Маргарита Хемлин - Искальщик
Я продолжил думать.
Всем доподлинно известно, что рано утром в выходной добрые люди в гости не отправляются. Я – не в счет, потому что моя задача к Шкловскому заключалась не в гостях. А кудлатый, между прочим, заявился к Доре утром. И что ж его привело? Рассуждения подпихивают к следующему: привела кудлатого к Доре срочность! Может, он стремился к Доре как к медичке? Нет. И еще раз нет. С такой срочности тайну не делают. А тайну делают с другого. Они с Дорой гешефты крутят, это ж ясно. А какие такие гешефты?
Воспоминания нахлынули на меня с всей своей темной силы. Мыслям это не помогло. Понимание не пришло, а пришла еще большая плутанина. Была одна, а теперь стало две. Я хотел для удобства соединить эти две плутанины. Они не соединялись.
Да.
Надо признать. К текущему тогда моменту во всем, что помещалось в моей жизни, насчитывалось много брехни. Тут слова Доры попали куда надо. Но надо знать, что есть брехня и брехня. А именно – моя личная брехня и брехня чуждых мне людей. Моя личная брехня всегда была за правое дело. Причем я всегда твердо знал, где брешу. А за чуждую брехню я отвечать не могу. Хотел бы, сильно хотел бы, а не могу. Вот вопрос вопросов.
Вернусь.
Кудлатый и Дора – пара по гешефтам плюс их верный товарищ Рувим, который, между прочим, верность свою поганую может по случаю скинуть Розке.
Я принял это за голую правду. И двинулся дальше. А дальше я внутренним взором утупился в замеченное мною в хате. А именно: у Доры имелось два застеленных спальных места. Кровать в другой комнате и лежанка – в первой. Что кровать застеленная, это правильно и объяснимо. Там Дора спит. А зачем застелена лежанка? Что, Дора бегает с кровати на лежанку, а с лежанки на кровать обратным назадом? Дора не бегает. Первое, лишний расход белья и стирки. Когда человеку просто требуется прилечь белым днем для отдыха – он на лежанку все не постелет. Это сколько ж мороки! Ну, по крайности, подушку-думку кинет и чем-то уже накроется. А чтоб стелить, а потом застилать и сверху покрывало тратить… Законно спрашивается – зачем?
И тут пришло решение.
Дора тратит лежанку и прочее на кудлатого. Он у Доры пребывает в роли жильца. И веревка завешанная объяснилась. С одинокого человека столько ж не настираешь, тем более с Доры.
И все вроде хорошо сошлось.
Кудлатый живет у Доры. Сегодня он явился с утра пораньше неурочно. Значит, был в отъезде с города без обещания дня возвращения. Причем такой день ожидался Дорой позже.
Теперь такое.
Куда и для каких дел кудлатый мотыляется в трудовые для людей дни? Причем с панским саквояжем, в который запихнется не больше, чем курица. В руках, гад, так его и зажимал. Другой бы с ходу на пол шваркнул. А что ж там было, в саквояже, что не шваркнешь?
Это я оставил без своего ответа и перешел на такое.
От других, кроме меня, Дора кудлатого в новом его лице не прячет – иначе б прятала и концы в виде постели и прочего.
И от Переца кудлатого не прячет. Соседа от соседа, пускай и не заугольного, не спрячешь. Значит, и кудлатый знает про возвращение Переца. Это ж когда случилось… Тем более Дора сидеть с сложенными руками не будет.
Но и другое ж ясное – полного мира между кудлатым и Шкловским не наступило. Иначе чего б он перепугался моего неприкрытого и даже прямого вопроса? Голову свою чуть не свернул – бегаючи глазами от меня к Доре. Не знал, гад, какую дать реакцию. И Дора себя тоже проявила – например, в запрещении передачи кому бы то ни было. Казалось бы, где кто… То есть это другому бы казалось. А мне не казалось, а указывалось.
И указывалось на то, что имеется змеиное кубло – кудлатый, который скрывает перед всеми свое старое лицо, с ним плечом к плечу Дора. И на всякий случай притулившийся к обоим Рувим, хоть и назло Розке притулившийся. Они втроем знают такое, что давит на Розку, с первой стороны, а на, допустим, Шкловского, с второй. Но есть же ж еще и третья сторона – Шкловский их теперь, вместе взятых, не боится. По всему так и выходит, что не боится.
А мне ж на какой такой стороне место? Они ж никто теперь меня не боятся. В том числе и Перец, который их не боится, меня тоже не боится. Они скопом меня только отпихивают. Вроде, допустим, дурной собаки. Пускай. Но пускай и учтут, что я тоже не боюсь. У меня страха ни за что нету. Интерес – это ж не страх.
А дальше подумалось такое.
Розка имела верного товарища в личности Ракла. Он же точно был рядом с ней на их общей стороне. Не для того она его к себе прижала, чтоб отпустить на чужую. А взяла-таки и отцепила от своего бока.
Я часто видел и наблюдал, каким образом паровоз отцепляют. Вот он – по рельсам, по рельсам, тащит, тащит за собой все на свете, старается, аж паром исходит. Ему по путям следования – платочки с цветочками вплоть до поцелуев. А доставил к предначертанной точке – изволь-позволь.
Да…
Так, значит, Ракло Розку куда-то там дотащил. Раз больше ни платочка ему, ни тем более цветочка… Причем дотащил до нужной Розкиной точки. А что она мне там плела-выписывала – ее дело. Если б Розке надо было, она б Ракла и от партии, и от суда защитила.
И я решил: так нет же, не время показывать Розке свое полное знание. Требуется еще трошки погрызть. Товарищ Троцкий опять получился прав.
Вернусь к кудлатому и тому подобному.
Мне предстояло придумать, как повести себя дальше. Плюнуть на кудлатого с его пробором или все ж таки продолжить узнавать неизвестное.
Конечно, я не смог себя насильно остановить. Поэтому и постановил продолжить узнавание.
А солнце сидело уже высоко. Скоро ожидалась осень, но солнце жарило, аж прижигало. И так мне захотелось на воду! Я аж двумя ноздрями втянул глубоко в себя окружающее – сильно понадеялся на речной запах. А попался мне в ответ только горячий привет от встречной выгребной ямы.
По выходной незанятости я назначил себе праздник – и айда на Десну!
Я направлялся к месту и уже видел, как сниму еще на дальнем подходе ботинки, как скину с себя рубашку, штаны, как буду собирать на бережке гладкий дробленый камень, как ловким манером буду бросать его в рябую от света воду, как буду громко считать, сколько ж он бо́вкнет, – раз-з-з, два-с-с-с, три-с-с-с – и еще, и еще – ура! ура, товарищи!
Скажу прямо, так все и получилось. И с ботинками, и с штанами, и с ура, товарищи!
Разомлел я, как пан. Лежу себе и паную с всей своей молодой души. И так прилягу, и поперек тоже. И в небо посмотрю, и в дальнейшую даль тоже. И налево посмотрю, и направо тоже. А на воду впереди себя не смотрю. Потому что я себе так придумал, чтоб на воду не смотреть. Побился с собой на интерес – сколько ж это можно, чтоб быть рядом и не смотреть. Так сказывалась моя натура испытателя.
По правде сказать, я за собой с ранних детских лет знал такую способность – не смотреть, если потребуется. Потому что у меня все это, на что не смотреть, в одну секунду начинало быть в самой голове. Например, Десна. Или Волчья гора в всей своей жестокой ко мне лично красе.
Волчья гора – она именно и поместилась мне тогда в голову, хоть я собирался видеть одну Десну. А где гора, там и клад. Это ж понятно. Конечно, я в голове обошел Волчью гору кругом, сунулся по всем усюдам. Ничего нету. Опять я не застал клада. От расстройства тут же и задремал.
Разбередил меня сначала звук. Вроде рядом упало шлепком неясно что, похоже на жабу нечеловеческих размеров. А только я открыл глаза не на звук, а на запах – сильно ударило гнилой водорослью. Целый жмут, по виду – перепутанные толстенные веревки. Мне аж стрельнуло – кишки перепутанные! Зеленые с черным!
Конечно, мне стало неприятно. А кому б подобное было приятно… Чем я хуже отличаюсь?
Эх, Десна, Десна – ракушечки-пампушечки! Кудлатые тучки, тем более облачки!
Скажу тут, а то забуду.
Не надо думать, что я без перерыва рыпался по нашим с Розкой делам.
Это было совсем не так. Мои будни шли своим чередом в труде и в рассуждениях разнообразного рода. Досочка, как говорится, к досочке, гвоздик к гвоздику. Как всякому сознательному пролетарию, мне нравилась работа в мастерских. Я даже не обижался, что учетчик иногда, верней, частенько мухлевал на мой счет. Товарищеская дружба была для меня дороже лишней копейки. Хоть копейка и не была мне совсем чужда.
Не скрою, я не нуждался, как другие. Розка по-прежнему платила Мельниченковой за мой угол, а на еду и прочее убывало совсем мало. Давало себя знать то, что встречи с Розкой на “Мучеников” проходили с едой, которой хватало мне и на сколько-то потом. Я по карманам куски не распихивал, как кто-то мог бы подумать. Розка сама распихивала. И спасибо ей за это большое. Это ж, можно сказать, хлеб! Святое!
Да.
Наряду с этим мне хотелось ярких планов. Что объяснимо. Завтра как таковое мне было понятно, а уже послезавтра накрывалось острым вопросом. Навек остаться при ящиках с маяком впереди в виде выдвижения в бригадиры? Протиснуться на рабфак? Крепко стать на комсомольскую линию с прицелом на дальше?
