Марина Болдова - Клетка
– Как-то неуверенно ты это сказал, Роговцев. Ну, да ладно. Задавай свои вопросы.
– Почему ты вернулась, Катя? – Роговцев внутренне порадовался правильно выбранному вопросу.
Катя растерялась. Она была готова рассказать ему, что с ней было, рассказать так, чтобы он почувствовал свою вину сразу, с первых ее слов «а я любила тебя, Матвей». Сказанных так, чтобы у него не осталось сомнений: он и только он виноват в том, что она пропала. Из-за него, разлюбившего. Из-за сказанных им слов «мы ведь останемся друзьями, Катюша». Из-за его нежелания знать, что с ней происходит, хочет ли она быть «подругой», надо ли ей это! А к этому вопросу она готова не была.
– Почему я не могу вернуться домой? – она прекрасно знала, что такой ответ его не устроит.
– После тридцати лет? Только не говори мне, что соскучилась по сестре, кстати, а ты ее видела?
– Видела. Она во мне не нуждается, Матвей.
– А ты в ней?
Опять он спрашивал что-то не то. Какое ему дело до ее сестры? Он и не помнит ее наверняка, ведь ей тогда десять лет всего было.
– Матвей, причем здесь моя сестра? Тебе не интересно, что я делала эти тридцать лет?
– А должно, Катя? – Он уже точно знал, что выбил ее из настроя. И что настроена она была не на добрые воспоминания, а на то, чтобы задеть его, Матвея. «Она всю жизнь считала меня виноватым. Скорее всего, ничего хорошего у нее не было, вот и нашла крайнего» – подумал он, внутренне обидевшись. Он знал, что сейчас, вот с этой минуты, на него обрушатся упреки. Он уже почти был уверен, что Катя причастна к смерти Курлина и ко взрыву машины Лешки. А теперь ей нужен он.
– Я любила тебя, Роговцев, – все же произнесла она заготовленную фразу.
– Возможно. А теперь тобой что движет?
– Ничего, – она отвернулась. «Вот и все. Неужели так видно, что я его ненавижу? А он? Что у него в голове? Но он же сам позвонил, не только же для того, чтобы задать эти дурацкие вопросы! Посмотрим, что будет дальше» – она решила, что добьется своего.
– Катя, лучше расскажи все сразу. Я не враг тебе.
– Я расскажу. Только принеси еще бокал Мартини, – она кивнула в сторону бара, – не заказывай у официантки бутылку, не надо. Одно движение – и Катя высыпала содержимое маленького пузырька в его бокал. «Черт, как это сложно. Какой ты, Роговцев, однако стойкий: одна порция тебя не взяла.
Матвей поставил бокал перед Катей. Она молча сделала глоток.
– Я уехала из города от тебя. Или от себя. Ехала к маминому брату в Ленинск. И не доехала.
– Что-то случилось?
– Да. Все банально. На вокзале у меня украли вещи. И билет и документы.
– Почему ты не вернулась домой?
Вот сейчас она скажет. А он пусть решает, винить ли себя.
– Я была беременна. А дома мама и маленькая Аришка. Зачем я им?
– Это мой ребенок, Катя? Где он? Почему я узнаю об этом только сейчас? – Матвей сжал кулаки.
– Я первую ночь ночевала на вокзале, – Катя не смотрела на Матвея, – Потом решила, что нужно все же как-то добраться до Ленинска. Помнишь, как мы автостопом ехали в деревню к Сашке Петрову в Ульяновскую область? И я подумала, что у меня так получится. Но не получилось…
– Ты рисковала не только своей жизнью!
– Да. Но я не хотела, чтобы получилось так. Я остановила какую-то легковушку, помню только, что красного цвета. Дядечка лет сорока показался мне обыкновенным дачником. Знаешь, такая кепка забавная на нем была, с зайцем на козырьке. Он всю дорогу что-то насвистывал, вопросы не задавал и мной совсем не интересовался. Когда выехали на трассу, я заснула. А потом вдруг оказалось, что я лежу на заднем сиденье, и он стягивает с меня джинсы, – глаза Кати наполнились слезами, – Он меня бил и бил, а я не могла не сопротивляться. Я же спортсменка! Ногами я дала ему в пах, он упал около машины, я выскочила и хотела убежать. Он поймал мою ногу и дернул. Больше я ничего не помню…
– Катя, ну зачем же ты села к незнакомому мужику в машину?!
– Зачем? Мне было все равно с кем ехать. Ты не поймешь. У меня была одна цель – убраться от тебя подальше. От вас.
– От кого – от нас?
– От тебя и твоей Наденьки, От Зотова и от Курлина.
– Причем здесь Лешка? А Курлин?
– Вы трое лишили меня жизни. Потому, что, я не жила потом, эти тридцать лет. Я умерла тогда в придорожном лесочке.
– Не понимаю, – Роговцев залпом допил содержимое своего бокала, посмотрел на Катю и вдруг почувствовал, как у него сжалось сердце. «Мне ее жалко», – решил он.
– Я объясню, Роговцев. В двух словах. Зотов твой, вместо того, чтобы помочь мне вернуть тебя, пытался вызвать во мне понимание. Я должна была понять, какая великая любовь у тебя случилась к Наденьке. И отойти в сторонку.
– Лешка про ребенка знал?
– Да ты что! Он бы тут же тебе доложился!
– Ладно, а Федька в чем провинился?
– О! Этот вас переплюнул в проявлении подлости. Он мне замуж предложил за него выйти. Я ответила согласием, только предупредила, что беременна от тебя. Нет, Федька повел себя благородно, не отказался от своих намерений! Я потом передумала. Представила, что нужно будет с ним….Когда я сбежать решила, пришлось ему сказать, что я пошутила насчет ребенка. Вроде, как проверяла его на прочность. И знаешь, что он мне ответил? Что он и не собирался воспитывать твоего отпрыска. Он бы нашел способ от него избавиться! После того, как штамп в паспорте будет! Вот такое говно был Курлин.
– И за это ты его убила?
– Не убивала я его. Да и мыслей у меня таких не было. Просто хотела немного биографию подпортить. А за меня сверху кто-то все решил. Вот Федька и умер!
– А Лешка? Что ты собиралась сделать с ним, Катя?
– Это не важно. Он тоже свое получил, не так ли? Вот видишь, значит – виноват. О! – вдруг удивленно посмотрела Катя на Роговцева, – Так ты всерьез считаешь, что я их? Ну, Роговцев, ты даешь! Знаешь, я думаю, что смерть – это не способ отмщения. Это избавление человека от земных мук. Вот страдать долго, не понимая, за что тебе такое – это больно. Вот и я не понимаю, за что мне пришлось тридцать лет в глуши прозябать? Изуродованной телом и лицом и умершей в двадцать лет душой?
– А я, Катя? Что мне ждать?
– Уже ничего. Ты просто дослушаешь меня до конца. А потом будешь с этим жить, – Катя вдруг поняла, что и на самом деле не хочет больше ничего.
– Хорошо. Я только одно хочу знать, Катя. Наш ребенок жив?
– Я тогда очнулась от того, что замерзла. Нет, не так. Я не смогу это объяснить: все тело горело, но капли ледяного дождя вызывали нестерпимую боль. Я не могла пошевелиться. Кажется, от каждого движения я вновь теряла сознание. А когда приходила в себя, то опять приходила эта боль.
Мне повезло. Меня нашла женщина из деревни. Известная в округе целительница. Бог дал мне шанс. Он ведь меня еще и попытался сжечь, этот дядечка, – усмехнулась Катя, – Подумал, что я труп уже… Лица у меня не было, да и тело…
– А ребенок?
– Его нет, Матвей. Ничего не осталось. Только боль. Видишь, как я молодо выгляжу? Никто не знает, какой ценой…
– Катя, Катя…, – Матвей только и мог, что качать головой. Он не замечал, что слезы текут по щекам и капают прямо в пустой уже бокал. Он почти не видел сидевшей перед ним женщины, не видел официантку, тревожно поглядывавшую в их сторону. Он, бывший в Афгане, видевший, как умирают мальчишки, убивавший сам. Он, никогда не плакавший, плакал, не скрывая слез.
– Матвей, перестань, – Катя взяла его руки в свои, – Я жива и видишь, даже красива, как никогда, – попыталась она шутить.
– Почему ты мне ничего не рассказала раньше? Ты могла…
– Нет, не могла! Ты любил другую, Матвей! Пойдем отсюда, – Катя встала и потянула Матвея за рукав. Он отрицательно помотал головой.
– Останешься здесь? – Она понимающе на него посмотрела, – Прощай! Навряд ли мы еще увидимся.
Он смотрел на ее прямую спину. Как только она вышла из зала, он кивком подозвал официантку.
– Водки. Много, – сказал он подошедшей девушке.
– А я вас узнала, – тихо сказала та, – Вы были здесь в день убийства фотографа. И эта дама тоже. Она сидела как раз за этим столиком. И ничего не пила. Только смотрела на него. Долго смотрела.
Матвей ничего не ответил. Какая теперь разница, была Катя в этом кафе в тот день или нет? Она точно не трогала Курлина. Он верил ей. Курлин был сволочью, так что желающих разделаться с ним возможно было не так уж и мало. Это дело Беркутова, он все равно размотает его до конца. А ему, Матвею Роговцеву, теперь нужно как-то жить с памятью о не родившемся ребенке, с Катиной болью, со своей виной за эту боль.
Водки все время не хватало. Он заказывал еще и еще, падая на стол, засыпая и требуя опять принести графин. Он уже сидел не в зале, а, как потом оказалось, в комнате охранника, узнавшего в нем того журналиста, который писал о них, бывших афганцах. «Что такое могла рассказать ему эта баба, что такой мужик напился в ноль?», – задавал тот себе вопрос, глядя на седой затылок забывшегося в коротком сне Роговцева. «Все же сволочи они, эти бабы!» – решил он. Тогда, в прошлом, его не дождалась с войны жена, уехав с благополучным штатским в теплый Крым.
