Дарья Кузнецова - Увидеть Париж – и жить
– Все когда-нибудь бывает в первый раз.
– Ну что ж, пожалуй, ты прав.
Мы вышли из конюшни. Я была в легкой норковой шубке до пояса и в сапогах без каблуков, которые надела по совету Пьера. Он был в кожаной куртке и в сапогах. На улице нас встретил жокей.
– Вот это Людовик Четырнадцатый, – улыбнулся Гарри, державший за поводок крупного бурого коня, – такой же ленивый, только и знает, что жрать.
– Он просто уже стар, когда-то участвовал в скачках, теперь на заслуженном отдыхе, – Пьер помог мне забраться на лошадь и сам вскочил сзади.
Это было удивительное ощущение: зимние тихие поля, с пожухлой травой, почти не покрытые снегом, солнце, тепло и руки любимого человека за спиной. Мы с Пьером были близки, но все-таки я чувствовала, что между нами остается какая-то стена, барьер, что-то невидимое, неосязаемое не дает мне до конца раствориться в этом человеке, почувствовать себя полностью счастливой. Что же это? Я почему-то не могу понять. Со Славой такого не было. Мы действительно были как одно целое, Слава тоже любил порассуждать, но как-то более красиво и поэтично, более от души, чем Пьер. Мой бывший муж ведь собирался писать пьесу. Наверно, уже написал. Когда Слава говорил, сердце начинало часто колотиться, а когда Пьер высказывал свои мудрые умозаключения и риторические вопросы, я скорее украдкой иронически улыбалась. Хотя мой нынешний друг мне очень нравится: он умеет быть нежным, он широко образованный, очень умный человек, ценит меня, и я чувствую себя настоящей леди рядом с ним. Но почему-то все-таки нет такой остроты чувств, как тогда в молодости. Неужели этого больше никогда не будет? А чего ты хочешь? – с иронией спросила я себя. – Ты стареешь, детка, тебе уже не девятнадцать, и ты двигаешься, увы, только в одну сторону.
Какой бы смирной ни была лошадь, все равно на ней не чувствуешь себя полностью в безопасности. Это все равно как поселиться около затихшего вулкана, все тихо, мирно и хорошо, растут мандарины в саду. Но в один не прекрасный день из кратера повалит дым, польется лава, посыплются горящие камни и настанет последний день Помпеи. А может, я просто трусиха? Даже сейчас, имея такие деньги, я боюсь жить. Нет, все кончено, моя судьба изменилась навсегда, я буду делать все, что захочу.
– Поскакали быстрее! – крикнула я.
– Ну, он вряд ли поскачет быстро, он уже немолод, – Пьер слегка стукнул Людовика по бокам, и конь потрусил чуть быстрее, потом еще прибавил скорости, и скоро мы уже поскакали почти во весь опор. Это было незабываемо: быстрая скачка, ветер в лицо и огромное количество адреналина в крови. Мне казалось, что сейчас пожилой Людовик Четырнадцатый придет в ярость, как Куропатов, например, и сбросит меня. И я погибну, как дочь Рэтта Баттлера, нелепо и случайно.
Да, Вася, последнее слово осталось за мной. Но к тому же я еще приду на твои похороны, скотина, и скажу: «Дорогие друзья, мы все знаем, что покойный был подонком и мерзавцем, но пусть в аду ему будет не слишком жарко. Кто знает, может быть, он там откроет казино “Пламя” или бордель “Ведьма” и будет отнимать у чертей их хлеб. Не будем слишком скорбеть понапрасну, наш усопший нигде не пропадет. Пойдемте лучше выпьем за то, что без этого скота на земле стало чуть-чуть больше добра, человеческого тепла, радости и света». Почему я до сих пор злюсь на него? Неужели я такой злопамятный человек? Хватит жить прошлым, у меня есть будущее, озаряемое светом двух миллионов евро.
А мы скакали все быстрее.
– Слушай, как здорово – чувствую настоящее единение с природой, – сказала я. – Мне так нравится, что человек и лошадь становятся одним целым, это истинный, чистый восторг, настоящая жизнь. Я хочу научиться скакать.
– Конечно, научишься, запишись в школу верховой езды. Я найму тебе лучшего тренера, пусть Гарри дает тебе индивидуальные уроки.
– А ты не боишься, что у нас начнется роман? – засмеялась я.
– Нет, не боюсь. Зачем бояться, если любишь. Страх – чувство, противоположное любви. Если тебе будет лучше с другим человеком, так тому и быть. Я желаю тебе счастья, мне будет больно, но я сильный и переживу.
А через несколько дней мы сидели в уютном ресторане. Мы заказали скромный ужин, вино, сырный суп и устриц. И Пьер неожиданно достал маленькую бархатную коробочку.
– Дорогая, мы вместе всего три месяца. Но мне кажется, я знаю тебя целую жизнь. Звучит глупо и банально, я говорю, как студент. Но это правда.
Он открыл коробочку, там было кольцо с огромным бриллиантом.
– Я хочу, чтобы ты стала моей женой, дорогая, чтобы у нас были дети. Ты согласна?
Я была обескуражена. Наш роман был красивым, но я не хотела вступать в брак.
– Милая моя, ведь ты не была официальной женой… того человека из России, который завещал тебе состояние. Будет все, как ты захочешь – шикарная свадьба, пресса, высшее общество, ты будешь принцессой, поверь мне, ты достойна этого.
У меня перед глазами пронеслась наша свадьба со Славой. Мы долго сидели в квартире его друга на Фонтанке, было много народу и очень весело. А потом мы пошли гулять по ночному Питеру, смотрели развод мостов и белые ночи. Мне было девятнадцать, ему двадцать три, мы были так красивы, молоды и беззаботны, как подснежники в весеннем лесу, и все нам хлопали и поздравляли. А потом я случайно уронила в Неву цветы, подаренные режиссером последнего спектакля, в котором участвовал Слава. Букет плыл по поверхности воды, слегка покачиваясь, и все смеялись и махали ему вслед.
– Это к несчастью, ты расстанешься со Славой, – сказала Леся, высокая, очень худая брюнетка в очках, глубоко вдыхая сигаретный дым, – тебе придется уплыть от него.
Все зашикали на нее, стали называть ее ревнивой, завистливой старухой Шапокляк. А мне на минуту стало грустно. А потом я вспомнила развод. Мы вошли через заднюю дверь загса. Я плакала и умоляла Славу остаться со мной, он обнял меня и тоже разрыдался. А высокая улыбающаяся блондинка и ее пожилой спутник, за минуту до этого весело болтавший по телефону, удивленно смотрели на нас.
– Ларочка, прости меня, я не могу. Ты еще обязательно будешь счастлива, когда-нибудь, – шептал Слава, прижимая меня к себе.
Вот, видимо, сейчас настал этот счастливый час икс.
– Нет, Пьер, я не могу выйти за тебя.
– Но почему? Ты не любишь меня?
Играла негромкая музыка, мерцали свечи, напротив меня сидел человек из списка Форбс, совладелец корпорации, и вся ситуация вдруг на мгновение показалась мне театром абсурда. Но я зажмурилась, снова открыла глаза, и декорации не исчезли.
– Понимаешь, я очень хочу ребенка, очень давно, много лет. Это для меня важнее, чем штамп в паспорте, пусть и поставленный в самой шикарной обстановке. Давай попробуем сделать ЭКО, если ты меня любишь и хочешь ребенка. И если получится, я сразу выйду за тебя замуж.
– Но я все-таки тебя не совсем понимаю. Значит, то, что ты мечтаешь стать матерью, для тебя более существенно, чем наша любовь? – с грустью спросил Пьер.
– Слушай, ну нельзя же судить так однозначно. Нет, не более существенно. Но это слишком ответственный шаг, я придерживаюсь современных взглядов, для меня важнее отношения, чем официальные бумажки.
Ведь это шанс стать женой миллиардера. Он ведь на самом деле гораздо богаче меня. Но все равно непонятно, почему у меня был сильный внутренний протест против такого шага. Я не могла выйти за Пьера замуж. Наша психика порой преподносит сюрпризы. Глубины подсознания как минное поле, и если пойти туда прогуляться, запросто может произойти взрыв.
– Дорогая, мне очень жаль. Но хорошо, пусть будет так, как ты хочешь. Мы можем в следующем месяце пройти эту процедуру. А если у тебя родится двойня или тройня? Нам придется нанимать много нянек.
– Не страшно, – засмеялась я, – а как к этому отнесется ваше высшее общество?
– Знаешь, чем ты меня привлекла? Своей независимостью. Ты бросала всем вызов. Это делало тебя похожей на юного подростка, только начинающего жить, у которого еще впереди первая страсть и первая ночь любви. Честно говоря, это так завело меня тогда. Я скоро постарею, но я независим, мне все равно, кто что подумает, лишь бы мы с тобой были счастливы.
– Это здорово, – улыбнулась я. «Но где же у Пьера червоточина, скелет в шкафу, ахиллесова пята? Я его до сих пор плохо знаю. Он всегда такой правильный, рассудительный, ироничный. Люди его круга привыкают скрывать свои истинные чувства».
– Пьер, послушай, а есть ли что-нибудь, что тебя по-настоящему мучает? Были ли у тебя в жизни какие-то страшные ошибки? – я заглянула ему в глаза.
Глава 15 На дно
– О, конечно, как и у всех. Когда-то я влюбился, безумно, как мальчишка, всей душой, всем сердцем в сорокалетнюю женщину, подругу моей матери. Я не мог оставаться без нее ни на минуту, мне тогда было семнадцать. Казалось бы, в каком-то смысле банальная история. Когда мои родители узнали, был страшный скандал. Но я до сих пор помню наши волшебные вечера в Булонском лесу. У нее было темное прошлое, она когда-то работала в стрип-клубе. Мадлен, Мадлен. Она показывала мне такие вещи, настоящее небо в алмазах. А потом мы бродили по злачным местам Парижа, где собираются бедные отчаявшиеся люди, вступившие на путь криминала. Привкус опасности, мерцающий свет другой, рискованной жизни и кровь, переполненная адреналином и тестостероном, – это все создавало настоящую гремучую смесь. Мне казалось, что я в любую минуту могу взорваться от переполнявших меня чувств и разлететься на осколки из похоти, ярости, страха, наслаждения и тоски по чему-то настоящему, что скоро должно произойти. Сколько наслаждения есть на земле, запретного и разрешенного, пьянящего и мучительного! В юности я умел чувствовать его терпкий привкус, ловить эти сжимающие сердце сладкой судорогой мгновения удовольствия. Теперь, с возрастом, все стало спокойнее. Но все равно я вижу ее образ в сумеречном свете парижских кварталов, ее смеющееся, ироничное, умное лицо с сеточкой морщинок. Она была воплощенная искусительница, сама страсть, сама любовь.
