Наринэ Абгарян - Люди, которые всегда со мной
– Ты ж моя умница! – Бабушка ставит на стол тарелочку с ягодами малины и гроздьями красной, прозрачной смородины. – Ешь!
– Не хочу. Смородина кислая.
– Не кислая.
– Мне кислая.
– А если сахарным песком посыпать?
– С сахарным песком – тогда ладно, – расплывается в улыбке Девочка.
– Ах ты хитрая лиса! – смеется бабушка Шушик. – Ладно, так и быть, посыплю сахаром. Но совсем немного – сладкое зубы портит.
Девочка очень любит ее смех. Никто больше не умеет так тихо и ласково смеяться, как она. Ну, может, еще Жено умеет. Но Жено громкая, а бабушка Шушик – совсем неслышная. И даже незаметная – ходит всегда в темном – простые платья, наглухо застегивающиеся на все пуговицы жакеты, строгие пиджачки. Она вообще очень сдержанная, даже в движениях – такое впечатление, словно наперед продумывает каждый свой шаг, чтобы лишний раз не повториться. Девочка завороженно наблюдает, как бабушка Шушик открывает дверцы навесного шкафчика, поднимается на цыпочки, тянется за коробочками со специями. Молотая корица. Лимонные корочки. Ваниль. Палочки гвоздики. Летний сквозняк колышет простенькие шторы на кухонных окнах, тихо позвякивают кольца на металлическом карнизе. Как только в большой эмалированной кастрюле начинает булькать сироп, бабушка кидает туда очищенные от сердцевины яблочные дольки. Следом отправляются малина со смородиной. В самом конце – лимонные корочки, корица и ваниль. Довести до кипения – загасить огонь. Всё.
– Нужно, чтобы все было идеально чистым – и банки, и крышки. Тогда с компотом ничего не случится, и он простоит в погребе до зимы.
– А если не чистое? Что тогда?
– Тогда компот прокиснет, крышки вздуются и полетят. Вся работа насмарку.
– А что такое «идеально»?
– Совершенно. Превосходно, – бабушка Шушик ловит растерянный взгляд Девочки, спохватывается, – непонятно объясняю?
– Ну да.
– Сейчас найду объяснение проще. Идеально – это лучше не бывает. Теперь понятно?
– Теперь понятно, – кивает Девочка.
Жено размешивает горячий компот большой поварешкой – чтобы равномерно распределить гущу, и заливает в банки по самое горлышко. Бабушка Шушик кидает в каждую банку по две палочки гвоздики, ошпаривает металлическую крышку кипятком и тут же накрывает ею горлышко банки. Крышки горячие, поэтому она ловко цепляет их за край вилкой. Накрыв банку, щелкает кончиком пальца по крышке.
– Чтобы плотно легла, – поясняет Девочке.
В этих краях азам кулинарии испокон века обучают с раннего детства – ненавязчиво, словно мимоходом раскрывая кухонные хитрости. Дети все схватывают на лету, схватывают – и, казалось, мгновенно забывают. Но потом, когда наступает время, каким-то непостижимым образом, яркими картинками, из памяти выплывают удивительные знания – о вкусе приправ, о надменной пахучести сушеных трав, о верном количестве соли, добавляемой в обед, – четыре щепоти, и ни одной больше!
Жено быстро убирает со стола все лишнее – кухонное полотенце, миску из-под крышек, эмалированную кастрюлю. Бабушка Шушик тем временем берется за самое ответственное – закатывание банок. Накрывает закатывающей машинкой крышку, крепко давит на нее левой рукой и крутит по часовой стрелке ручку. Закатка, понемногу сужая диаметр вращения, зажимает крышку вокруг горлышка банки. Жено, обмотав руки кухонным полотенцем – чтобы не ошпариться, подхватывает готовые банки и укладывает их на пол – остывать. Скоро под стеной выстраивается батарея из лежащих на боку банок. Солнечный зайчик лихорадочно мечется по ним, бликуя золотом на вспотевших стеклянных боках.
Девочка следит за работой бабушки и тети как за театральным действом. Они двигаются так слаженно и споро, словно не работают, а развлекаются. Если бы не напряжение на лицах, можно подумать, что они исполняют какой-то простой и привычный ритуальный танец, и все движения в этом незамысловатом танце даются им с чрезвычайной легкостью.
Когда компот уже закатан, стол к обеду накрыт, а на плите «доходит» стручковая фасоль, Жено уходит в погреб – за сыром.
– Пойдем со мной! – зовет она Девочку.
– Нет, я лучше в окно понаблюдаю.
И девочка ныряет за ситцевые шторы. За шторами прохладно и тихо. Если выглянуть в окно – весь двор лежит как на ладони: слева – большой фруктовый сад, справа – прорубленная в скале «ступенька», за полвека густо проросшая колючим кустарником дикой сливы. Плоды сливы мелкие, терпкие, твердые – не раскусить, зато отдающие щавелевой кислинкой молодые листья – любимое лакомство домашней живности.
Со скрипом распахивается калитка, Боцман выскакивает из конуры, но, завидев деда Арама, тут же принимается радостно плясать хвостом. Девочка, прижавшись лбом к оконному стеклу, наблюдает за мужем бабушки Шушик. Дед Арам высокий, плотный, смуглый и совсем лысый, с крупными мясистыми ушами и тонкой щеточкой усов под носом.
– Кязим? Ай Кязим! – раздается скрипучий голос Анико – она вынырнула из-за живой изгороди, словно все это время в нетерпении ждала появления соседа. – Ты когда забор в порядок приведешь? Смотри, совсем на боку лежит.
– А толку его чинить? От первого же урагана обратно повалится, – откликается дед Арам.
– Ну и что? На то и забор, чтобы валиться. А ты поднимай! – не унимается старая Анико.
– Бабушка Шушик, – выглядывает из-за шторы Девочка, – а почему деда Арама все зовут Кязимом? И даже ты его так зовешь?
– Он в детстве сильно болел, был при смерти, – отзывается бабушка. – А в народе есть поверье: хочешь обмануть смерть – назови умирающего ребенка именем врага своего. Поэтому дома стали звать его Кязимом. И болезнь отступила.
– Именем врага своего, – повторяет Девочка, приноравливаясь к неприятному слову так и эдак. Над тарелочкой с недоеденными ягодами, жужжа, летает пчела. Девочка не боится пчел. Они умные и никогда без причины не жалят. Если не дергаться и не размахивать руками, пчела повертится вокруг тебя, а потом улетит прочь – собирать сладкую пыльцу.
– Пап, ты как раз к обеду! – раздается голос Жено. Через секунду она появляется на лестнице, ведущей на террасу. В одной руке – тарелочка с прохладной от погребной стыни головкой брынзы, в другой – миска с помидорами. Девочка зажмуривается – если принюхаться к плодоножке помидора, можно учуять запах спелой мясистой плоти и напитавшейся солнечной лаской земли.
– Значит, Кязим – это имя врага? А кто наш враг? – спрашивает она у бабушки.
Шушик поднимает крышку сковороды, пробует фасоль.
– Ну вот и готов обед. – Она выключает плиту, щедро посыпает фасоль измельченным укропом. – Закрывать сковороду крышкой нельзя. Иначе зелень потемнеет. На вкусе это не отразится, но будет некрасиво. А нам нужно, чтобы еда была красивой. Так что пусть фасоль постоит немного с открытой крышкой.
Девочке сейчас не до кулинарных премудростей, она нетерпеливо отмахивается, словно отгораживаясь от лишних слов, – боится упустить мысль.
– Так кто наш враг? – повторяет она.
Бабушка Шушик отводит глаза:
– Никто. Теперь уже никто. А имя у деда турецкое.
Девочка молча оборачивается к окну. Взрослые очень наивные. Они думают, что дети не умеют читать между строк. Они думают, что дети не чувствуют, когда им недоговаривают. «Именем врага своего, – повторяет она про себя, – именем врага своего».
– Позови Кязима, пора есть, – просит бабушка Шушик.
Девочка нарочито шумно распахивает окно, впуская в дом жаркий летний полдень, настойчивое пение цикад и журчание далекой, пенной речки. Дед Арам задумчиво ходит вокруг покосившегося забора. Закрепить его можно, но это до первого ливня со шквальным ветром. Случись такой ветрище – и забор снова опрокинется набок. И будет лежать, обиженно свесив губу.
Девочка высовывается далеко в окно – Боцман разражается встревоженным лаем, рвется к лестнице, конура накреняется, еще немного – и она опрокинется, подминая под себя тяжелую цепь…
– Ты что творишь? – хватает ее за плечи бабушка Шушик. – Что ты творишь?
– Дед Арам! – Девочка цепляется руками за под-оконник, чтобы ее не смогли оттащить от окна. – Дед Арам!!!
Дед Арам оборачивается, встревоженно высматривает, кто его зовет. Делает резкое движение рукой – отойди от окна!
– Дед Арам! – задыхается Девочка. – Ты уже большой и старый. Ты уже давно выздоровел! Зачем тебя называть именем врага твоего?!
Витька
Витькина мама сидела на стуле бабушки Лусинэ и курила. У бабушки Лусинэ был свой, специально подогнанный под ее рост стул. Внешне он ничем не отличался от других стульев мебельного гарнитура, но, если внимательно приглядеться, можно было заметить, что он чуть ниже остальных. У бабушки Лусинэ всю жизнь болела спина, и сидеть ей легче всего было так, чтобы ноги сгибались под прямым углом. Поэтому, когда сын накопил денег на новый гарнитур, он, не обращая внимания на протесты матери, первым делом принялся переделывать под нее один стул.
