Елена Ронина - Частная клиника
– Катюха, ты? – расталкивая галантных мужиков, к Мельниковой неслась достаточно дородная дама.
– Татьяна? – женщина в первый момент засомневалась, но, судя по бурной реакции и страстным объятиям, она не ошиблась.
– А ты совсем не изменилась, была пигалицей, ей и осталась. Пацанье!
Катя от души порадовалась встрече с Татьяной. Ведь у одного операционного стола в роддоме стояли, и Татьяна хирургом была классным: четко принимала решения, сама вела всю операцию, ни тени сомнений, ни сокрушений, ни причитаний, если вдруг что-то шло не так. Катя тогда училась у нее этой собранности, силе характера.
– Помнишь, как в ночнушках оперировали? – залилась смехом Татьяна. – А я ведь теперь тем роддомом руковожу, а? Как тебе?
– Да брось! Поздравляю. Вот здорово! А самой-то тебе как?
– Дурдом, Катюха. Времени вообще свободного нет. Я ж еще и оперирую. Сама понимаешь, жить-то как-то надо, – она подмигнула Кате и задала ей извечный, набивший оскомину вопрос. – Одна?
– Угу.
– А чего нос сразу повесила? И я официально вроде как на сегодняшний день одна, дочь моя драгоценная внуков на меня все повесить хочет, да не тут-то было! – Татьяна слегка подтолкнула Катю плечом. – Я про теплоход спрашивала! Смотри, тут все парами!
– А ты?
– И я! Славик, давай сюда.
Катерина даже не заметила, что все это время за спиной у Татьяны стоял молодой человек. Сколько Тане стукнуло? Вроде лет пятьдесят шесть или пятьдесят семь. Молодому человеку от силы лет тридцать пять, но это очень от силы. Можно на вид и двадцать пять дать. Но просто в медицинском все ж учиться больно долго, так что десяток лет можно прибавлять смело.
– Вот, Катя, Славик – надежда моя, опора моя. Лучший хирург, доктор с большой буквы. Просто, Катя, моя песня. Не побоюсь сказать, Кать, лебединая.
Славик при Таниных словах все ниже втягивал голову в плечи и еще ниже опускал глаза. Он уже пытался рассмотреть не просто носки своих ботинок, а ремень на брюках.
– Хорош? – Татьяна победно смотрела на Катю.
– Так его плохо видно.
– Нечего его рассматривать, мое! – Татьяна громко расхохоталась. – Иди-иди, вон уже шампанское в бокалы разливают, принеси нам – в горле пересохло.
Славика как ветром сдуло.
– Кать, не представляешь, талант. Завтра его доклад – третий. Сама все услышишь. Мужик пошел мелкий нынче, сама в курсе. Этот – другой. Я как только его увидела, сразу поняла: буду делать из него доктора. Кать, а кому еще нужно? Сама знаешь, старые пердуны, прости господи, у стола стоят, никого близко не подпускают. А я сказала: «Ша! Разойдись!» К столу поставила, отделение ему отдала, наукой заниматься помогаю. На все конференции его с собой беру. Ему ж детей кормить.
– Так он что, женат?! – Мельникова оторопела.
– Ошибка молодости, – твердо отрезала Татьяна. – Ты знаешь, ведь такой порядочный – как он детей бросит? Слезы, Катя, одни слезы.
– А разница в возрасте? – у женщины эта фраза вырвалась сама собой. Она уже готова была откусить себе язык, но Татьяна совершенно не расстроилась.
– Не страшно, Кать. С моими-то связями да с моими мозгами. Уже договорилась: по приезде ложусь на круговую подтяжку. Вот такой ему подарок сделаю. А то, может, ему, конечно, не очень комфортно. Он, знаешь, меня сейчас везде сопровождает, а буду с новым лицом – еще и гордиться станет. Да нет, ты не подумай, он, разумеется, и так гордится, просто немножко стеснительный. Заметила? У-у мальчик мой, – Татьяна смешно сморщила носик в сторону Славика.
– А жена-то его что?
– Да что: дура-ду-урой. Тоже у нас в роддоме работает, в лаборатории. Ни кожи, ни рожи, ни зарплаты, – Татьяна опять громко заржала. – Славик, ну где ты там? Узнай, где мы сидим, а то уже ноги отваливаются, с утра на ногах.
Молодой человек принес дамам шампанское.
– Да, я ж вас не познакомила. Екатерина Павловна – Славик. Славик, Кать, у нас эстет. Вот ты приехала в Санкт-Петербург и, небось, сразу по магазинам. – Женщина попыталась возразить, но Татьяна ей такого шанса не дала: – А Славик меня повел в Юсуповский дворец. Катя! Это такая красота! – Татьяна аж закачалась.
Бессловесный Славик все так же смотрел в пол. Может, он немой? Разве хирург немым быть не может? Или, как говорит Татьяна, скромный?
На банкете сначала все было очень пристойно: представляли приглашенных профессоров, иностранных представителей, пили за медицину, за врачебную этику. Пили, как всегда, немерено, никто себе ни в чем не отказывал, и постепенно народ «отвязался», раскрепостился. Один иностранный представитель, несмотря на преклонный возраст, станцевал на сцене соло. Катя за него, честно сказать, волновалась, но зря. Потом он еще долго отплясывал в разных парах. В итоге банкет удался, поскольку проходил шумно, а закончился эротическими танцами с участием медсестер.
Катерина ушла в свою каюту раньше всех. Но уснуть еще долго не могла: такой шум стоял на корабле. «Кто завтра будет слушать доклады? Наверное, только я», – думала она, засыпая.
Совершенно неожиданно в 8:15 все участники банкета в свежих рубашках, галстуках и с папочками под мышками бодро направились на верхнюю палубу. В прениях выступали по делу. Катя тоже активно принимала участие в спорах.
Особенно ее интересовали вопросы осложнений после операций. Доклад Славика был обычным, никакой Америки он не открыл. Ушлые доктора восприняли его с прохладцей, пожимали плечами. Татьяна же просто млела на своем месте в зале. Теперь Катерина его хорошенько рассмотрела: парень оказался внешне достаточно приятным, с хорошей открытой улыбкой, добрыми воловьими глазами. Да, парень, влип ты.
А на следующий день гуляли по Валааму. Экскурсовод, уже очень пожилая женщина, бодро передвигалась по острову, несмотря на проселочные тропинки и коряги под ногами. Она рассказала про историю острова, перечислила основные исторические факты, а потом повернулась к докторам:
– Времени у вас мало больно. Спрашивайте, что вам интересно, про монастырь, про Петровские времена.
– Неужели до сих пор монахи существуют? – раздался мужской голос. – То есть, вот если я завтра решу к вам прийти?
Катя оглянулась – кто спросил? Но уже по голосу поняла: Славик. Вот ведь довела Татьяна мужика.
Экскурсовод, перекрестившись, заговорила нараспев:
– В обитель сейчас нередко приходят молодые люди с трудной судьбой, делающие первые шаги в Церкви, поэтому первоочередной задачей является воспитание молодых братий в духе евангельских заповедей, святоотеческого духовного наследия и монашеских и общецерковных традиций. Игумен проводит еженедельные духовные беседы с чтением святоотеческих аскетических творений и их объяснением. Краткие поучения или замечания делаются и во время братской трапезы, когда также читаются творения святых отцов. В монастыре никто не имеет личной собственности, для всех обязательна общая трапеза, келейно разрешается вкушать только чай. Распорядок жизни в монастыре строится на основе Типикона[1] и Валаамского устава. В половине четвертого утра братия призываются к утреннему богослужению, которое в будничные дни начинается ровно в четыре часа чтением полунощницы. Затем следуют утреня, часы и Божественная Литургия, которая заканчивается в начале девятого. После утреннего чая и краткого отдыха братия отправляется на труды послушания. В час дня – обед, в пять пополудни совершается девятый час и вечерня, затем – ужин и повечерие с присовокуплением трех канонов и Акафиста. В начале девятого братия отправляются в кельи. В девять часов вечера ударом колокола начинается час безмолвия, во время которого иноки совершают келейное правило, состоящее из Иисусовой молитвы и поклонов.
– Не понимаю, как нормальный человек может стать монахом, уйти от нормальной жизни.
– Смысл монашества многим непонятен. Монашество, как, впрочем, и семейная жизнь, благословленная Церковью, – это путь к Христу, к обретению в Нем вечной жизни. Слово «монах» по-гречески означает «одинокий», «отшельник». По-русски – «инок», то есть иной, другой. Желающий стать монахом после соответствующего испытания принимает обеты целомудрия (безбрачная, бессемейная жизнь, нестяжание, отсутствие собственности) и послушания священноначалию и духовному отцу. Своим трудом (он считается видимым воплощением деятельной любви) монахи создавали подобие рая на земле – нынешний Валаам даже после полувекового разорения является одним из самых ярких примеров. Но главное предназначение инока все же не в этом. Молитва за ближних и дальних, за «ненавидящих и любящих», за весь мир, лежащий в грехах (и, быть может, стоящий еще лишь благодаря молитве праведников) – вот главное дело монаха. Очистив молитвенным подвигом сердце, многие иноки с любовью помогали людям, могли исцелить от душевных и телесных недугов, – женщина-экскурсовод смотрела на всех с легкой улыбкой. – Бог им всем судья.
