Надежда Беленькая - Рыбы молчат по-испански
Ей сделалось не по себе.
В этот миг к ней подсел Павлик, хозяин спортивной сумки.
– Ну что, надумала?
– Даже не знаю… – смутилась Нина, теребя какую-то тряпку.
– Ничего не подходит?
Нина молчала.
– Ясно…
Повисла неловкая пауза.
– А ты это… Учишься, что ли, с Русланой?
– Ага. В предпоследнем.
Кассета играла.
Павлик смотрел на Нину внимательно своими взрослыми глазами.
Казалось, он тоже попал под власть ритмичной музыки и детского голоса, лившегося из колонок.
– Хорошо поет, – хмыкнул Павлик. – Девки из-за него вены пилят… А тебя я помню. Видел несколько раз возле школы. Думал, что это за девушка серьезная такая.
– Спасибо, – прошептала Нина и покраснела.
– За что? – удивился Павлик.
– Просто так…
Они еще помолчали, прислушиваясь к простеньким словам песни.
Внезапно Павлик пересел поближе, как будто возле дверцы ему мешал сквозняк. Теперь он касался Нины джинсовым бедром и краешком рыжей кожаной куртки, под которой виднелась рубашка «лакост» с крокодилом. Нина чувствовала тепло его тела и думала про огонек в лесу.
В животе сжалось и потянуло.
И Павлик как будто догадался: поднял руку и быстро провел ладонью по ее груди и животу, словно смахнул паутину. Это мгновенное касание, бессмысленное и дерзкое, могло испугать, но Нина совсем не испугалась. Пальцы были незлые, они излучали нерешительность. И вдруг ей захотелось прижать его руку и сидеть рядом с ним долго-долго, чтобы это никогда не кончалось. Но секунды шли, проходили, превращались в воспоминания, и вот уже пальцы ускользнули, и вместо них Нине под одежду заползал холод.
– Не надо так, – зачем-то сказала Нина, когда все уже было позади.
– Не буду, – ответил Павлик и спрятал руку в карман.
Они помолчали. Песня кончилась, новая еще не началась, и тишина оглушила Нину. Чего-то не хватало, и она болезненно, всем своим существом чувствовала пустоту, которую нечем было заполнить.
– Почему ты такой? – спросила она.
– Какой?
– Такой, – объясняла Нина, но в точности не могла передать, что имеет в виду, и бросила первое попавшееся: – Такой грустный…
– Не знаю. Ты ведь тоже не веселая.
– Понимаешь, все это… – сказала Нина дрожащим голосом, обводя взглядом бессмысленную одежду, рассыпанную по сидению. – На самом деле мне нужно совсем другое…
Она сама не понимала, что говорит. Слова опережали мысли.
Конечно, она не думала в этот миг про одежду.
– Ты, наверное, имеешь в виду «ливайсы»?
Нина поразилась. Павлик как будто прочитал ее мысли, только не из настоящего, а из прошлого. Он угадал, но промахнулся.
– Откуда ты знаешь про «ливайсы»?
– А я вообще много чего про тебя знаю.
– Например?
– Например, ты любишь шоколад. И сгущенку.
– Точно, – улыбнулась Нина. – А еще?
– Читаешь умные книжки… Пробовала курить.
– Верно!
– Любишь целоваться…
Даже не видя себя в зеркале, Нина почувствовала, как блестят у нее глаза. Она вся была здесь, вся на виду. Как будто с нее сорвали одежду. Она больше не была сложной и противоречивой взрослеющей девушкой. Незнакомый Павлик вынул ее душу и расправил на жесткой ладони.
– А теперь сюрприз… Смотри, – он развернулся длинным худым телом, поискал в багажнике и вытащил мятый пакет.
– Вот. Битые, зато родные.
Нина сунула в пакет руку, и еще не рассмотрев как следует, что там, по гладкому касанию тонкого котона уже знала: это они.
Потертые джинсы и серая майка с надписью на груди.
Нина осмотрела штаны, развернула майку.
– Уличная мода? – тихо спросила она.
– Она самая, – Павлик усмехнулся.
– «Гэп», – прочитала Нина на майке. – Никогда не слышала.
– Американская фирма, – ответил Павлик.
Нинино лицо горело. Даже уши. Ей казалось, что сердце стучит на всю машину, и Павлик догадывается и про ее смятение, и про этот жар внизу живота, и про странную жажду, которую Нина чувствовала впервые. Чтобы спрятаться, она сосредоточенно рассматривала джинсы и майку, с притворным интересом вертела в руках, вывернула наизнанку и посмотрела этикетки. Но сейчас эти вещи уже не были целью, они превратились в предлог. А потом что-то произошло – само собой, без участия Нины: ее рука поднялась в воздух и робко опустилась на волосы Павлика. На ощупь они были теплые, шелковые. Наверное, Павлик их красил – волосы были светлые и тонкие, как у ребенка. Нинины пальцы зарылись в мягкую гущу, а Павлик сидел неподвижно, уставившись перед собой, и слушал кассету. Потом повернулся и внимательно заглянул ей в глаза, как будто она ему что-то сказала, а он не расслышал.
Нина убрала руку.
– Послушай, – обратился к ней Павлик. Голос у него был глухой, чуть хрипловатый, словно он простыл или запыхался после быстрого бега. – У тебя с мужиками что-то уже было, да?
– Нет, не было. Я так просто не могу, – серьезно ответила Нина.
– Не можешь, – усмехнулся Павлик. – Ну и не надо, – и он похлопал ее по коленке.
И Нина поняла, что это все. Что у нее с ним больше уже никогда ничего не будет, что через несколько минут все кончится – погаснет огонек, развеется тепло, оборвется песня, которую зачем-то поет мальчик из детского дома, толком еще не зная, о чем она. Нина возненавидела себя за это смущение, за идиотский ответ, потому что должна была ответить по-другому.
Что-то мелькнуло за окошком автомобиля…
В открытую дверцу заглянула Руслана, посмотрела на Павлика и исчезла.
Нина вздрогнула: не ожидала увидеть перед собой это чужое лицо. Она забыла, что ее ждут.
Внезапно Павлик помрачнел. Он за что-то разозлился на Нину или ему стало неловко перед Русланой: возится с тупой малолеткой, и еще не известно, будет ли толк.
– Я возьму джинсы и майку, – быстро сказала Нина. – Сколько они стоят?
– Один чел хотел взять за восемьдесят, – ответил Павлик уже совсем другим тоном: нагловато, по-деловому. Как будто минуту назад с Ниной разговаривал кто-то другой. – Плюс майка – еще шестьдесят. Но тебе так и быть, отдам за сто двадцать. Сто двадцать рублей джинсы и майка. Нормально?
– Нормально, – ответила Нина.
Кончики ее пальцев все еще согревало тепло его светлых волос. Ей хотелось сказать ему: я же знаю, кто ты. Ты совсем другой. Зачем ты теперь играешь? Зачем притворяешься и говоришь таким тоном? Ты что, боишься Руслану?
Но вместо этого она сложила вещи, сунула обратно в пакет и молча протянула деньги. И он их взял, не глядя на нее, воровато пересчитал и убрал в карман.
Нина вышла из машины.
– Что взяла? – к ней подошла Яна.
– Джинсы и майку, – устало ответила Нина.
– И почем?
– Сто двадцать за то и за это.
– Покажи…
Нина приоткрыла пакет, и Яна заглянула.
– Супер, – похвалила она. – Повезло. Майка классная!
– Что-то ты выглядишь плоховато, – мрачно усмехнулась Руслана, обжигая Нину ненавидящими глазами.
– Музыка… – пробормотала Нина, едва сдерживая слезы. – Музыка очень красивая…
– «Ну что же ты моим соплям совсем не рада», – напела Яна гнусавым голоском и расхохоталась. – Пока! Носи на здоровье! А за флакончик – отдельное спасибо…
Руслана и Яна уселись на то же место, где Нина только что сидела с Павликом. Они потеряли к ней интерес. Павлик включил зажигание, и машина медленно поползла мимо Нины.
«Я их так хочу согpеть теплом, о белые pозы, у всех на глазах я целовать и гладить готов», – пел подросток из открытого окошка.
И Нина осталась во дворе одна. У нее в руках в мятом пакете была мечта – голубые «ливайсы» и майка жемчужного цвета, очень простая, легкая и приятная на ощупь. Но Нина не была им рада. Это было не то, совсем не то! Это была подмена.
Счастье опоздало: оно пришло, но перепутало время.
Прошлое не отпускало, и Нина не сопротивлялась.
Примеряя перед зеркалом новые джинсы, Нина все переживала вновь.
Как будто ничего не было – не университета, ни всех этих лет, а она сама – робкий молодой месяц.
После того случая она видела Павлика много раз. На крыльце школы, у калитки – мельком, случайно. Все было в прошлом, в том весеннем дне – медленное время, голос на кассете. У Нины остались только старые джинсы, которые она износила до дыр, а потом переделала в шорты.
Руслана и Яна… Спустя несколько лет ей рассказали, что Яна умерла от передозировки. А Руслана исчезла. Кажется, она имела какое-то отношение к Яниной смерти.
За окном было темно. Она встала, вышла из комнаты и подошла к зеркалу. Дверь в комнату была открыта, но слабый свет настольной лампы едва проникал в сумрак прихожей. Нина стояла спиной к лампе, и ее лица видно не было. В таинственно мерцающем зеркале отражался незнакомый темный силуэт. Кто это – здесь, перед ней? Выпускница университета, аспирантка, умеющая пересказать жизнь Сальвадора Дали по годам и чуть ли не по дням? Удачливая бизнесвумен, фея, соединяющая судьбы? А может, все та же безгрудая девушка на тонких ножках, тайная фанатка группы «Ласковый май», потерявшая голову от любви к фарцовщику с крашеными волосами, который унес все ее деньги в обмен на поношенные джинсы и застиранную футболку?
