– Еще минут десять назад, когда с владельцем кофе пили, – усмехнулся Александр, намекая, что он все понимает и ценит деликатность босса.
Выждали для проформы сутки («переспали с решением», как выражался босс) и ударили с Гамлетом Тельмановичем по рукам, иначе говоря, подписали договор аренды на двадцать лет.
Геннадий Валерианович согласился с предложением Александра сделать основным направлением новой клиники трансгендерные операции[6]. Пока новая клиника готовилась к открытию, в старой создавалась для нее «база» – набирался и обучался персонал. Набором персонала, даже среднего и «неспециального», Александр, как главный врач новой клиники, занимался лично. Недаром говорят, что «доброе начало полдела откачало». От того, как начать работу, в прямом смысле зависит будущее клиники. Накладки, ошибки и срывы плохо сказываются на репутации всегда, но в самом начале они просто фатальны. Поэтому Александр лично беседовал со всеми кандидатами – с врачами, медсестрами, администраторами, техническим персоналом.
Прием пациентов, операции, оборудование и оснащение новой клиники, набор персонала, текущие вопросы… Дела помогали отвлечься, но поздно вечером, во время отдыха, на него часто накатывало состояние, которое он окрестил «лирической меланхолией». Странное такое состояние, отчасти приятное, потому что было связано с Августой, отчасти неприятное, потому что отношения с ней развивались не совсем так, как ему хотелось. Все смешалось в этом ощущении – и сладость обладания, и горькое предчувствие потери, и кислая острота ревности, и пряный привкус той первой радости, возникшей при знакомстве…
Если бы Александр как следует покопался в себе, то понял бы, что портрет Августы на рабочем столе был бессознательным выражением потребности быть рядом с любимой, быть вместе. Если бы он покопался еще немного, то понял бы, что согласился выступить в роли эксперта только для того, чтобы увеличить свою и без того великую занятость. Чем больше времени отнимали дела, тем меньше его оставалось для разных лирических меланхолий.
Хотелось надеяться, что все образуется, вернется на круги своя и больше с них не сойдет. «In Hoffnung schweben, macht süß das Leben»[7], – говорят немцы. Александр всегда считал эту пословицу чересчур сентиментальной, а сейчас вдруг ощутил, что ничего сентиментального в ней нет, одна голая жизненная правда.
2. Эскулап наоборот
Вадим Родионович все же приехал на вокзал встречать Александра. Он столь усиленно изображал радушие, что можно было заподозрить неладное. Александр так и поступил. Отказавшись от предложения «отобедать с дороги», он поинтересовался, нельзя ли прямо сейчас увидеться со следователем. Оказалось, что можно. Вадим Родионович усадил Александра в свой черный «БМВ Х6» и медленно, потому что дорога была скользкой, да еще и вдобавок началась метель, повез по городу. О деле, по которому приехал Александр, не было сказано ни слова, и чувствовалось, что это неспроста. То ли Вадим Родионович не хотел давать Александру какую-либо информацию, чтобы его не обвинили в попытке воздействовать на эксперта, то ли воспринял отказ Александра отобедать как нежелание пообщаться в спокойной обстановке. Второе было более вероятно. Если бы Вадим Родионович опасался обвинений, то вообще не приехал бы на вокзал. Машину Вадим Родионович вел неторопливо, основательно, уверенно. По всему – и по взгляду, и по речи, и по прямой спине, и по скупым четким жестам, и по манере вождения чувствовалось, что Вадим Родионович уверен в себе на все двести процентов. Легкий прищур свидетельствовал об ироничном взгляде на жизнь, но едва заметное подергивание правого верхнего века все же наводило на мысль, что жизнь для Вадима Родионовича – дело нервное. Про привычку к дорогим вещам можно было бы и не упоминать, потому что такому человеку все дешевое просто противопоказано. Как бисквитно-кремовый торт диабетику.
