Антон Кротков - Выжить! В ледяном плену
И вот теперь Хуго, стыдясь быть подслушанным своими учениками и критиками, униженно просил Роберто о совете:
– Я восемь лет был вегетарианцем и боюсь, что мой желудок просто откажется принимать мясо – пожаловался он Ганессо. – Может, как врач ты подскажешь мне, как правильно войти в новый режим питания без ущерба для здоровья.
Роберто не мог скрыть своего презрения к собеседнику. Однако ответил:
– Так вы, «преподобный отец», или как вас там…
– Учитель – смиренно поправил Ганессо йог.
– Так вы, учитель, тоже решили присоединиться к нашей скорбной трапезе?
– А что делать – тяжко вздохнул Хуго, – жить то хочется. Расти здесь хоть какие-нибудь травки, злаки или орехи я бы в жизни не притронулся к мерзкой мертвечине, но вокруг только снег и лёд.
– А как же ваши ученики? Их тоже прикажите с «воздушной диеты» на мясо переводить?
Хуго замялся.
– Понимаешь, неудобно как-то выходит… Получается, что я заморочил людям головы, а сам – в кусты. Пускай лучше всё остаётся, как есть. Ты за них не волнуйся, Роберто, эти двое по своему счастливы, ибо искренне верят, что космическая энергия ежедневно наполняет их тела силой, а разум – божественным светом. Медитациями я изгоняю всякий страх и сомнения из их душ. Так что им хорошо…
Говоря о своих учениках, Хуго Бланко кротко улыбался, явно радуясь за то, что его последователи находятся на верном духовном пути. Вернувшись же к суровой жизненной реальности, он сразу стал деловит и конкретен:
– Значит так: ты мне мясцо потихоньку по вечерам будешь выдавать – по научной системе – возрастающими порциями, чтобы мой организм постепенно к нему привыкал.
– Ну и гадина же ты! – не выдержав, взорвался Роберто. – Люди, которые тебе поверили, пускай, значит, медленно подыхают в позе лотоса, а ты в это время по-тихому отъедаться будешь?!
Но Хуго не обиделся:
– Что делать, Ганессо, не я первый и не я последний правду под интересы собственного живота подстраиваю.
– Знаешь, Хуго, я конечно врач и давал клятву Гиппократа, но ей Богу, я сейчас с огромным удовольствием придушил бы тебя вот этими самыми руками, чтобы очередным расчётливым святошей в этом мире стало меньше.
Хуго только кротко рассмеялся.
– Не стоит впустую тратить жизненную энергию на чужие тебе слова. А ведь тебя хорошо успел изучить, Ганессо, ты врач по призванию и физически не сможешь причинить вред даже самому неприятному пациенту, обратившемуся тебе за помощью, то есть мне.
– Да, это правда. Но как врач я обещаю тебе сделать всё от меня зависящее, чтобы люди, которым ты заморочил голову, узнали правду о твоей подлой сущности. Думаю, что после такого разоблачения они станут есть вместе со всеми.
*
У края свежевырытой могилы собралось человек тридцать родственников и друзей умершего. Скорбные лица собравшихся, их траурные одежды, искренние рыдания женщин, последняя заупокойная проповедь священника – всё это придавало необходимую степень подлинности свершающейся здесь символической церемонии. Дело в том, что молодого мужчину, для которого в лучшем похоронном ателье города был закуплен самый дорогой гроб из экзотического дерева с позолоченными украшениями на крышке и атласной внутренней обивкой объявили покойником заочно по причине невозможности доставить его труп к месту похорон. А так как мёртвого тела в наличие не было, то вместо него в гроб положили самые любимые вещи умершего, с которыми он при жизни почти не расставался – мотоциклетный шлем и альбом с марками.
Официально объявленный погибшим в авиакатастрофе Сербино Аранцо должен был упокоиться с миром на самом дорогом участке привилегированного кладбища Монтевидео. Когда прощальная церемония закончилась и четверо кладбищенских служителей очень осторожно принялись опускать пустой гроб в могилу, отец Сербино – солидный господин крепкого телосложения с сильным волевым лицом пошатнулся, словно трёхсотлетний дуб у которого сгнили корни. Он навзничь завалился на руки двух других своих сыновей, предусмотрительно расположившихся за спиной родителя. Тут же в полный голос зарыдала мать покойного, которую до сих пор сдерживала сама торжественная атмосфера происходящего. Стоящий за спинами родственников кладбищенский распорядитель тут же подал своим людям знак поспешить…
В конце церемонии рабочие установили на свежей могиле памятник в виде подрубленной колонны – символизирующей смерть молодого мужчины в самом расцвете сил.
Если бы Сербино имел возможность поприсутствовать на собственных похоронах, его бы, скорее всего, разочаровала скомканность финала церемонии. И конечно очень бы ранила та боль, которую он невольно причинил своим родителям. Также его покоробило бы от тех перешёптываний, которыми обменивались некоторые его дружки. Один из них, продолжая сохранять печальную мину на лице, тихо говорил другому:
– И надо было этому шуту накрыться крышкой до того, как он вернул мне сотню, что взял у меня в долг за три дня до отлёта в Чили!
– Ну и чёрт с ним! – утешил приятеля второй «убитый горем» друг покойного. – Зато его папаша нанял для поминок лучший ресторан в городе, так что мы своё сегодня отобьём…
Глава 9.
День двенадцатый
Нандо впал в ярость, когда узнал, что новая поисковая партия, ушла без него. Но Роберто, которого теперь большинство считало своим лидером, объяснил Чаввадо, что пока тот не начнёт есть мясо, ему будет запрещено покидать лагерь:
– Ты пока ещё слишком слаб для того, чтобы лезть в горы. Вспомни про тех двоих, что не вернулись из прошлой экспедиции.
Нандо с завистью провожал взглядом три движущиеся точки вдали. На этот раз на поиски аккумуляторов отправились Сербино, Тин-тин и Коча Инчиарте. После того, как в их желудках появилось мясо, мужчины заметно окрепли физически и приободрились духом. С собой в дорогу они взяли достаточный запас пищи. И только убийственный высокогорный холод по-прежнему оставался проблемой, которую решить не удавалось. Не смотря на то, что ставшиеся в убежище товарищи поделились с уходящими своими тёплыми вещами, всё равно одеты поисковики были слишком легко для продолжительной по времени вылазки…
Сербино Аранцо взглянул на часы. Уже два часа они, с неимоверным напряжением воли и мускул восходили по крутому склону в сторону ослепительно сияющей на солнце горной седловины. Пока ещё у Сербино было достаточно душевных сил любоваться великолепием окружающего пейзажа, а вот медленно бредущие вслед за ним Коча и Тин-тин имели довольно измождённый вид. Похоже, они могли сейчас думать только об отдыхе, который ожидал их среди россыпи серых каменных глыб на перевале. Воздух здесь, – на высоте около пяти километров был прозрачным и ледяным, а пышные облака сплошным белым ковром расстилались, будто прямо у них под ногами. Гряда камней впереди, так же, как и холодный диск солнца в пронзительно-голубом небе, казались отсюда абсолютно недостижимыми.
К полудню группа, наконец, достигла каменной гряды. Здесь можно было укрыться от пронизывающего до костей ледяного ветра и устроить привал. Абсолютно вымотанные мужчины повалились на снег, тяжело дыша и обмениваясь впечатлениями о пройденном пути.
Немного поев и отдохнув, они вновь обрели необходимый положительный настрой для дальнейшего продвижения вглубь неизведанной территории. Им предстояло спустить в долину, а затем вновь начать карабкаться на крутой бок очередной горы.
Сербино всё больше охватывало тревожное сомнение, что, продолжив движение вперёд, они не успеют до темноты вернуться в убежище. Наконец, он решил поделиться своими мыслями с сидящими бок о бок с ним товарищами:
– Я немного физиолог и знаю: в такой одежде без спальных мешков и палатки мы не переживём ночёвку в горах. Может быть, не стоит дальше рисковать.
– А что если там впереди находится самолётный хвост, – в ответ предположил Тин-тин, – и мы уже завтра сможем включить рацию и вызвать вертолёты.
Яркий образ, возможно ожидающей их всего в нескольких километрах страстно желаемой цели, разом перечеркнул все сомнения. Поднявшись на ноги, мужчины бодро начали спуск в затянутую гигантской тенью долину…
*
Чезе Чарруа проснулся среди ночи и долго лежал с открытыми глазами. В последнее время его чувства обострились настолько, что Чезе с трудом переносил неприятные запахи, которыми была перенасыщена атмосфера тесного убежища. Сейчас его подташнивало от слабости, сильно болела голова. Он закурил и тут же почувствовал позывы к рвоте. Кажется, продолжительная голодовка начинала потихоньку доканывать и его. Чезе не боялся смерти. Правда и особой радости по этому поводу он тоже не ощущал. Что поделаешь, но любому даже самому сильному молодому орлу когда-нибудь предстоит стать падалью. С детства Чарруа знал: если мужчина начинает чувствовать себя старым и смертельно уставшим, он должен тихо собраться, и, не тревожа близких горьким прощанием, уйти умирать в уединенное место – подальше от любопытных глаз и тревожащего душу женского плача. Переход в мир иной слишком интимное и чрезвычайно ответственное для каждого человека дело, чтобы совершать его на людях.
