Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго
Втяни живот! – Говорила мама. – На секунду втяни! Сфотографируешься, и всё! – При этом она давила в пузо пальцем, как бы стараясь затолкать жир вовнутрь тела, чтоб хоть на мгновение его стало меньше. Потом мама, притомившись, просунув между лямок голову Аделаиды, просто приложила фартук ей на грудь. Так и запечатлел её усталый фотограф.
Фотография вышла довольно приличная. Никакие неполадки с костюмом она не демонстрировала, никто и не догадается, что от фартука одна витрина!
Мама, видно, очень гордилась Аделаидиными успехами. Она часто, возвращаясь со своей школы, делала крюк и приходила в школу поговорить с Екатериной Семёновной. Аделаиде очень нравилось, когда они втроём возвращались со школы домой. Мама с Екатериной Семёновной шли впереди и разговаривали. Она шла в двух шагах сзади, до неё долетали обрывки беседы, и ей было очень приятно, что почти всё время мама говорит: «Конечно, Катюша! Конечно! Я абсолютно с этим согласна!»
«Как две мамы! – с удовольствием думала в такие минуты про себя Аделаида, и ей всегда страстно хотелось, чтоб мама хоть один раз пригласила хоть ненадолго её учительницу к себе домой.
Однажды, когда Екатерина Семёновна уже свернула в свой переулок, Аделаида, уверенная в своих успехах и неуязвимости, спросила:
– Меня сегодня хвалили?
– А что мне нового о тебе скажут? – Мама удивлённо-насмешливо посмотрела на Аделаиду. – Я тебя знаю как облупленную! Я не нуждаюсь ни в похвалах тебе, ни в замечаниях, ни в советах! У меня знаний в два раза больше, чем у неё! Что она закончила? Учитель начальной школы? Это образование называется? А я – преподаватель русского языка и литературы в старших классах! Сама знаю, что моя дочь из себя представляет. Ко мне самой чужие родители приходят разговаривать и спрашивать о своих детях! Поняла?
Аделаида просто опешила! Они ожидала всего, только не этого.
А если так, мама, зачем ты тогда сама к нам в школу приходишь? – От удивления Аделаида плела какую-то чушь. Она терялась в догадках! Ей раньше казалось, что мама с её любимой учительницей дружат, что они – подруги. Они всегда выходили со школы вместе, и мама держала Екатерину Семёновну по руку! Ведь так ходят только с близкими! Она сама так ходит по двору только с Кощейкой! А на самом деле оказалось что-то непонятное… Так Екатерина Семёновна не подруга?!.
Ты не хами! Это не твоё дело! – Мама не замедлила шага и не посмотрела на Аделаиду. – Но, если хочешь знать – мне приятно, что твоя фотография висит на стенде, и я могу входить в школу с высоко поднятой головой. Мне нравится слушать, когда тебя хвалят! И запомни на всю жизнь – меня с папой знает весь город, и мои дети должны быть лучше всех! Ты должна быть во всём лучше всех! Чтоб никто даже при желании не мог о тебе сказать ничего плохого. Чтобы даже замечаний не было! Тобой все должны восхищаться, а мы с отцом – гордиться! Намотай это себе на ус! Иначе и мы будем вести себя по-другому!
По-другому – это по какому? – Аделаида почему-то не унималась. Видно, именно в этот момент откровений о Екатерине Семёновне ей надо было понять ещё что-то очень для неё важное, сделать для себя какие-то выводы…
Укоротись! – Мама начала сердиться не на шутку. – Я ей слово – она мне десять! Я ей слово – она мне двадцать! Посмотри, горластая, стерва какая! Захерма! (Заткнись!) Ты это от меня хотела услышать?! Ты доведёшь до белого колена!
Аделаиде виделась больничная кровать, на которой из-за неё лежит мама, и у неё белое, бескровное колено, и Аделаиде становилось стыдно за свой длинный язык.
Глава 10
После того, как однажды к ним на истошные крики пришла соседка тётя Оля, вроде как «позвонить», а сама стала оттаскивать маму от Аделаиды, она стала практиковать плакать и орать во весь голос, в надежде, что тётя Оля услышит и снова придёт уговаривать маму. Орать оказалось более безопасным, чем молчать. Во-первых, мама, видимо, в первой части проекта – во время непосредственно воспитательных мероприятий получала и зрительное, и тактильное удовлетворение, видя, как Аделаида корчится и старается увернуться от её ударов. Теперь мама, видимо, стала получать ещё и акустическое удовлетворение. А если Аделаида терпела молча, мероприятие затягивалось на неопределённое время. Если же удовлетворить одновременно все мамины органы чувств, то и результат не заставлял себя ждать – Аделаиду отпускали не в пример быстрей. Во-вторых – если первая часть несколько затягивалась, потому что тёти Оли элементарно могло не быть дома, тогда сверху спускалась соседка тётя Лидиванна прямо с шагомером в кармане. Делала вид, что она не замечает маминой занятости в данный момент, спрашивала у неё какую-нибудь мелочь, типа, не одолжит ли ей мама одну луковицу, или полстакана сахара… Пока мама сыпала сахар, её азарт как бы терял вдохновение, и она, вернувшись к месту событий, без особых проблем переходила ко второму акту, где уже она становилась жертвой «Божьего наказания» в лице дочери. Второе отделение проходило с грелками, горячей водой для ног в ведре, «валидолом» под языком, оглушительными стонами, пузырями в углах рта и со стоящими вокруг неё участниками, и для каждого у мамы находился ответ.
Аделаида с совершенно обязательным:
– Извини меня мамочка! Я больше так не буду!
– Конечно не будешь! Я умираю! Кому теперь будешь так делать?! – и мама швыряла в Аделаиду что-нибудь, что могла нащупать под рукой, не вставая с места.
Папа с испуганно-затравленным:
– Видыш, как ти апат разнервиравалас! Успакойса, пажалуста, а то тэбэ сэчас станэт плоха! (Видишь, как ты опять разнервничалась! Успокойся, пожалуйста, а то сейчас станет плохо!)
– А мне уже плохо… – закрытые глаза и судорожное подёргивание горла, вроде как проглатывание слюны.
Сёма, дёргающий её за рукав:
– Мамочка! Сердечко сильно болит? Да? Сильно болит, да?
– Ничего, сыночка… ничего… сейчас приедет «скорая» Бог даст – спасут меня…
Аделаида бегала на кухню, «ставила» чайник, подливала кипяток, старалась маме запихнуть ещё одну запасную таблетку, лишь бы спаси её!
Это бывало как тот ядерный взрыв на том стенде, но только отлучаться от эпицентра никто не имел права!
***Снова были каникулы. На этот раз зимние. Аделаиду, как всегда во время каникул, папа на автобусе отвёз в Большой Город к бабуле и дедуле.
Этот Новый год они встретили очень грустно. Деда почти не вставал. Но он всё-таки попросил курда-дворника, и тот принёс им пушистую, живую ёлку… Она красовалась посреди комнаты, украшенная блестящими «импортными» игрушками и дождём – настоящее лесное чудо, а пахла так, как не пахнет ни одно дерево в мире. Внизу, вокруг крестовины стояла почти настоящая «немецкая» железная дорога, с чёрным паровозиком и четырьмя товарными вагонами. У неё был пульт управления, откуда её можно было включать. Тогда паровозик начинал бегать по кругу и оглушительно гудеть.
На московскую «Ёлку в цирке» они с дедой тоже не пошли. Только сходили с бабулей в ТЮЗ на «Белоснежку и семь гномов». Там Белоснежка всё звала кого-то на помощь и кричала:
– Принц! Принц!
Аделаиде казалось, что кто-то болеет, кому-то плохо и кричат:
– Шприц! Шприц!
Она вспомнила, что деда лежит там дома один, и когда они придут, бабуля снова будет варить стерилизатор. Наверное, он опять сгорит. И в доме опять вместо запаха ёлки и лимона будет пахнуть горелой марлей. Ей стало грустно, и спектакль совсем не понравился.
Теперь она каждый вечер сама включала «Спидолу», находила сказку и подкладывалась к деду на диван, чтоб вместе с ним услышать, как добрый, милый сказочник с ними поздоровается:
Здравствуй, мой маленький друг!
Пластмассовый Буратино продолжал висеть на люстре, только деда с ним больше не разговаривал. Казалось, в доме поселился кто-то невидимый и очень жестокий. Он грыз деду и мучил его. Было неспокойно и страшно.
В самый разгар каникул приехал папа и увёз Аделаиду домой. Аделаида не понимала, что такое «деду нужен покой». Разве она ему мешала? Если он не хочет сказку, так можно сразу сказать, а не звонить отцу!
Однажды вечером у них дома раздался междугородний телефонный звонок. Аделаида знала, как телефон звонит просто, а как когда из другого города, но кроме как деда из Большого Города им никто никогда не звонил. Междугородний – это отрывистые, резкие гудки, они кажутся даже громче простых.
Мама говорила недолго и мало. Больше слушала. Такого Аделаида не могла припомнить. Мама не умела слушать. Она всегда говорила много, громко, всех перебивала, вставляла свои замечания, потом, не попрощавшись, могла повесить трубку.
«Наверное, что-то случилось! – Испугалась Аделаида, прислушиваясь к разговору. – И что-то, скорее всего, нехорошее».
Одевайся! – Мама нажала на рычаг и обернулась к Аделаиде. – И ты, Василий, одевайся, – скомандовала она отцу. – Сёмочку разбудите. Мы сейчас поедем в Большой Город. У деды инсульт, его парализовало.
