Роман Воликов - Тень правителей
– Удачного пути! – козырнул командир сторожевика и вояка честно отвалил в сторону дома.
– Только бы добраться до Стамбула! – молился Ставрогин. – Я там таких умельцев знаю, любую индульгенцию слепят.
Когда на траверзе уже блестели огни Золотого Рога, им просемафорил турецкий патрульный корабль.
– Массируй печень! – сказал Ставрогин. – У них рамадан, пить можно только до восхода солнца.
– Им же вообще пить нельзя, – сказал Яков.
– Точно?! – переспросил Ставрогин. – Что-то я не встречал непьющих пограничников.
В общем, что называется, проскочили. Турецкие погранцы напились как поросята, осмотр произвели снисходительно, в Стамбуле Ставрогин, получив свежеизготовленные документы на груз, успокоился.
– Дальше по плану, – сказал он. – Не передумал?
Идея отвести Ставрогина в сторону при передаче контейнеров, сделав представителем Якова, ему самому и принадлежала.
– Я лицо не публичное, – сказал Яков. – Если возьмут за задницу, сошлюсь на поручение «Моссад». Ну, а там вытащите.
– Хлипковатое, конечно, построение, – поморщился Ставрогин. – Но большого выбора у нас всё равно нет. Тебя вытащить будет проще, чем мне отмываться. Впрочем, ты парень фартовый.
До Корфу шли спокойно, без приключений. В ночь перед последним прыжком решили «стать на бочке» у побережья, передохнуть и получить точные координаты места передачи.
В эту тихую мирную ночь под светом луны, посеребрившей ровную гладь залива, в правый борт их теплохода со всего маху врезался скоростной катер с тремя пьяными итальянцами.
Яков велел запереть чудом выживших и вытащенных из воды мореходов в свободной каюте, выслушал доклад капитана: « Пробоина сильная. На ходу починить не получится. Требуется «сухой» док». Затем связался по радио со Ставрогиным.
– Итальяшек запугать до смерти, – сказал Ставрогин. – Чтобы слова лишнего не вякнули и высадить на берегу подальше от жилых поселений. А сами, что есть силы, ковыляйте до Эгины. На острове Эгина была маленькая, почти домашняя верфь папы Василакиса, где латали дыры пароходы, побывавшие в самых неприглядных переделках.
– Без буксира сможете дойти?
– Сможем, – сказал Яков.
– Хорошо, – сказал Ставрогин. – Я свяжусь с Москвой по вопросу дальнейших действий.
На Эгине его встретил прилетевший Ставрогин.
– Ох, не лежала у меня душа к этой сделке, – только и сказал он, осмотрев пробоину. – Контейнеры, надеюсь, без повреждений.
– Целехонькие! – сказал Яков. – Вывезти бы их подальше в море да утопить.
– Вместе с собой! – мрачно сказал Ставрогин. – Тебе от Афины привет.
– Как она? – спросил Яков.
– Очередное исцеление, – сказал Ставрогин. – Съездила с тётей на Афон, теперь утверждает, что она девственница. Вот, просила тебе передать. – Он протянул Якову простенький деревянный крестик.
– Я же не крещёный, – сказал Яков.
– Бери. В нашем деле лишний талисман не помешает.
Пятеро суток ремонтировались, потом ещё двое ждали внятной инструкции из Москвы. Наконец инструкция поступила, но не слишком внятная: идти к Котору, встать на рейде и ждать. Встречающая сторона сама выйдет на контакт.
В связи с нежелательностью сходить на берег, Яков развлекался прослушиванием местных радиоволн. Эфир был заполнен воинствующими декларациями конфликтующих сторон, иногда заглушаемых заунывными боснийскими мелодиями или задорными сербскими танцами. «Чего не поделили, – подумал Яков. – Жили себе тихо-мирно. Эх, братья-славяне!..»
В каюту, постучавшись, вошёл капитан.
– It was light signal from the shore. They ask permission to approach and get on board.*
– Please give the permission!** – сказал Яков и отправился на палубу.
*С берега был световой сигнал. Просят разрешения подойти и подняться на борт. (анг.)
** Дайте разрешение! (анг.)
Через полчаса к теплоходу подошёл затрапезный рыбацкий траулер, с которого перебрались четверо, с оружием и в масках. Главный, в резиновом плаще, выступил вперёд и произнёс: «Good evening! I am from …»* Он сообщил кодовое слово и пароль.
– Good evening! – сказал Яков. – It is not allowed to be on board with arms!**
– We will not keep you a long. – сказал главный. – Are containers ready for reloading?***
– Yes, – сказал Яков.
– Then start! – сказал главный. – Please turn off the general lighting. My people will stand at the aft deck. ****
– Turn off the light, – сказал Яков капитану. – Go ahead and reload the goods to the trawler.*****
В кромешной темноте Яков отошёл к бортовой стенке и, облокотившись о поручни, стал рассматривать воду.
– Простите, вы русский? – уловил он едва слышный шепот.
Он повернулся и молча посмотрел на одного из тех, в маске.
– Мне кажется, мы знакомы, – также еле слышно сказал человек и приспустил маску.
Яков увидел сильно постаревшее лицо капитана Никонова.
– Здрасьте, товарищ капитан! – прошептал Яков. – Как вы здесь оказались?
Капитан махнул рукой:
– Из армии выгнали по сокращению, болтался без денег, теперь вот «солдат удачи». А ты-то что здесь делаешь? Ты же в Алма-Ату собирался?
*Добрый вечер! Я от… (анг.)
**Добрый вечер! На борт с оружием нельзя! (анг.)
***Мы вас долго не задержим. Контейнеры к перегрузке готовы? (анг.)
*****Тогда начинайте. И выключите, пожалуйста, бортовое освещение. Мои люди постоят у трапика. (анг.)
****** Потушите свет! Перегружайте товар на траулер! (анг.)
– Долгая история, – сказал Яков. – Без бутылки не обойдёшься.
– Ну, ладно, мне пора, – прошептал капитан. – Будешь на родине, поклонись там всем…
В открытом море Яков дал телекс Ставрогину: – Всё в порядке!
Через некоторое время тот вышел на связь.
– Как прошло? – спросил Ставрогин.
– Без эксцессов! – вяло ответил Яков. – Шеф, я устал. Можно, пойду спать.
– Есть интересная новость, – сквозь шумы помех прозвучал голос Ставрогина. – В Москве произошёл путч. В результате коммунистов свергли, к власти пришли демократы. Думаю, буквально через пару месяцев Союзу каюк. Похоже, ты сможешь съездить домой…
Яков попросил таксиста высадить на Садовом кольце, не доезжая Курского вокзала.
– Давно не был, – сказал он. – Хочу пройтись.
– Чего гулять! – сказал таксист. – Грязь, слякоть. Зимы какие-то дурные стали. А где жили-то?
– Где я только не жил! – сказал Яков и пошёл пешком по Садовому.
Cвежий декабрьский снег скрипел под ногами, москвичи проносились мимо него, все уже в радостном предвкушении скорого Нового Года. Яков шагал бодрым маршевым шагом, в одном кармане его пиджака лежал паспорт израильского гражданина, в другом – портмоне, туго набитое долларовыми купюрами («В Москве с удовольствием принимают иностранную валюту, – прозрачно намекнули ему при оформлении визы. – По поводу обмена на рубли можно не беспокоиться»).
На Курском он зашёл в знакомый буфет и попросил стакан коньяка и два бутерброда с сайрой.
– Алкогольные напитки не продаем, – хмуро сказала буфетчица. – Вы что, с луны свалились?! Сайры тоже нет. Могу предложить беляши.
Яков посмотрел на беляши и отказался. Он оглянулся на пустующий зал.
– Тут один человек часто бывал, – спросил он. – Веничкой зовут. Не слышали о нем ничего?
– Я с посетителями не дружу, – всё так же хмуро ответила буфетчица. – Заказывать что будете?
На перроне саратовского вокзала было холодно и ветрено. Яков поднял воротник пальто и пошёл домой. Город за эти десять лет не изменился. Но он думал не об этом. Он так и не смог придумать первых слов, которые произнесёт, когда ему откроют дверь. Мать откроет? Или отец? Интересно, кто?
Открыла мать. Увидела Якова и упала в обморок. Он затащил её на диван в комнате и побежал на кухню за стаканом воды и какими-нибудь лекарствами. Когда вернулся, мать лежала с открытыми глазами.
– Ты вернулся… – тихо сказала она.
– Здравствуй, мама! – сказал Яков. – Ты прости, что так вышло…
– Сядь рядом со мной, – сказала мать.
Он сел рядом, мать взяла его за руку и заплакала.
– Мам, ну не плачь! – стал повторять Яков и гладить её по голове. – Папа придёт, будет тебя ругать.
– Он не придет, – всхлипнув, сказала мать. – Он умер два года назад. И дедушка твой тоже умер, пять лет назад. Я думала, что уж совсем одна на свете осталась.
Потом они сидели на кухне, Яков чистил картошку для ужина, а мать рассказала, что отец все эти годы, после того Яков пропал, ездил в Москву по разным инстанциям, но всё время получал один и тот же ответ: «Меры для розыска принимаются». А у нас тут перестройка началась, забастовки на заводах города, отца как известного педагога, постоянно просили рабочих увещевать. Больно близко он всё к сердцу принимал. Вот сердце и не выдержало. Я утром пошла завтрак готовить, его нет и нет, к кровати подошла, а он уже не дышит. Ты-то как все эти годы жил, сынок?
– По-разному, мама, – сказал Яков. – У нас много времени, я расскажу.
– Тебе тогда, только ты в Москву уехал, письмо пришло, – сказала мать. – Ты извини, я через какое-то время вскрыла и прочитала, вдруг о тебе какая весточка будет. Возьми в верхнем ящике отцовского письменного стола.
