Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман
– Ты совсем не похож на пирата, – тихо сказала Ювентина, слушавшая рассказ Мемнона с волнением и участием. – Пираты, в особенности критские, всегда рисовались мне отъявленными злодеями, сущими демонами, а ты… ты мне кажешься человеком воспитанным, порядочным и добрым…
Мемнон улыбнулся невеселой улыбкой.
– Если бы ты знала, насколько я удручен и озлоблен свалившимися на меня несчастиями, то не называла бы меня добрым, – со вздохом произнес он. – Порой меня охватывает ярость, желание выместить на ком-нибудь свою досаду за все свои жизненные неудачи, хотя… хотя, конечно, нет свойства более чуждого мне, чем жестокость. Когда-то я любил людей, испытывал потребность творить добро… Но почему ты сказала «пираты, в особенности критские»? Чем они хуже киликийских, исаврийских, лигурийских и всех прочих?
Ювентина опустила глаза.
– Предубеждение к ним у меня осталось от матери. Она… ее вместе с родителями пираты захватили близ Галикарнаса, где они жили, переселившись туда из родной Галатии. Это были критские пираты. Мать потом всю жизнь вспоминала о них с ненавистью, рассказывая мне, как страдали и умирали в душном трюме несчастные пленники, когда их везли на Делос по бурному морю. Она часто повторяла один греческий стих:
Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские!
Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь.
Лицо александрийца омрачилось.
– Честно сказать, – после короткой паузы произнес он, – ни один человек по моей вине не сделался рабом, да и среди людей Требация… Ты, наверное, слышала об этом знаменитом архипирате?
– Да, слышала, – тихо отозвалась Ювентина.
– Так вот, среди них многие считают бесчестным заниматься работорговлей, в том числе и я.
Он помолчал и продолжил:
– В сущности, пираты не более преступны любых титулованных разбойников, будь то цари, консулы, римский сенат, которые разоряют войнами целые страны и народы. Они угоняют в рабство тысячи ни в чем не повинных людей. Вся разница между пиратами и этими благородными злодеями состоит лишь в том, что, как сказал мне однажды один римлянин на Крите, sacritegia minuta puniunter, magna triumphis feruntur296.
В это время Сатир, сидевший в обнимку с Береникой и одновременно беседовавший с Пацидейаном, говорил ему:
– Оставь, Пацидейан! Охота тебе гадать о том, что будет завтра. Предоставим это дело богу Меркурию. Пусть он бросит на весы Фортуны свои жребии в виде крылатых фигурок, а нам, смертным, лучше не думать о предопределении и хорошо выспаться перед завтрашним боем.
– Клянусь шкурой Геркулеса, не о тебе моя речь, храбрейший Сатир! – пьяным голосом рычал управитель школы. – Будь я проклят, если завтра ты не уложишь в два счета своего увальня. Но вот Мемнон… вот кому, скажу я тебе, плохо придется. Жаль этого славного юношу! Или ты думаешь, что он устоит против Гарпала?..
– О, этот Гарпал! Он такой мерзкий, такой противный, – как кошка, промяукала Береника, положив голову на плечо Сатира.
– Гарпал – это серьезный противник! – продолжал выкрикивать Пацидейан. – От него еще никто не уходил живым…
– Кто знает, может быть, именно Гарпалу на этот раз не поздоровится, – сказал Сатир. – Мемнон выдержал всего несколько боев, но я заметил, что он обеими руками одинаково хорошо работает.
– Пойми, Сатир, – еле ворочая языком, говорил Пацидейан. – Я непременно должен знать, чего он стоит, этот новенький… Мне надо… дать совет… Понимаешь ли?.. нужно дать совет одному… оч-чень важному господину и… он обещал поделиться со мной.. своим выигрышем. Понимаешь?..
Пацидейан умолк, свесив на грудь большую седую голову, как бы о чем-то раздумывая, но вскоре встрепенулся и привстал на своей циновке.
– А вот мы сейчас спросим у него самого, – с силой выговорил он. – Эй, Мемнон! Послушай, дружище! Завтра у тебя будет нелегкий денек… Еще бы! Ты будешь биться с самим Гарпалом Непобедимым, но мы все за тебя… Ты ему задашь, не правда ли?
– Хочешь услышать от меня, чем закончится завтра мой поединок с Гарпалом? – спокойно спросил Мемнон, бросив на управителя школы холодный и презрительный взгляд. – Завтра я убью Гарпала, и пусть весь Рим вопит о его помиловании – все равно его прикончу…
– Ответ, достойный героя! – вскричал Пацидейан.
– Я отомщу ему, – продолжал александриец, – отомщу за Ксенарха, которому он по-подлому перерезал глотку, хотя все видели, что тот опустил оружие, оставшись один против пятерых…
– Ксенарх хорошо сражался, – поддержал Мемнона пожилой гладиатор. – Не его вина, что ему в товарищи по жребию достались малоопытные бойцы.
– Даже низкая и кровожадная чернь, – сказал Мемнон, – даже она готова была проявить милосердие к нему за его отвагу, но этот негодяй поспешил прикончить побежденного…
– Что ж, Гарпал избавил себя на будущее от опасного соперника, – хладнокровно заметил Сатир.
– Пусть в этой тюрьме, – возвысил голос Мемнон, – нет места ни для истинной доблести, ни для чести, ни для справедливости, но людям, еще не растерявшим до конца своей порядочности, следует соблюдать какие-то законы и правила даже здесь. Сама Немизида завтра будет на моей стороне…
В этот момент неподалеку раздался пронзительный женский визг и последовавший за ним грубый хохот гладиаторов – видимо, кто-то из них в шутку, но очень больно ущипнул одну из девушек.
– Веселятся, забавляются, – с отвращением сказал Мемнон, снова поворачиваясь к Ювентине. – Посмотри на них! Украсили головы венками и похожи на жертвенных баранов, посвященных подземным богам!.. Завтра добрую половину из них уволокут крючьями в сполиарий, а им и вспомнить некогда, что они люди, а не животные…
Он взял кубок, сделал несколько глотков, потом спросил, в первый раз назвав ее по имени:
– Сколько тебе лет, Ювентина?
– Семнадцать.
– Возраст невесты… Но ты никогда не будешь невестой. Несчастной рабыней будешь влачить свою жизнь!
В голосе его прозвучали жалость и презрение.
– Тебе доставляет удовольствие напоминать мне об этом? – с укором прошептала Ювентина.
– Послушай, девочка, – Мемнон наклонился к ней и понизил голос. – Хочешь ли ты попытать счастья и вырваться на свободу?
Вопрос этот смутил ее своей неожиданностью.
– Не бойся, – продолжал Мемнон, – я не стану предлагать тебе ничего страшного… чего-нибудь такого, что грозило бы тебе даже малейшей опасностью. Напротив, ничего опасного и ничего невозможного. Хотя, конечно, не стоит ни с кем обсуждать того, что я сейчас тебе скажу…
Он немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, и снова заговорил:
– Среди моих друзей на Крите есть один человек, весьма могущественный. Я уже нечаянно обронил его имя в разговоре с тобой. Да, это Гай Требаций Тибур – знаменитый архипират, бывший сподвижник Гракха Младшего, народного трибуна, поднявшего мятеж бедняков против богачей и олигархов. Человек он суровый, порой жестокий, но не лишен многих достоинств. Меня связывали с ним узы дружбы. Однажды я спас ему жизнь. Узнай он, что я здесь, в Риме, ему ничего не стоило бы вытащить меня отсюда, обменяв на какого-нибудь пленного римлянина. Но он, конечно, считает меня погибшим… В начале лета наши корабли напали на Остию, – продолжал Мемнон после небольшой паузы. – На первых порах нам сопутствовала удача. Римляне не ожидали такой дерзости со стороны пиратов. Мы захватили богатую добычу. Но по возвращении наш флот попал в бурю. Корабль, которым я командовал, со сломанной мачтой, был выброшен на берег у Мизенского мыса. С несколькими десятками матросов и гребцов мне удалось выбраться на сушу, но тут нас похватали солдаты береговой охраны. Потом местные власти часть из нас приговорили к распятию на крестах, а тех, кто был молод и крепок телом (в их числе был и я), продали гладиаторским ланистам… Теперь послушай, я объясню тебе, как ты могла бы мне помочь. Мне нужно подать о себе весточку на Крит. В Остии живет человек, который меня знает. Это один из людей Требация. Во многих приморских городах у Требация есть свои люди, его соглядатаи, его, так сказать, глаза и уши. Имя этого человека я тебе назову завтра, если ты не откажешься мне помочь и если сам я останусь в живых после завтрашнего боя. Я расскажу тебе, как его найти и что ему передать. За эту услугу, Ювентина, я буду перед тобой в вечном долгу и, как только окажусь на свободе, выкуплю тебя, даже если для этого потребуются очень большие деньги. В тайнике на Крите я припрятал по меньшей мере четыре таланта. В крайнем случае, обменяю тебя на какого-нибудь пленного римского толстосума или на деньги, за него вырученные. Ты сама потом решишь, остаться ли тебе в Риме законной вольноотпущенницей или довериться мне и поселиться на Крите в любом городе по твоему выбору. Со своей стороны, я клянусь тебе всеми бессмертными богами, что буду до конца своих дней заботиться о тебе, как о родной сестре. Ты, конечно, можешь отказаться, и мы забудем про наш разговор, но я еще раз повторяю – тебе ничто не грозит. Единственное затруднение – это твое путешествие в Остию. Я понимаю, ты несвободна, но мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя отпустили на день-другой – этого будет достаточно. До Остии по Тибру не более двадцати миль плавания. Подумай, Ювентина! Всего двадцать миль отделяют нас от возможности покончить с гнусным рабством, обрести свободу и вместе с ней надежду на лучшую жизнь.
