Валентин Распутин - На родине. Рассказы и очерки
И вот 1 февраля наступило. День был рабочий, но в леспромхозе, во-первых, скользящий график, а во-вторых, от нижнего склада до деревни недалеко, и лесовозы с утра так и принялись шить по улице, громыхая прицепами. Нетерпение усилилось и уверенность возросла, когда стало известно, что магазин закрыт, а Вера, продавщица, уехала в ОРС – за тридцать километров в центральный поселок леспромхоза. Зачем уехала? Ясно, за новыми расценками и инструкциями. Появился новый слушок: в первые дни, чтоб народ на дармовщину не опился, на руки станут отпускать только по одной бутылке.
Когда Вера ездила в ОРС, она открывала магазин после обеда, в три часа. К этому времени и я пошел туда – и полюбопытствовать, и прикупить кое-что для стола. Я жил один, запасов у меня не водилось, поскольку их не водилось на прилавках, и я волей-неволей всякий раз после нового привоза тянулся вместе со всеми в магазин.
На крылечке гудела толпа, когда я подошел, – большей частью мужики, какие-то все невзрачные, нахохленные по-воробьиному и сморщенные – то ли от долгого дежурства на морозе, то ли верно, как говорят, присела мужичья порода. Но были и бабы – эти нынче ни в одном деле не отстают от мужиков. Улицу перегородили два лесовоза, водовозка, автобус и «Жигули». Едва я подошел и успел поздороваться – двери распахнулись, и люди – меня это удивило больше всего – не особенно толкаясь, словно бы ценя оказываемую им высочайшую милость и чувствуя торжественность момента, прошли внутрь и выстроились в очередь.
Нет, момент, пик его и слава наступили только теперь.
Первым в очереди оказался Колька Новожилов с КрАЗа. Сорок лет мужику, а ему все – и стар и млад – Колька.
– По сколь велено давать, Вера Афанасьевна? – первым делом поинтересовался Колька у продавщицы, еще не готовой, стягивающей на могучей груди тесемки халата.
– Чего – сколь? – притворилась она, что не понимает.
– Как чего?! «Калачиков».
«Пшеничную» здесь зовут «калачиками». Никакой другой давно не водится.
Толпа не успела затаить дыхание – Вера спокойно ответила:
– Хоть ящик бери. Жалко мне ее, что ли?
Народ зашевелился: вот ведь врут! Вот врут! Вот чего только не напустят, чтоб держать человека в раскаленных нервах!
– Тогда… тогда, – Колька растерялся и не знал, на что решиться. – Тогда… пять штук.
Вера одним захватом брякнула перед ним пятью бутылками и щелчком стрельнула костяшками на счетах: тридцать и один рубчик.
– Ты чего?! – хихикнул Колька.
– А ты чего? – уставилась на него продавщица.
– Чего насчитала-то? Ты это… игрулечки свои потом.
– Слепой? Не видишь?
– Не слепой и не глухой. Грамотный. Ты почем ее продаешь?
– А ты что – в первый раз ее в глаза видишь? Не знаешь?
– Где у тебя новая цена?
– Какая новая цена?
– Государственная! Сегодня какое число?
Вера сграбастала с прилавка бутылки и поставила их куда-то себе под ноги.
– Ты чего?! – закричал Колька и повернулся за поддержкой к народу: – Она чего это, а? Она по-вчерашнему хочет, по-старому. Вы поглядите!
– Проваливай! – отрезала Вера, не вступая в переговоры. – Следующий!
– Чего проваливай! Чего проваливай! – завопил Колька. – Сегодня какое число? Вся страна пьет по-новому, а ты чего?! Ты кому ее – баранам продаешь? Совсем уже обнаглели! Вся страна пьет по-новому, а мы значит, плати. За шесть, значит, за двадцать!
– Следующий! – переводя голос из грудного в горловой, потребовала Вера.
Следующим был пенсионер Иван Демьянович Карнаухов по прозвищу Кабыть, человек тихий и осторожный, всю жизнь проработавший в ночных сторожах. Иван Демьянович залепетал:
– Я тоже, кабыть, по-новому… кабыть, за три и семьдесят.
– Да вы что – очумели?! – Вера гневно уперла руки в боки, оглядывая очередь и понимая уже, что перед нею стоит сейчас народ единого духа. – Какие три семьдесят?! У вас соображенье маленько есть? Или уж последнее пропили?
– Слух же прошел, – послышалось из очереди.
– Да мало ли что вам наговорят! Вы пошто сюда-то по слуху идете?
– Не слух – сообщение было! Сам слышал, – подпустил чей-то нетвердый голос, но кто в таких случаях замечает расхлябанность?
И – загудели:
– Ага, в тайге живем, так всё можно. И недовозить можно, и обдирать можно.
– Будто нелюди мы. Будто закону нету.
– Известно, закон что конь: куда хочу, туда и ворочу.
– Ишь, наела бока-то, – вступил опять в роль Колька Новожилов, больше всех потрясенный зашатавшейся уценкой. – Оно и старую цену надо проверить, какая она. Неизвестно, где ее набавляли.
Этого Вера вынести не могла.
– Я тебя счас как шурану! – потянулась она к Кольке.
Он отпрыгнул.
– Проверяла! Ты у меня еще придешь, ты у меня попросишь! Кто еще тут хочет проверять? – крикнула она в очередь. – Кого я обманываю? Очумели, совсем очумели. Из-за них бьешься, мерзнешь, клянчишь там, правдами и неправдами выбиваешь, а они вон что!
Очередь притихла. Веру побаивались: могла она и словесно перепустить, могла при надобности и задеть неловко. Бывало такое, бывало. Ни одного мужика в деревне нельзя с нею рядом поставить. Тому уж лучше сразу сдаваться, чем пытаться с какой угодно стороны равняться. Но главная сила Веры заключалась, конечно, в том, что стояла она за прилавком, а это по нынешним временам не меньше, чем быть директором леспромхоза.
– Мне, кабыть, за шесть за двадцать, – сдался Иван Демьянович, протягивая деньги.
– Всё! – отрубила Вера, отстраняясь от прилавка. – Вы у меня, кабыть, ни за шесть, ни за двадцать шесть ее не получите. Хватит.
– Как так? – растерялся Иван Демьянович. – У Лексея седни сорок дён, справить надо. Ты, Вера, дай.
– Не дам! Идите, слушайте сообщение. Все включайте свои говорильники и слушайте. – Вера вошла в раж: – Я тоже включу и тоже послушаю. И покуль не скажут – не дам. Нету мне доверия – не надо, я без доверия работать не могу.
– Не имеешь права! – крикнул Колька Новожилов. Он держался у двери.
– Имею. Я своим правом еще и тебя поправлю. Ты-то у меня точно сухоньким, как ребенок, станешь, – пригрозила она Кольке последней карой. – Точно. А теперь выметайтесь! Все выметайтесь, кто за бутылкой. В ногах ползать будете – не дам!
Чтобы разрядить обстановку, я подошел и попросил пачку вермишели и банку консервов. Вера сунула мне то и другое и, вдруг трубно, мощно заголосив-зарыдав, кинулась в подсобку. И денег не взяла. Я постоял в растерянности, не зная, как быть, потом решил, что деньги небольшие, можно занести завтра.
И не успел я отойти далеко – позади послышался шум и из магазина кто пулей, кто стрелой стали выскакивать люди. Дверь за ними с грохотом захлопнулась, изнутри загремел засов. Колька Новожилов с отборным русским словом на устах подскочил к двери, пнул ее и, прихрамывая, побежал к машине.
М-да, вот и уценка, вот и возьми ее за три семьдесят.
Часа через полтора ко мне явилась делегация. Возглавлял ее Иван Демьянович, вместе с ним, немало удивив меня, пришел серьезный, уважаемый в деревне человек – Константин Банщиков, третьим был симпатичный, незнакомый мне парень с мягким лицом – как выяснилось, из бригады работающих по договору в сплавной конторе гуцулов. Иван Демьянович взмолился:
– Григорич, на тебя на одного, кабыть, надежда. Сдурела баба. Тебя она должна послухать. Поди заступись за народ. У Лексея сорок дён, люди придут – я каку холеру делать буду?!
Константин Банщиков, неловко посмеиваясь, добавил:
– От сына телеграмма. В отпуск из армии едет, вот-вот может нагрянуть. – Он красноречиво развел руки.
Гуцул страдальчески молчал.
Что делать? Я пошел. Надо было к тому же расплатиться за вермишель и консервы. Делегация, отстав от меня на полдороге, устроилась на бревнышках, откуда открывался обзор. Возле магазина нельзя было не заметить беспокойное кружение. На меня смотрели, как на Христа-спасителя, о моей миссии уже знали и за меня, я думаю, молились.
Неизвестно, каким макаром догадалась, с чем я пожаловал, и Вера. Едва я переступил порожек магазина, она закричала:
– Не проси – не дам! Ишь, додумались, нашли кого снарядить! Пускай отдохнут, оглоеды противные. Сказала не дам – не дам!
Она кричала громко, оглушительно, заставляя сидевшую на ящике старушку втягивать в себя голову, и все же я почувствовал в ее голосе трещинку. Вера, надо полагать, и сама опасалась слегка за свою самодеятельность. Трещинка была совсем маленькая, чуть заметная, но мне хватило, чтобы зацепиться за нее и начать разрушительную работу. Кончилось, одним словом, тем, что я вытащил деньги и сказал:
– За шесть за двадцать.
– Но Колька Новожилов пускай живет трезвым, – потребовала Вера.
– Пускай.
Когда с бутылкой в руке я вышел из магазина, для деревни заходящее солнышко поднялось обратно в небо. Иван Демьянович сорвался с бревешек – будто его подбросили, и, скорой рысянкой пробегая мимо меня, песней выводил:
