Евгения Перова - Друг детства
– Как это не будешь?!
– Нет, ты уж разберись, чего ты хочешь! А то ромашку устроил: сначала – уйди, противная, а потом – приставайте ко мне, приставайте!
– Да когда ж я говорил, что ты противная! Ты приятная. Ты красивая. Ты… желанная…
И ужасно смутился, а Ольга смотрела на него с нежностью. Вглядываясь в лицо Данилы, она непроизвольно подняла бровь, и он тут же повторил – они отражались друг в друге, как в зеркале.
– Ты не думай, что я… Я говорить не мастер, а так все понимаю. Я, знаешь, такой как… как подводная лодка.
– Почему – подводная лодка?
– Ну как: залег на дно, а все локаторы включены! Я все детство играл в подводную лодку – под столом. Мечта была на подлодке служить, но не вышло – куда с таким ростом!
И, улыбнувшись, напел:
– We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine…
– Он еще и поет, вы подумайте…
– А то! У нас, знаешь, какая группа была, что ты! С седьмого класса зажигали. Потом на городских дискотеках пели, по кабакам… Даже в электричках приходилось! Ой, и чего только не пели! И попсу, и рок, и «битлов», и черта лысого! Если что покруче, типа хэви-метал, так это Серега… – И Данила, скроив зверскую рожу и сделав рукой «козу», хриплым басом изобразил что-то рычащее-воющее.
– С ума сойти…
– Ну! А я больше по части лирики…
– Ты?!
Ольга смотрела на него во все глаза – господи, чего еще от него ждать?! Лирика!
– Я. Не веришь? Это я сейчас так… заматерел. А в школе, знаешь, какой был? Во! – И Данила показал Ольге мизинец. – Длинный, тощий. Мать говорила: дунь – переломится! Волосы до плеч, томный такой, прямо Ленский. Как там, у Пушкина? И… и что-то… и бессвязна речь, и кудри черные до плеч. Вот, точно – про меня. Говорить я и сейчас не мастер, а тогда еще и застенчивый был, ужас!
– А как же ты пел?
– Ага, трусил страшно перед сценой. Ну, потом выйдешь, гитарой прикроешься, и пошел завывать!
И он, слегка утрируя, спел ей сладким тенором:
Is there anybody going to listen to my story All about the girl who came to stay? She’s the kind of girl you want so much It makes you sorry Still, you don’t regret a single day Ah girl…
Ольга ахнула – вот это да!
– Ну? Первый парень на деревне. А потом… песни кончились.
Данила замолчал, опустив голову. Он не понимал, как его вынесло на это: он вообще не хотел говорить Ольге о тех страшных днях. Прошло и прошло.
– Что-то случилось, да?
– Да. У меня девушка была. Марина.
Он еще помрачнел. Вздохнул, но продолжил:
– Она… она погибла.
Ольга ахнула и погладила его по щеке – он закрыл глаза и кивнул:
– Пьяный врач сказал мне – тебя больше нет…
Так все и было: и пьяный врач, и все остальное. Целыми днями он слушал эту проклятую песню и орал вместе с Бутусовым: «Я хочу быть с тобой! Я так хочу быть с тобой… Я хочу быть с тобой и я буду с тобой…» А потом взял и перерезал себе вены. Если бы не Анька, которая чуть не поседела в те дни из-за него! Она вдруг примчалась домой с работы: сердце подсказало – беда. Выжил, и слава богу. Нарастил себе шкуру, как у носорога, и ничего…
Ольга с тревогой смотрела на Данилу: ей так жалко было бедного мальчика, чуть не умершего из-за любви! Она давно заметила шрамы на запястьях, но только сейчас осознала, что они означают.
– Да. Ну, вот. А потом женился. На ее подруге – уж больно бегала за мной. А мне все равно было. Жить не хотелось. Думал, спасусь как-то. Нет, не вышло у нас ничего. А сейчас думаю, знаешь, может, и с той… первой… ничего бы не вышло. Первая любовь… она такая. Редко, когда получается. А с тобой – другое дело. Что ты красивая – это дело десятое…
– Ничего себе! – притворно возмутилась Ольга.
– Главное – ты родная. Понимаешь? Словно я сто лет тебя знаю!
Ольга помолчала, потом сказала, глядя Даниле в глаза:
– Я буду с тобой. В комнате с белым потолком… с правом на надежду. С верою в любовь.
Данила на мгновенье сильно прижал ее к себе, потом отпустил, а Ольга провела рукой по его волосам, так коротко остриженным, что было колко пальцам.
– Сто лет не вспоминал. Думал, заросло.
– Такое не зарастает. Я знаю.
Ольга все гладила его по лицу, едва касаясь кожи самыми кончиками пальцев, и чувствовала, как он волнуется сильнее и сильнее. И сама волновалась так, что у нее ежесекундно что-то дергалось: то краешек рта, то уголок глаза, то мускул на щеке, да и пальцы заметно дрожали. Впрочем, у него – тоже. Они вроде бы разговаривали друг с другом, но машинально – самое важное говорилось вот этими дрожащими пальцами, нервными улыбками и тревожными взглядами:
– Надо же, какой ты…
– Какой?
– Такой! И поет… и фирма у него… и локаторы…
– Вроде того…
– А что ж ко мне пришел полы красить?
– Да мы полы-то и не красили…
– Ну, что вы там красили?
– Анька все уши про тебя прожужжала, вот и решил посмотреть.
– Анька?
– Сестра моя старшая. В гостинице которая. Так что… видишь… это она. Ее рук дело.
– И что ж она тебе говорила?
– Хвалила. Жалела. Такая, говорит, женщина – прямо для тебя.
– И что?
– Так и есть. Я ж сразу тебе сказал.
– Что ты сказал?
Ольгины глаза уже смеялись, и ямочка появилась на щеке, и пальцы перестали дрожать, а Данила опять покраснел:
– Ты знаешь…
– Скажешь – поцелую!
Он поцеловал ее сам.
– Ну вот. – Данила еще слегка задыхался, а Ольга прикрыла лицо рукой, и он видел только прикушенную нижнюю губу. – Я знал, что ты моя женщина.
– Похоже на то, – сказала Ольга из-под руки. – А ты уверен, что существуешь на самом деле?
– До сих пор был уверен.
– Точно? А то вдруг я тебя выдумала?
– Да у тебя фантазии не хватит, такого выдумать! Давай еще раз попробуем? Надо же проверить! А то вдруг… нам показалось…
И они проверили. И еще раз. И еще, но потом Даниле вдруг пришла в голову одна страшная мысль, и он попытался затормозить, но удалось с большим трудом, потому что Ольга тормозить никак не желала.
– Подожди, подожди! Ну, Ляль, подожди! А тебе вообще-то можно?
– Что?
– Ну… это самое?
Застрелите его – он был не в силах произнести «это» вслух!
– Что ж оно такое – «это самое»? Обниматься? Нет? А, целоваться! Опять нет?!
Он был как на иголках – Ольга уже расстегнула его джинсы, и он с ужасом перехватил ее шуструю руку, пробиравшуюся дальше.
– Что же имеет в виду этот загадочный незнакомец? Может быть, он хочет заняться со мной любовью? И правда хочет! Да еще как сильно…
– Лялька! Да что ж ты делаешь-то…
– Ну конечно – можно, можно, все можно!
– Ты точно знаешь?
– Да знаю! Ну, давай, а то я с ума сойду! Я так хочу тебя…
– Мы ему не повредим?
– Нет! Ну же…
Но он еще пару раз спросил у нее серьезным тоном, хотя сам держался из последних сил: «Нет, ты уверена? Точно можно?»
– Ты подумай, это ж надо! – произнес Данила спустя полчаса. – Дома кровать размером с Гондурас, а мы тут дурака валяем! Я себе уже все вывихнул, что можно!
И Ольга засмеялась ему в плечо:
– Так поехали в Гондурас!
Никуда они не поехали – и так было хорошо. Диван для Ольгиной квартиры сам Данила и покупал – выбрал побольше, не такой, как у него, но тоже очень удобный, так что насчет «вывихнул» он, конечно, присочинил. Так было хорошо, томно и лениво, что Данила даже слегка задремал, но Ольга легонько толкнула его в бок:
– Послушай, а как ты меня называл?
– Когда…
– Не спи! Вот сейчас! Когда я к тебе грязно приставала, а ты из последних сил защищал рубежи своей добродетели!
Тут он совсем проснулся:
– Да что ты врешь! Когда это я… Да не было этого!
– Было-было! Я к нему вся такая пылающая – ах, возьмите меня! А он: нет-нет, на это я пойти никак не могу! Я человек высоких нравственных правил и со всякими легкомысленными беременными девицами… Ай!
– Лялька! Что я сейчас с тобой сделаю!
– Вот! Что ты сказал?!
– Лялька…
– Почему?!
– Само как-то вырвалось. Странно… Если тебе не нравится, я больше не стану. Ты что?
– Ты не понимаешь! Это же я – Лялька! Это мое имя, детское! Меня все так и звали, а тут никто этого не знает! Я не говорила тебе, правда?
– Не говорила.
– Значит, точно, все не случайно! А я-то никак понять не могу: почему мне так хорошо?! А это ты меня Лялькой назвал!
– Ну во-от, а я-то думал, что это я так постарался, – обиженно протянул Данила и улегся, закинув руки за голову. – Но с другой стороны… как удобно, смотри-ка! Назвал тебя пару раз Лялькой – и все, готова! И стараться не надо…
– Надо! Надо стараться! Как это – не надо!
И Ольга полезла его целовать, а потом улеглась к нему на грудь.
– Я вернулась, понимаешь? Я к себе вернулась, прежней. А ведь я за тебя уцепилась сначала просто от отчаяния. От полной безысходности. Тоже думала – может, спасусь. А потом – влюбилась! Как я удивилась, ты не представляешь! Я думала, мне уже нечем влюбляться. Оказалось – есть. И знаешь когда?
– В кафе? Когда я мороженое тебе купил? Ты тогда меня вообще впервые по-настоящему увидела.
– Ну вот! Все-то ты знаешь! Ничем тебя не удивишь.
