Владимир Янсюкевич - Шёпот стрекоз (сборник)
– Я вам не помешаю?
– Если не будешь крякать по пустякам, сиди. А где твоя бабушка? Что-то давно я её не видела…
– Папаша-Кряк сказал, что она ушла от нас… в другой мир.
– Поня-атно, – протянула Ворона, потом задумалась о чём-то и многозначительно изрекла: – Все, кого никто не любит, постепенно вымирают. Вот, к примеру, мои страшно далёкие предки… птерозавры… хоть и были вот с такими клювами! и вот с такими когтями! – ворона, как могла, широко развела крылья, – всё равно вымерли. Потом они стали драконами. Драконы тоже вымерли. Кого из них рыцари на куски порубили, кого сжёг внутренний огонь…
– Почему?
– Я же тебе каркаю на чистом русском языке: потому что их никто не лю-би-л! И у меня всё горит внутри.
– А я тоже вымру? – вдруг спросил Белун.
Ворона резко отбросила крылья и широко раззявила клюв.
– Какой же ты бестолковый! Живёшь на свете уже три года, а до сих пор задаёшь глупые вопросы! – рассердилась Ворона и махнула крылом: – Ты не вымрешь. Куда тебе!
– Никогда?
– Никогда.
– Почему?
– Потому что ты не птерозавр! Ты даже не дракон! Ты просто утка.
– Я только… обворонюсь слегка, да?
Ворона вскинула голову.
– Этого ещё не хватало!
Белун радостно встрепенулся.
– Значит, меня кто-то любит?
– Возможно, – ответила Ворона лениво и откинулась в изнеможении.
Белун какое-то время сидел молча и неподвижно, потом вдруг вскочил, разбежался, взлетел и скрылся за перелеском.
7
Белая Уточка сидела у амбара и смотрела на плывущие облака.
Она страшно обрадовалась Белуну, вскочила, захлопала крыльями, но тут же смущённо опустила глаза и прошептала:
– Я знала, что ты прилетишь.
Белун оглядел пустой двор.
– А где все ваши?
– Спят после обеда, – ответила Уточка.
– А старик с ружьём?
– Тоже спит. И собака спит. Там, в птичнике. Снаружи сегодня жарко.
– А ты почему… – начал Белун, но Уточка не дала ему договорить.
– Я тебя ждала. Ты обещал научить меня летать. Научишь?
Первые шаги в обучении давались Уточке с большим трудом. «Сначала надо разбежаться», – терпеливо наставлял Белун. А Уточка не любила бегать. Она привыкла к размеренной ходьбе вдоль изгороди. А привычка – вторая натура. Двор небольшой, не очень-то разбежишься. Да и резкие широкие движения были ей не по нраву.
Потом надо было научиться согласованности действий: бежать и махать крыльями одновременно. Что тоже у неё поначалу не получалось. Она то разбегалась, вытянув шею и прижав крылья к бокам, то махала крыльями, оставаясь при этом на месте. Наконец, Уточка освоила уроки Белуна, и ей даже удалось подняться пару раз в воздух на небольшую высоту. Но она настолько была поглощена новыми ощущениями, что обмирала от восторга и забывала махать крыльями. И сразу шлёпалась в Большое Корыто.
– Это оттого, – успокаивал Белун, – что ты постоянно смотришь вниз. Оторвись от земли. Смотри вдаль. В небо. Неужели тебе не хочется подняться к облакам?
– Очень хочется! Но мне страшно, – оправдывалась Уточка.
– Страшно не уметь летать! – стыдил Белун. – Работай крыльями и думай о свободе! Тогда у тебя всё получится.
Белун требовал от своей ученицы неустанной работы. Он заставлял её взлетать снова и снова. В который раз пересказывал Утиную Легенду. Он утверждал, что умение летать заключено не в мышцах, а во внутренней потребности. Упоминал в назидание о своём братце Крикуне, который польстился на дармовую пищу и потому утратил желание подниматься выше земли.
Прошла неделя. В начале второй, в понедельник, Белун должен был прилететь в назначенное время, чтобы продолжить уроки, но он задержался. Ловил для Мамаши-Кряквы и Папаши-Кряка рыбу и собирал травы. Старые утки уже плохо видели, тяжело двигались. Их многочисленные дети почти не заглядывали на камышиную площадку. И только Белун по велению своего сердца присматривал за ними.
Уточка в нетерпении ходила около амбара и неотрывно смотрела в ту сторону, откуда должен был показаться Белун. Над птичьим двором то и дело пролетали вороны, ласточки, воробьи, но Белуна не было видно.
В середине дня на птицеферму прибыл грузовик с птицефабрики. Выскочивший из кабины молодой заготовитель, приветствовал старика-сторожа весёлой прибауткой и передал ему какую-то бумагу. Затем достал большой рыболовный сачок и принялся отлавливать уток. Старик, согнувшись в три погибели, ходил по птичьему двору с растопыренными руками, шепеляво приговаривая «утя-утя-утя!» – загонял уток в сачок. Отяжелевшие и сонливые после обеда утки совершенно не владели своим телом, и работа у заготовителя спорилась. Через полчаса две сотни уток суматошно копошились в кузове. Дело было сделано. Заготовитель забросил сачок в кузов, полез в кабину, но тут же вылез обратно и, показывая на белую Уточку у амбара, сказал сторожу: – А эту я для себя присмотрел… Беленькая! Хорошенькая! И не жирная! Накажу своей с яблоками запечь. А, старик?
Старик махнул рукой, поправил ружьё на плече.
– А мне что! Одной больше, одной меньше. Забирай!
Заготовитель опять вооружился сачком и, пригнувшись, зигзагом двинулся к амбару. Его странные манёвры насторожили Уточку. Она отошла на безопасное расстояние. Заготовитель замер. И вдруг вскинул сачок и, как страус, запрыгал к Уточке. Но не тут-то было! Уточка разбежалась, взлетела и приземлилась в нижней части птичьего двора, у самого заборчика.
Старик кликнул собаку. Собака с лаем ринулась к Уточке, звеня металлическим ошейником. Уточка опять разбежалась, взлетела, теперь уже выше, перелетела заборчик и стала набирать высоту.
В это время над птицефермой показался Белун. Он видел, что происходило на птичьем дворе, и приготовился действовать.
Старик вскинул ружьё.
– Ишь, чего удумала, негодница! Я тебе полетаю!
Уточка летела кругами, по спирали, и не видела, нацеленный на неё ствол. Она смотрела на плывущие облака и поднималась всё выше и выше.
Солнце светило старику прямо в глаза. Он жмурился, водил ружьём из стороны в сторону и только хотел спустить курок, как резкий удар в лоб свалил его с ног. Белун и на этот раз не промахнулся. Старик попятился назад, свалился в корыто с водой, выронил ружьё. Раздался выстрел, и в одном из окошек птичника со звоном разбилось стекло. Заготовитель бросил сачок и, сотрясаясь от смеха, показывал на сторожа пальцем. Старик вылезал из корыта с мокрыми штанами и в ответ грозил заготовителю кулаком.
А Белун взмыл в небо и присоединился к белой Уточке. Свободно расправив крылья, они летели над облаками, овеваемые ветрами, озаряемые солнцем!
И Белун думал о том, что он теперь никогда «не вымрет». Он всегда будет уткой! И его дети будут утками, свободными утками! Потому что с ним рядом летит Уточка, такая же белая и такая же свободная, и они бесконечно счастливы…
2009 год.
Матейка
(Колыбельная для мальчика)
Маленькая девочка разговаривает с отцом:
– Папа, мне сегодня приснилось, что ты подарил мне маленькую шоколадку.
– Будешь слушаться, приснится, что подарил большую.
Современный анекдот1
Сквозь жиденькую штору молочным пятном проступал круг луны. Пятилетний Матвейка лежал затылком к окну, но хорошо его видел, поскольку и окно, и полузадёрнутая штора, и лунное пятно на ней отражались в зеркальной створке громадного шифоньера, стоявшего у противоположной стены. И от этого скрещивания лучей, настоящих и отраженных, в комнате клубился сказочный свет. А из него, как из волшебного тумана являлись в изобилии принцы и принцессы с белёными кукольными личиками, бородатые карлики, потешные зверушки и даже страшные чудища, злобный вид которых был всего лишь игрой Матвейкиного воображения, и потому они, не причиняя никому вреда, исчезали с такой же лёгкостью, с какой появлялись.
Из приотворённого окна слегка поддувало, и штора колыхалась, а вместе с ней пульсировало и молочное пятно, и тогда Матвейке казалось, что это даёт о себе знать такой же, как он, мальчишка с далёкой и неведомой планеты, играя перед сном с зеркальным осколком и посылая на землю лунного зайчика.
В какой-то миг лунное пятно на шторе задрожало и стало деформироваться – сначала появилось крупно лицо, потом оно расплылось, удлинилось, и Матвейка увидел целиком мамину фигуру. Она плыла ему навстречу в длинном платье из прозрачной кисеи, молодая и красивая, только лицо её и руки были очень белые, словно натёртые мелом, и сказывала старинную сказку о мальчике, отправившемся на поиски живой воды, и её грудной голос, спокойный, с лёгкой хрипотцой, журчал, как лесной ручей, ласково и заботливо…
Мать в полузабытьи склонилась над ребёнком и смолкла. Глаза малыша мгновенно раскрылись.
