KnigaRead.com/

Захар Прилепин - Грех (сборник)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Захар Прилепин, "Грех (сборник)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

«Афганец» ещё какое-то время стоял на ступенях, всё раскачивался, скаля иногда лицо в улыбке, потом махнул рукой в нашу сторону и, спотыкаясь, пошёл пешком.

Около пяти часов, посчитав выручку, выкатился Лев Борисыч и, не попрощавшись, уехал. Он, впрочем, никогда не прощается.

Презрительно цокая каблучками, вышла покурить Аля. Кривя некрасивое личико, глубоко затягивалась, стоя к нам вполоборота, чтобы я видел её и понимал то, как она относится ко мне. Следом выскочил Вадик, отчего-то повеселевший. Тоже закурил, за компанию с Алей. Он курит одну сигарету за ночь – вот в это время, в пять утра, на рассвете.

Какой сегодня кислый рассвет. Бодяга, а не рассвет.

Москвичи выходили почти последними. Я, лишённый эмоций, с пустой головой, ждал, что высокий опять остановится, скажет что-нибудь, но он, громко икая, разговаривал с водителем и прошёл мимо, словно меня больше не существовало.

За ними тянулся позёр, в фойе он остановился, чтобы надеть свой плащ. Я смотрел, как он долго размахивает им, обдавая нас дурным запахом еле ощутимого гнилья. Позёр торопился, хотел поспеть сказать что-то московским гостям, но не успел, они уехали, сразу дав по газам и нагло сигналя всем, кто брёл по дороге.

Позёр вышел на улицу. Вадик при его появлении юркнул в клуб, но успел получить пухлой рукой по ягодице. Позёр довольно осклабился в убегающую спину Вадика, увидел нас, громко собрал слюну и плюнул, попав на стеклянную дверь. Жёлтое, густое, словно раздавленный и пережёванный моллюск, текло по стеклу.

Я спрыгнул с табуретки, она упала, загрохотав у меня за спиной.

Позёр поспешил вниз по ступеням.

Размахивая рукой, он подзывал таксиста.

«…На своей не хочет ехать, пьяный…» – мельком подумал я. Такси поехало к нему навстречу – но я успел быстрее.

Развернув позёра за плечо, я сделал то, чего никогда не позволял себе делать с посетителями клуба, – ударил его в лицо, в челюсть, плотным ударом. Поймал его за плащ, не позволил упасть. Схватил за волосы, они были сальные и скользкие, выровнял голову и ударил снова, метясь по зубам.

Отпустил позёра, и он упал вперёд лицом, отекая кровью, слюной, ещё чем-то.

– Он не поедет, – сказал я таксисту ровным голосом. Таксист кивнул головой и укатил.

Молоток, с красным лицом, ударил ногой, пудовым своим берцем, позёра по ребрам. Его подбросило от удара. Закашлявшись, он встал на четвереньки и попытался так идти. Я наступил на его плащ.

– Не уходи, – сказал я ему.

Молоток ещё раз ударил позёра – по животу, и мне показалось, что изо рта позёра что-то выпало.

Руки его ослабли, он не устоял на четвереньках и упал лицом, щекой в лужу, выдувая то один маленький розовый пузырь, то сразу несколько.

Я присел рядом, прихватил его покрепче за волосы и несколько раз, кажется семь, ударил головой, лицом, носом, губами об асфальт. Вытер руку о его плащ, но она всё равно осталась грязной, осклизлой, гадкой.

Только сейчас я заметил, что иномарка… всё с теми же подростками… так и не уехала. Они смотрели на нас из-за стекла.

Оглядевшись, я нашёл камень. Они догадались, что я ищу, и, визжа тормозами, стремительно развернулись.

– Проваливайте на хер! – крикнул я, бросая камень, и он не долетел.

Молоток тоже нашёл камень, но бросать было уже поздно. Покачав камень в руке, он кинул его в траву на обочине.

– Пока, Сёма, – попрощался я еле слышно.

– Давай, – ответил он хрипло.

Дома, на кухне, сидела моя жена.

– Я очень устала, – сказала она, не оборачиваясь.

Снимая берцы, срывая их, никак не поддающиеся, я смотрел в затылок жене.

В нашей комнатке заплакал ребёнок.

– Ты можешь к нему подойти? – спросила она.

Я прошёл в ванную, включил жёсткую струю холодной, почти ледяной воды. Опустил под неё руки.

– Можешь, нет? – ещё раз спросила моя жена.

Я упрямо натирал мылом кисти, ладони, пальцы, так что мыло попадало под коротко остриженные ногти. В который раз опускал руки под воду и смотрел на то, что стекает с них.

Ребёнок в комнате плакал один.

Белый квадрат

Привет, Захарка. Ты постарел.

Мы играли в прятки на пустыре за магазином, несколько деревенских пацанов.

Тот, кому выпало водить, стоял лицом к двери, громко считал до ста. За это время все должны были спрятаться.

Темнолицые, щербатые, остроплечие пацаны таились в лабиринтах близкой двухэтажной новостройки, пахнущей кирпичной пылью и в тёмных углах – мочой. Кто-то чихал в кустистых зарослях, выдавая себя. Другие, сдирая кожу на ребрах, вползали в прощелья забора, отделявшего деревенскую школу от пустыря. И ещё влезали на деревья, а потом срывались с веток, мчались наперегонки с тем, кто водил, к двери сельмага, чтобы коснуться нарисованного на ней кирпичом квадрата, крикнув: «Чур меня!».

Потому что если не чур – то водить самому.

Я был самый маленький, меня никто особенно и не искал.

Но я прятался старательно, и лежал недвижно, и вслушивался в зубастый смех пацанвы, тихо завидуя их наглости, быстрым пяткам и матюкам. Матюки их были вылеплены из иных букв, чем произносимые мной: когда ругались они, каждое слово звенело и подпрыгивало, как маленький и злой мяч. Когда ругался я – тайно, шёпотом, лицом в траву; или громко, в пустом доме, пока мать на работе, – слова гадко висли на губах, оставалось лишь утереться рукавом, а затем долго рассматривать на рукаве присохшее…

Я следил за водящим из травы, зоркий, как суслик. И когда водящий уходил в противоположную сторону, я издавал, как казалось мне, звонкий казачий гик и семенил короткими ножками к двери сельмага, неся на рожице неестественную, будто вылепленную из пластилина улыбку и в сердце – ощущение необычайного торжества. Водящий на мгновенье лениво поворачивал голову в мою сторону и даже не останавливался, словно и не несся я, стремительный, к двери, а случилась какая нелепица, назойливая и бестолковая.

Но я честно доносил и улыбку, и нерасплескавшееся торжество до белого квадрата на двери и хлопал по нему с такой силой, что ладонь обжигало, и кричал, что «чур меня».

(Чур меня, чур, жизнь моя, – я уже здесь, у дверей, бью ладонями.)

Выкрикнув, я не без удовольствия услышал хохот за спиной – значит, кто-то оценил, как я ловко выпрыгнул, как домчался…

– Ох… – сказал я громче, чем нужно, обернулся самодовольно, всем видом выказывая усталость от пробега. И конечно же, сразу увидел, что не я, голопузый, вызвал восхищение. Это Сашка опять учудил.

– Я постарел. Стареешь особенно быстро, когда начинаешь искать перед жизнью оправдания.

– Но когда сам веришь своим оправданиям – тогда легче.

– Как я могу им не верить, Саша? Что мне тогда делать?

Саша не слушает меня.

У него мёрзлое лицо с вывороченными губами и заиндевелыми скулами, похожее на тушку замороженной птицы; у него нет мимики.

– Холодно, Захарка… Холодно и душно… – говорит он, не слыша меня.

Сашка был необыкновенный. Солнечный чуб, нежной красоты лицо, всегда готовое вспыхнуть осмысленной, чуткой улыбкой. Он ласково обращался с нами, малышнёй, не поучая, не говоря мерзких пошлостей, никогда не матерясь. Всех помнил по именам и спрашивал: «Как дела?». Жал руку по-мужски. Сердце прыгало ему навстречу.

Он позволял себе смеяться над местными криволицыми и кривоногими хулиганами – братьями Чебряковыми. Смотрел на них сужающимися глазами, не сметая улыбку с лица. Чебряковы были близнецами, старше Сашки на год. В детстве это большая разница. По крайней мере у пацанов.

Я слышал, как однажды он смеялся – один, среди нас, не решившихся даже скривить улыбку, – когда Чебряков полез на дерево и порвал с бодрым хрястом рукав до подмышки.

Сашка смеялся, и смех его был ненатужен и весел.

– Чё ты смеёшься? – спросил Чебряков, один из братьев, забыв о рукаве. Зрачки его беспрестанно двигались влево-вправо, будто не решаясь остановиться на Сашиной улыбке. – Чё смеёшься?

– А ты мне не велишь? – спросил Саша.

Я всю жизнь искал повода, чтобы так сказать – как Сашка. Но когда находился повод – у меня не хватало сил это произнести, и я бросался в драку, чтобы не испугаться окончательно. Всю жизнь искал повода, чтобы сказать так, – и не смог найти, а он нашёл – в свои девять лет.

Сашка передразнил весёлыми глазами движение зрачков Чебрякова, и мне кажется, этого никто, кроме меня, не заметил, потому что все остальные смотрели в сторону.

Чебряков сплюнул.

О, эти детские, юношеские, мужские плевки! Признак нервозности, признак того, что выдержка на исходе, – и если сейчас не впасть в истерику, не выпустить когти, не распустить тронутые по углам белой слюной губы, не обнажить юные клыки, то потом ничего не получится.

Чебряков сплюнул, и вдруг резко присел, и поднял руку с разодранным рукавом, и стал его разглядывать, шепча что-то и перемежая слова ругательствами, которые относились только к рукаву.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*