Александр Холин - Ослиная Шура
Ох, как это наглядно для всех случаев жизни, даже церковной! Ну, да Бог с ними со всеми. Не судите, да не судимы будете. Ведь всё кончилось хорошо. Вот и ладно. Сегодня после полудня должна отправиться на остров та самая вожделенная и долгожданная оказия, ради которой Шура оказалась здесь, и мысли потекли по другому руслу. Впереди встреча с островом, с монастырём. Что-то там ждёт её? И действительно, не лучше ли было бы найти какого-нибудь батюшку-иконописца в Москве-матушке, чем тащиться за тридевять земель на священный остров?
Валаам – мужской монастырь. Почему она ехала именно туда, зачем? На этот вопрос, скорее всего, ответить не мог никто в подлунном. Но где-то на грани сознанья, там, где сон превращается в действительность и наоборот, отложились, записались, напечатались слова, произнесённые когда-то в Шурочкином сне самой Богородицей: «Валаам – русский Афон, езжай туда. Я, афонская игуменья, буду ждать тебя».
Вдоль берега прошлёпал катерок, деловито ворча. Глядя на разбегающиеся от него волны, Шура вспоминала прошлую жизнь, как это бывает у некоторых перед смертью. Но воспоминания никак не хотели выстраиваться стройной линией. Скорее всего, это были обрывки не только прошлого, но и будущего, не говоря уже о настоящем. Время имеет причудливый рисунок – иногда оно перепутывается так, будто с его нитью успел поиграть шаловливый котёнок и человек безуспешно пытается понять: где он? кто он? зачем он?
Телёнок Роби исчез вместе с дарёным портретом, то есть, с иконой дьявола. Исчез, похоже, надолго. Скорее всего – навечно. Так решила сама Шура, и Роберт стал сразу чужим, отрезанным, ничего не значащим представителем далеко не лучшей половины человечества. Человеческую натуру не спрячешь ни за какой маской. Шурочка с детства была неплохим психологом, но в тот раз, по завершении работы над физиономией проклятого ангела, председателя колхоза отвергнутой нечисти, какая-то дурацкая эйфория, желание эпатировать и покорять полностью овладело её сознанием. Скорее всего, в характере появилась черта уверенности в своих силах.
Вероятно, поэтому и вручила законченную работу вовсе не заказчику и даже не любимому, а так, проходному проходимцу, старающемуся сделать бизнес на иконографии и антикварных раритетах. Может быть, торговец душами заслуживает такого подарка, но сама-то Шура согласилась написать икону, желая доказать кому-то, что она ещё о-го-го какая! Что ещё чего-то может! Но что ты можешь, несчастный человек, без Божьего благословения? В общем, сама виновата, сама расплатилась – всё имеет свою цену, даже бесценная, бессмертная душа, поэтому неизменная расплата иногда не приносит никакого удовольствия.
Один единственный раз, где-то уже год-полтора спустя, она увидела Роберта на Измайловском вернисаже. Эта встреча была удивительна и запомнилась потому, что вместе с Робертом был… Герман! Оба оживлённо обменивались мнениями, бродя в рядах торговцев иконами, картинами и прочими поделками русских художников. Когда и где они успели познакомиться?
Ах, не всё ли равно. Важно, что ни тот, ни другой не надоедали Шурочке своим вниманием. Почти сразу за сгинувшим в никуда Телёнком Герман также пропал, вычеркнул себя из её жизни. Но Шура была искренне благодарна за такой неожиданный подарок. Благо, он ни разу не вспомнил про неполученный заказ, и это Шуру очень устраивало. Уж с кем-кем, а с Германом ей хотелось общаться меньше всего. Во всяком случае – сейчас. Что можно хорошего ждать от колдуна, чернокнижника, первосвященника из капища падшего херувима? Недаром он так носился с идеей иконы! И соблазнил художницу именно тем, что никто ещё не пытался писать образ падшего ангела под таким ракурсом!
Кстати, похоже, икона Телёнку понравилась, и он с удовольствием молится на нового владыку, ведь после торжественного вручения этого презента его как корова языком слизала. И Герман по-английски освободил девушку от ненавязчивой опеки. Для девушки прошлое с этими спутниками по жизненному пути сейчас представлялось неожиданным кошмаром, в который она не возвратилась бы ни за какие коврижки!
Причём, на Измайловский вернисаж Шура подалась тоже не просто так. Совершенно случайно на Белорусском вокзале она познакомилась с художником… А не слишком ли много художников на один второразрядный опус? – спросит досужий читатель. Может быть много, но куда ж деваться от исторической действительности и неодетой правды? Только где сейчас на Москве собираются художники? Время Бульдозерных выставок и гламурного выставочного зала на Крымской набережной потихоньку, но непрерывно уходит в прошлое. И только возле вернисажного терема в Измайлово художники чувствовали себя пока что вольготно. Во всяком случае, нападений от власть имущих здесь не ожидал никто. Даже пьяные сплетни об арестованных художниках и о недалёком любимом Магадане давно канули в Лету. Сейчас в Москве иногда с художником познакомиться можно просто на улице, а не в Магадане. Или у одного из девяти городских железнодорожных вокзалов.
День выдался не жаркий, не холодный, с весёлым ласковым солнцем, с начинающими паучками-парашютистами, с тем особым запахом, сводящим с ума, когда ещё не жгут листья, но ароматы осени всё сильнее проникают в жизнь города, в сознание горожан. В такие чудные дни люди, жмурясь, словно котята, или, прикрываясь вошедшими этим летом в моду бликоотражающими очками, привычно спешили куда-то, ныряли в вечную суету Москвы, растворяясь в ней навсегда или почти навсегда.
По каким-то своим чисто женским житейским делам Шура заехала на Белорусский вокзал, причём у неё образовалось «окно» в тридцать-сорок минут – это время она решила убить в скверике на площади, где точкой отсчёта был памятник Великому Членину, отчего и скверик москвичи чаще всего величали «плешкой». Вождя она звала так ещё со школы хотя бы за то, что в его владениях все были какими-то членами. Даже женщины. Сама Шура недавно избавилась от членства в Союзе Художников и ничуть не переживала. Скорее наоборот.
Скверик был полупустой. Большинство посетителей к тому же оказались обыкновенными российско-советскими бомжами, которые организовали здесь своё постсоветское членство, поскольку менты на плешку заглядывали редко. Поэтому площадка вокруг памятника не пустовала никогда, и даже за уборкой мусора кому-то удавалось следить.
Примостившись на свободном конце стандартной советской лавочки со спинкой, девушка обратила внимание на молодого человека в монашеском подряснике переходившего от скамейки к скамейке, что-то раздававшего скамеечным насельникам. Не обошёл он и Шуру. Подошедши к ней, монашек замешкался, – видимо более цивильный вид, чем у большинства остальных обитателей плешки сначала смутил его, – но потом монашек решительно запустил руку в глубокий карман подрясника, вытащил оттуда и протянул Шуре пятьдесят рублей в российской валюте. Девушка ошарашено переводила взгляд от купюры на лицо монаха и назад, но не могла сказать ни слова.
– Берите, это вам, – протянул монах деньги.
– Зачем? – наконец выдавила Шура. – Вы всем деньги раздаёте?
– Нет. Только тем, кто нуждается, – пояснил монах.
– По-вашему я из них? То есть, похожа на откровенную московскую бомжиху или старушку с пенсией в половину прожиточного минимума? – Шура снова посмотрела в лицо монаху. Потом решительно взяла купюру. Зачем? Она, скорее всего, не смогла бы ответить на этот вопрос даже себе. Скорее всего, просто на память.
– Мне так показалось, – пожал тот плечами. – Притом тут по утрам собираются только бездомные и бедные. Должен же им кто-то помогать?
– Наверное, – улыбнулась Шура. – Действительно, кто-то ведь должен помогать обездоленным. Это речь не мальчика, но мужа!
Открытое лицо юноши, тёмные волосы, небольшая бородка, прямой немигающий взгляд – портрет довольно заурядный для любого заурядного человека. Но в том-то и дело, что на молодце был подрясник! Даже это говорило о многом. Одним словом он, как личность, заслуживал внимания.
– Может, вы по заданию общины, или как там у вас? – предположила Шура. – Какое-нибудь общество милосердия?
– Какая община? – вопросом на вопрос ответил монах. – Я из Валаамского монастыря. Тут недалеко наше подворье. А деньги… У меня иногда появляются личные наличные, только зачем они мне? А неимущие тоже люди. Ведь не по воле своей они побираются.
– Простите, вы действительно настоящий батюшка? – Шура всё ещё не могла сопоставить молодость монаха и его сан. – Я вижу у вас на груди наперсный крест, такие носят только священники? Или у вас в монастыре какие-то другие правила?
– Всё правильно, – кивнул тот. – Я – иеромонах Агафангел.
– Агафангел… надо же!
– Вас удивляет моё имя?
– Нет. Наверное, нет, – сконфузилась Шурочка за свои расспросы. – А вы давно монашествуете?
Монах, совсем было собравшийся отправиться дальше, остановился. Снова глянул на Шуру, решая для себя: стоит ли вот так первой встречной что-то рассказывать, откровенничать, раскрываться? Потом, решив видимо, что никакого криминала не будет, признался:
