Алиса Ганиева - Праздничная гора
Фарида молчала, глядела на улыбавшегося со стены человека с желтой бородавкой и размышляла о рисе. Хотелось бы приготовить в казане плов, но продукты не завозили, и рис невозможно стало достать.
– Скоро они и деньги поменяют, а на деньгах будет изображен саудовский король, – продолжала братнина жена. – А ты видела, как много у нас стало палестинцев, иорданцев, арабов. Скоро в школах будут только на арабском обучать. А если честно, школ вообще не будет, только медресе. Так Хасан говорит.
И вправду, на улицах то и дело попадались темнолицые вооруженные до зубов иностранцы, придирающиеся к одиноким или незакрывшимся женщинам. Один из них даже стал наибом главы имарата, торопя его как можно скорее ужесточить расправы над упорствующими муртадами. Некоторые из очарованных Салафией юнцов считали этого наиба мессией, потомком пророка, который окончательно очистит ислам от чудовищных примесей, а муджахиды-ветераны били юнцов кулаками по макушкам и наставляли:
– Выкиньте эту шиитскую заразу из ваших мозгов! Не надо ставить наиба выше амира, а мессию выше пророка!
Но мессия, Махди, все же явился. Сначала в Кумухе, потом в Левашах, а потом и в Куруше, на высоте в две тысячи пятьсот шестьдесят метров над уровнем моря. Один из жителей Куруша в самый разгар беспорядков спустился в новый равнинный Куруш, расположенный в Хасавюртовском районе. Туда переселили жителей нескольких сел Докузпаринского района после передачи части докузпаринских земель Азербайджану в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Так вот, обойдя вместе со своими последователями дворы и тухумы курушцев, ихирцев, мацинцев, смугульцев, лехинцев, хюлинцев и фийцев, этот угрюмый мужчина нарек себя знаменитым Махди, о котором предвещали хадисы.
«Он происходит из арабского племени корейшитов, как и все курушцы, то есть является потомком пророка, салаллаху алайхи вассалам, – толковали последователи. – А еще он родился в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, то есть в тысяча четырехсотом году по хиджре, что и предсказывал ученый Бадиуззаман Саид Нурси. Он – первый истинный Махди и должен стать вашим правителем, чтобы восстановить чистоту и силу ислама!»
Многие из тех, кто до этого живо верил в детей с именами Аллаха на спинах и в пчелиные соты с самопроявившимися цитатами из Корана, поверили в истинного Махди, и стали устраивать в честь новоявленного мессии шествия, петь гимны. Дом его дяди в новом Куруше превратился в место святого паломничества и был украшен цветами и зеленой материей, а на крыше засиял полумесяц.
Когда о Махди прознали во всем имарате и в новый Куруш полились подарки и подношения из соседней Чечни, совещательный орган Маджлис-уль-Шура забил тревогу. Дом дяди был оцеплен и подорван с четырех концов, хотя Махди и успел улизнуть куда-то на юг со всеми подарками.
Беспорядки продолжались. «Жжем все, что написано слева направо!» – неожиданно сорвалось с плакатов, развешанных в Махачкале.
– Странно, – удивлялись люди, – получается, надо сжечь и сам плакат!
В этом и вправду крылось противоречие. Правительство решило перевести все вилайяты{Основная административно-территориальная единица в некоторых странах Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока.} на арабский алфавит, но сделать это молниеносно было сложно. К тому же и сами муджахиды не знали арабского, как, впрочем, и своих родных языков, и вынуждены были общаться на русском.
Тем не менее запылали не только архивные хранилища, музыкальные фонды, но и библиотеки. Правда, буквально на следующий день указ отменили, сожжения прекратились, а русские переводы Корана пощадили. Решено было действовать постепенно.
Переехав от ошалевших родителей к мужу, Мадина ходила к женам и вдовам муджахидов. Все они радовались неожиданной победе и вслух мечтали о времени, когда неверующие окончательно перевоспитаются или исчезнут и в имарате наступит раздольная и праведная жизнь, как в Саудии.
– Не зря погибали мои мужья! – говорила горбоносая мусульманка, распухая от гордости. – Все они сейчас смотрят на меня из рая и радуются, что я дожила до чистых времен!
– Ты уж молчала бы, Зарият, – поддевала ее другая. – Когда твоего Усмана, да примет Аллах его шахаду, убивали, ты была с ним в доме, но вышла, когда собаки-муртады тебя позвали. Говорят, ты заложила нескольких наших братьев.
– Да что ты говоришь, аузубиллях!{Прибегаю к защите Аллаха (араб.).} И кто меня здесь учит? Сестра, которая по аське делала наставления мужчинам, зная, что это запрещено! Сестра, которая просила не убивать своего брата-куфрохранителя, которая не хотела рвать связь с родителями-джахилями! На тебя бы еще надавили, и ты ушла бы, вернулась бы в свою неверную семью, к своему проклятому брату! Субханаллах, мы открыли тебе глаза и удержали от этого ужасного шага! А Усман меня сам попросил выйти наружу и передать умме его последние слова, рассказать о его стойкости! И потом, когда я принимала поздравления, разве мне не хотелось плакать? Хотелось, а я улыбалась и радовалась, что Усман в раю, и не жалела себя, потому что это эгоизм и глупость.
– Зато тебя родители не избивали за то, что ты носишь хиджаб! Тебе не говорили: «Лучше приходи домой беременная, чем в хиджабе!» А мне говорили!
В этих спорах проводили они вечера, а потом читали хадисы, нянчили детей, и Мадина ощущала, как крепнет в ней вместе с иманом и зачатым уже дитем вера в наступившее счастье.
2
– Скорее, скорее! – разбудила Арипа одна из сестер. – Ты слышал, что делается? Они хотят…
По слухам, люди, ночами поджигавшие театры и рестораны, принялись за музейные хранилища. Арип вскочил и, сетуя на неработающие телефоны, помчался к площади, где еще валялся свергнутый бронзовый Ленин, мимо забитых крест-накрест дверей бутиков, потертых и оборванных объявлений о купле-продаже шлакоблоков, перепрыгивая через зияющие люки и зловонные кучи мусора…
Дома на старческом ложе лежал отец Арипа, отталкивая дрожащими от слабости руками протянутую матерью ложку.
– Он готов умереть от голода, лишь бы не показывать свое бессилие, – все время сокрушалась сестра Арипа.
Эти сражения происходили несколько раз на дню. Необъятная мать приседала у хилого, но как будто затвердевшего от упрямства тела, пыхтя и поругиваясь. Отец брыкался, не желая питаться с ложки, выдергивал ее у матери, но тотчас ронял на пол.
Как же они поженились? Когда никто из родни уже не верил, что их ученый Мурад, уже почти сорокалетний и погрязший в бумажках, термометрах, вычислениях, перестанет наконец лягаться и выберет себе жену. И все же чудо свершилось, и свадьба была сыграна.
Сразу после свадьбы отец с новым рвением принялся за свои энергетические проекты. Он бегал в институт высоких температур и возвращался оттуда взъерошенный, обновленный.
– Представляешь, Хадижа, мы уже построили дом, который круглый год питается природной энергией. А скоро на Каспии и в горах будут созданы фотоэлектрические, термодинамические, солнечно-биогазовые, солнечно-ветряные станции мощностью…
И отец Арипа пускался в красноречивые рассуждения о гелиоприемниках и теплообменниках, автоматической системе управления и баках-аккумуляторах. Жена Хадижа слушала его с благоговением, краснея от напряжения и натирая до блеска почерневшее днище кастрюли.
Не дождавшись нужной реакции от миловидной жены, Мурад бежал в свой кабинет и нависал над сказочными чертежами, из которых вот-вот должны были вырасти огромные напоенные солнцем дворцы будущего. Часами он просиживал над картой дагестанских геотермальных месторождений, высчитывал количество солнечных дней и силу ветра и снова мчался в свой институт, где разрабатывались поражающие смелостью сельскохозяйственные и даже оборонные проекты.
Пока Мурада распирало от солнечной дерзости, Хадижа драила полы и мебель, белила и крахмалила белье, фаршировала и мариновала, пекла и консервировала. Ее большие красные руки только и знали, что рубили, катали, сучили, месили, сворачивали, выжимали, чистили, завязывали, распарывали, соскабливали, а живот то рос, то опадал. С каждой беременностью на свет появлялась девочка, и Хадижа горестно всхлипывала: «Когда же мальчик?»
Глядя, как его квартира, прожженная думой о солнце и стерилизованная Хадижиными тряпками, наполняется шумом и криками Саиды, Фаиды, Наиды, Аиды, Забиды, Валиды, Мурад только хмыкал и улыбался.
– Может быть, хватит? – спрашивал он жену. Но Хадижа, пропахшая жареным луком и шкворчащими маслом сковородками, не унималась. Она должна была родить сына.
Так и случилось. Вслед за Саидой-Фаидой-Наидой-Аидой-Забидой-Валидой явился Арип. Он тоже попался в солнечную ловушку. Отец возил его с собой в экспедиции и показывал таинственные подвалы и гигантские бассейны, ночью освещаемые и обогреваемые накопленной за день солнечной силой.
