Андрей Геласимов - Десять историй о любви (сборник)
Но я не только на тренировках снимала. Как-то незаметно начала ездить за ней по всей стране. Сама не знаю, как увлеклась. Меня просто завораживали ее движения. Это уже потом критики мне объяснили, что я как бы заново открыла стилистику Лени Рифеншталь. Но тогда я про Лени даже не знала. Мне просто нравилось, как работает Настино тело. Как она выстреливает правой почти без подготовки и как красиво и твердо в этот момент занимают позицию ее ноги. Я все смотрела и смотрела на эти бесчисленные видео, снятые на разных соревнованиях, а потом они как-то взяли и сами собой смонтировались. У меня, если честно, до сих пор такое ощущение, что это не я монтировала весь фильм. Ну, то есть, конечно, не ангелы там, не высшие силы, но совершенно точно – не я. Я бы так не смогла. Ни за что в жизни.
Когда один знакомый случайно у меня этот материал увидел, он сказал – надо на какой-нибудь фестиваль отправить. Я ему говорю – ты смеешься, что ли? А он отвечает – нет, не смеюсь. Ты, Машка, не актриса, ты режиссер. Офигительный режиссер, каких мало.
И вот я теперь стою тут на сцене перед вами, и это настоящий международный кинофестиваль, и у меня целых две золотых статуэтки – за документалистику и за лучший дебют, а я, дура, так и не выяснила – за что мне себя полюбить.
За локти или за коленки?
Сентябрь
Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
И. Бродский– Какого черта ты завез меня в эту глушь?
Ее голос подрагивал от гнева. Скрывать от него свое настроение уже не имело никакого смысла. Всё, что они когда-то скрывали друг от друга, давно стало известно обоим. По крайней мере, она так считала.
Он положил руку на ее затянутую в перчатку ладонь, но она тотчас стряхнула ее, как будто по ней проползло насекомое. Он сделал вид, что рука его совершила свое маленькое путешествие невзначай.
К этому времени почти стемнело. Низкая облачность и мелкий дождь еще больше затрудняли видимость. Машина медленно ползла вверх. Дорога, высвечиваемая фарами, петляла между скал и редких на этой высоте деревьев.
Он попытался рассмотреть в полутьме кабины ее лицо. Знакомые черты приобрели за эти годы новое выражение. Он больше не видел в них детской наивности. Тонкий нос вытянулся и заострился. Рот стал заметно тверже – в уголках его не прятался больше доверчивый интерес к миру, готовый встрепенуться смущенной улыбкой. В ней почти исчезла та растерянная девочка, которую он оставил шесть лет назад с двумя детьми в крошечном городке в восточной части Йоркшира. Рядом с ним сидела красивая, интересно развившаяся, злая женщина. Впрочем, о ее лице он мог судить только в очень общих чертах. Оно было закрыто вуалью до самого подбородка. Время от времени он мог видеть, как блестят ее глаза в отраженном свете фар. Причины этого блеска ему, в общем, были понятны.
– Ты уверен, что знаешь, куда мы едем?
В ее голосе прозвучала тревога.
– Ты же сама сказала – в Галифакс.
– В Галифакс надо было ехать по большой дороге в сторону Лидса, а тебя какой-то черт занес в эти горы.
– Это не горы… – он усмехнулся и покачал головой. – Пеннайнз давно уже никто не называет горами.
– Какая разница, где свернуть себе шею – в Альпах или среди этих холмов. Твоему драндулету хватит ямы в три метра, чтобы мы там горели до самого утра.
Он вынул армейскую зажигалку, щелкнул ею и взглянул на часы.
– Сколько? – обеспокоенно спросила она.
– Половина девятого.
– Я так и думала!
Он промолчал.
Фары выхватывали из темноты бесконечный дикий кустарник. Дорога почти исчезла. Здесь явно никто не ездил долгое время. Груды камней, валявшихся прямо на пути, сильно осложняли движение. Ему то и дело приходилось тормозить, объезжать очередное препятствие, сдавать назад, рискуя свалиться в незамеченный овраг. Они ехали вверх уже больше часа, но подъем никак не заканчивался.
Вскоре пошел сильный дождь. Дорога стала совсем скользкой. Он понял, что заблудился. Шелест дождя снаружи перешел в ровный шум. Звук работающего двигателя больше не успокаивал.
– Мне страшно, Эдди.
– Ничего не бойся, – ответил он и остановил машину.
– Что случилось? – встревоженно спросила она.
– Ничего.
– Как ничего? Мы же встали!
Он промолчал, и в наступившей тишине проливной дождь забарабанил по кожаному верху, как барабан в цирке перед прыжком акробата.
Эдди нагнулся вперед и выключил фары. Машину обступила непроницаемая темнота.
– Что дальше? – спросила она.
– Думаю, надо искать ночлег, – ответил он. – Дальше ехать опасно.
Сами того не заметив, они перешли на шепот.
Открыв дверцу, он выпрыгнул на скользкую глинистую землю, обошел машину и постучал в стекло.
– Выходи.
Затем, не дожидаясь ее, двинулся вверх по склону холма и пропал из вида.
Через несколько секунд она догнала его. Эдди уверенно шагал по хлюпающей жиже, как будто ему было известно, куда идти. Смокинг на нем быстро промок до нитки. Отяжелевшие от воды полы пиджака с неприятным звуком хлопали по бокам. От ветра он попытался поднять воротник, но в этом не было никакого смысла. Вода струилась по лицу, сбегала по шее, просачивалась под шелковую рубашку.
Вдруг он остановился и сжал ее руку.
– Смотри!
– Что?
– Смотри, вон там, чуть левее.
– Что? Я ничего не вижу.
– Иди за мной.
Он двинулся вперед, и она поспешила следом. Скоро из темноты выступило двухэтажное здание. Ни одно окно в нем не было освещено.
– Спят, что ли, уже? – сказал Эдди и направился к входной двери.
– О черт… – услышала она его голос через секунду.
– Что? Что там такое?
– Иди сюда, сама увидишь.
Входной двери не было. Вместо нее зиял черный проем, ведущий в глубь очевидно пустого, давно заброшенного дома. Стекла в рамах были разбиты.
– Я не хочу туда. Там страшно.
– Там сухо, – сказал Эдди и потянул ее за собой.
Пройдя по небольшому коридору до старой скрипучей лестницы, они в нерешительности остановились.
– А вдруг там кто-нибудь есть?
Вместо ответа Эдди начал подниматься.
Наверху они нашли комнату с неразбитым окном и устроились прямо на полу. Мебели в комнате не было. Подсвечивая себе зажигалкой, он собрал обрывки старых газет и постелил их в углу. Усевшись на газеты, они наконец прислонились друг к другу. Эдди почувствовал, как ее сотрясает от озноба.
– Замерзла?
– Сентябрь вообще-то. И платье насквозь мокрое.
– Снимай, мы его выжмем.
– Обойдешься. И так согреюсь.
– Стесняешься, что ли?
– Отстань.
Некоторое время они просидели молча. Снаружи раздавался ровный шум дождя. После того как Эдди убрал зажигалку, в комнате стало абсолютно темно. Обернувшись, он мог видеть только очертания ее головы. От ее мокрых волос исходил почти забытый запах.
– У тебя есть кто-нибудь?
– Не твое дело.
– Разумеется, не мое. С кем ты была сегодня у Нортонов?
– А ты с кем?
Вместо ответа он вздохнул:
– Не знал, что ты у них бываешь.
– Я у них не бываю.
Она отвечала коротко и совсем не задумываясь, но всякий раз переставала дрожать на ту пару секунд, что требовались для ответа.
– Может, пиджак мой наденешь?
– Какой смысл? Он тоже мокрый.
Его глаза постепенно привыкали к темноте.
– Ты меня видишь, Лиз?
– Я не хочу тебя видеть, Эдди.
– А я тебя вижу.
– Слушай, не надо.
– Что не надо?
– Не начинай. Твои попытки меня не интересуют.
Он помолчал.
– Зачем ты села ко мне в машину?
– А куда мне было садиться? Я вышла из дома, рядом с машинами никого, кроме тебя, не было. Да и кто бы повез меня в Галифакс?
– Ну да… – он разочарованно вздохнул. – В такую даль никто не поедет. А тебе с чего туда вдруг? Вечеринка только начиналась.
– Не твое дело.
Помолчав еще с минуту, он тихо засмеялся.
– Ты чего? – насторожилась она.
Он не ответил, но продолжал еле слышно смеяться.
– Что с тобой? Спятил?
– Ты знаешь, Лиз, а ты ведь всегда была мерзлякой.
– Ну и что?
– Ничего… Поэтому ты и мерзнешь.
– Дурак!
– Помнишь, ты каждую ночь не могла заснуть от того, что у тебя были холодные ноги, и я забирался к тебе под одеяло, чтобы ты могла погреться, прижав их к моим. Но ты никогда не лежала спокойно. Ты шевелилась и терла свои пятки об меня, а у тебя очень шершавые пятки. Это было ужасно щекотно, но я терпел.
Он снова негромко засмеялся в темноте.
– А помнишь, однажды ты начала икать от того, что у тебя замерзли ноги…
