Евгений Филимонов - Иди сквозь огонь
А потом отвернула лист назад, и стала разглядывать обе фотографии, пытаясь найти различий или нюансы того, что и цепляло глаз. И поняла.
Различался состав группы, как ученической, так и преподавательской. Фигуру пожилой женщины в центре взрослых заменила худощавая особа с неприятным лицом. И от неё тянуло чем-то противным, Катя невольно поморщилась, буквально осязая неприятное чувство. Чихнула – вроде бы полегчало.
На второй фотке различие состояло в том, что в группе учеников прибавилась девушка. Катя хотела разглядеть неясный образ, но тут дверь отворилась, и вошёл хозяин.
– Павел Павлович… – Катя вскочила, машинально отодвигая альбом, как ребёнок прячет свои проказы, задвигая подальше от глаз результаты баловства. Но Палыч лишь мазнул взглядом по хранилищу своей памяти, и вопросительно перевёл глаза на гостью.
– Здравствуйте. Я стучалась, а вас не было. А дверь оказалась не закрыта… Ну я и зашла. Вот.
Палыч улыбнулся, и лицо его сразу помолодело, скинув добрый десяток, а то и более, лет.
– Да ты не оправдывайся, Кать. Здравствуй, кстати. Прости, что не поздоровался. Вижу, ты не скучала…
Он улыбнулся с иронией, не осуждая, а поддевая, словно уличая в мелкой, не достойной взрослого человека, проделке. Катя покраснела, и он рассмеялся довольно.
– Ай, устыдил. Не красней, шучу я. Что теперь, посмотрела и ладно. Всё равно там ничего такого нет, иначе лежать бумажкам этим где-нито в чемодане, да поглубже. Не ругаюсь я, так, шучу просто.
Он прошёл к стулу, стоящему в дальнем углу и уселся, попутно щёлкнув кнопку чайника, и тот деловито зашумел всеми своими киловаттами. Осознав, что Катя так и стоит, хозяин привскочил, усаживая её на стул.
– Ты чего это, как чужая прямо? Сказал же, шучу, значит – будь, как дома. Вот. А ну, усаживайся.
Катя послушно плюхнулась на жалобно скрипнувший стул, пряча улыбку. Пал Палыч смущал шутками, не давая расслабиться ни на миг, но и подзадоривая при этом, отгоняя негатив совершенно напрочь.
– Вот и хорошо, чай будешь?
Кате ничего не оставалось, как только кивнуть – хозяин обволакивал домашней суетливостью, такой знакомой по собственному дому. Но существовала одна тонкость – она всё-таки была здесь гостьей, причём, очень дорогой.
А потом каморку заполнил запах свежезаваренного чая – Пал Палыч заваривал его прямо в чашке, заливая небольшую шепотку крутым кипятком из ещё бурлящего чайника. Потом он выдвинул ящик стола, пошуршал там, и вынул коробку рафинада.
– Вот и хорошо. Сейчас подостынет, и разговор поговорим.
Катя расслабилась, наблюдая, как с поверхности янтарного напитка витками стекает вверх дымка пара, взвихриваясь непонятно от чего и растекаясь, не успевая подняться высоко.
Зрелище затягивало, игра витков напоминала огненный шторм из её сна, только замедленный стократно.
– Кать, чай-то стынет. – Она и вправду втянулась в созерцание, и оклик хозяина вывел её из состояния полного отключения от окружающего.
Пал Палыч уже держал чашку в узловатой ладошке и осторожно потягивал горячий напиток, смешно вытягивая губы.
– Пей-пей, уже остыл. Чай горячим пить надо, пока он суровый ещё, тогда и вкус раскроется. Такой вот градус поймаешь если – обычная вода, как чай пьётся, а уж с заварочкой то… У-у-у-уу.
Катя прыснула в ладошку и послушно взяла чашку, едва-едва удержавшись от того, чтобы опустить обратно – чай ещё не остыл. Подержала несколько секунд, и поняла, что и вправду – чай в том самом градусе, когда и не обжигает, но всё ещё кажется суровым кипятком. Глоток прокатился по горлу согревающим комком, и она снова расслабилась. Чай у хозяина получился отменный.
– Ну, – прихлебывая, начал Палыч. – С чем пришла-то? Что случилось, что в гости вдруг прибежала?
– Павел Павлович, да я даже не знаю, как сказать. Вы же не будете смеяться, что я доверяю своему внутреннему чувству, как, скажем – просто увиденному глазами?
– Нет, – мотнул головой хозяин. – В смысле – я верю в такое, потому что… Неважно. В общем, смеяться я не намерен. Рассказывай, что стряслось.
Катя вдохнула поглубже, словно собираясь нырять на неизведанную глубину. А затем выдохнула коротко, и, слово за словом, перемежая рассказ глотками чая, рассказала Палычу, что и как она ощутила сегодня на подходе к школе. Каждую мелочь, каждый незначительный с виду нюанс. Не забыла упомянуть и про знакомую зелень.
– Чёрт! Чёртов ублюдок! – Старик буквально взорвался, поняв, что именно означает упоминание зелени. – Нет, ну что за люди? Нелюди!
– Павел Павлович, – Катя осторожно тронула его за руку. И её ожгло чувство бессильной обиды, которая голодной крысой сейчас грызла Палыча изнутри. Гнев, боль, досада и упрёк самому себе – всё это перемешалось в жуткий клубок, растущий там, внутри. И, разрастаясь, комок этот душил старого мастера.
Катя не могла просто наблюдать за этим, и из её пальцев полилась огненная вязь.
– Павел Павлович, не надо. Не надо, я прошу. Всё хорошо, всё хорошо… – Слова накладывались на струйку огня, тонкой цепочкой соединившую их руки. И с каждым звеном, с каждым словом, боль утихала, остывала, пряталась в старые норы. А их в Палыче оказалось немало, очень даже. Катя отпрянула от раскрытой сути старика, не желая влезать в чужое, глубоко личное, потаённое.
– Вот, вотта-а-к. – Она удовлетворённо убрала руку с запястья.
Палыч изумлённо потирал руку, разглядывая кожу.
– Кольнуло… – растерянно пояснил он Кате. – Кольнуло, и прошло всё, словно водой обмыло. Вот так это и делаешь, да?
– Ну, я… Павел Павлович, я раньше так не делала. Это пришло недавно. Раньше я пряталась внутри, потому что, если открывалась, то все вокруг начинали поддаваться моим эмоциям. Это не очень приятно, поверьте, когда соседи и родители, абсолютно все вдруг становятся совершенно другими. – Она помолчала и перевела тему. – Почему вы так отреагировали?
– Да не ожидал я… Что, так вот по ветру пустят слова мои. Я с Граем разговаривал, чтобы они оставили школу в покое. Да, Серёжа… чёрт, как люди меняются. Эхх…
– Да может они уже не из-за наркотиков, а по мою душу?
– Да какая разница-то? Просил их не лезть больше к нам.
– Так и не лезут же, Павел Павлович, сидят вдалеке, да поглядывают. А кого ищут – сами не знают. Я чувствую, что не знают, – пояснила она удивлённо вскинувшемуся мастеру.
– Так то-то и оно, что не знают… Не нравится мне это, совсем не нравится. Если Кайзер поставил наблюдателя, значит – ожидает нечто, что ему поможет. Не знаю, как, но поможет. Он парень башковитый, плюс интуиция у него сверхсильная. Вот и думай теперь, что же нам ожидать. Это я тебе всерьёз говорю – думай.
– Хорошо, подумаю. – Катя наморщила нос. – Скоро голова взорвётся от раздумий, столько всего навалилось.
– Ну, кто ж виноват-то. – Пал Палыч ободряюще отсалютовал пустой чашкой. – Правильно, никто. А поэтому – не куксимся и думаем дальше.
Она еле удержала смех – хозяин положительно был источником спокойствия. И спросила:
– А там, на фотографии, я смотрела, это ведь Кирилл, да? Который Кайзер…
Палыч кинул на неё взгляд, помолчал, потом пододвинул фотоальбом и мягким движением перекинул листы, попав сразу на нужную страницу. Это не представляло сложности – страничка с Кайзером в последние дни открывалась нередко.
– Да, вот он. Ты-то как угадала?
– А от него исходит что-то. Такое сильное. Словно он не ребёнок, а кто-то намного сильнее и мудрее. Да, именно мудрее. Точно, я не смогла сразу понять, что же чувствую.
– Мудрее, говоришь? – Палыч пожевал губами, словно пробуя слово на вкус. – В какой-то мере, быть может, что и да. Да только, мудрость эта обернулась чем? А пацан был умный, не отнимешь. Да и сейчас не дурак. Просто другим стал. Как я его назвал, нелюдь? Вот такой и есть он теперь. Не человек он для меня больше, совсем.
– А вот здесь, здесь другая женщина появилась, и все стали какие-то не такие. Словно арестанты, а не дети.
– Тьфу на неё. Арестанты и стали, правильно сказала, и как только ты это видишь всё? Лариска это, Спиридоновна. Директриса новая, как старая померла, царствие ей небесное, так вот и появилась. Старую-то все любили, она им как бабка была всем, даром, что пироги не пекла. Да уж… А эту махом крыской окрестили, дюже похожа была.
– Была? Она тоже умерла?
Хозяин сгорбился, потом ответил нехотя:
– Не знаю. Пропала она. Следствие провели, решили, что сбежала куда-то, с деньгами детдома. И парочку пацанов с собой прихватила. Не знаю уж, зачем. Может, решила матерью стать, как нормальные люди.
Катя чувствовала, что бывший трудовик детдома что-то недоговаривает.
Он не лгал, но слова обволакивала тонкая радужная пленка недоправды. Той, что возникает, когда говорят не всю правду. Похоже, она задела что-то давнее, глубоко похороненное и крепко забытое.
– А девушка, вот эта?
Она перевернула лист и указала на новое лицо в группе Кайзера. Палыч вгляделся, и глаза его затуманились. Может от подкатывающей слезы, может от воспоминаний.
