Инна Тронина - Самосожжение
Если сегодня найду Владиславу Ефремовну Огневу, буду совсем молодчина. Хоть что-нибудь да она мне скажет…
Вот здесь, кажется, следует свернуть и по узкой тропке пройти метров двадцать, глядя налево в поисках больного мраморного креста. Пока я не обращалась к редким прохожим и пыталась сориентироваться самостоятельно; но в какой-то момент не выдержала и решила уточнить маршрут.
Вдруг я вообще иду не туда? Тогда придётся возвращаться, терять время, лишний раз проходя мимо могил и глядя на лица умерших. Высеченные на камне портреты, бюсты и попоясные изваяния навевали на меня тоску. И мне, как всегда, захотелось плакать.
Как назло, когда я всё-таки решила узнать дорогу, вокруг никого не оказалось. Только слева, приглядевшись, я заметила за кованой оградкой женщину в чёрном – маленькую, хрупкую и, кажется, пожилую. Из-за плотно запеленавшего её голову чёрного платка трудно было разглядеть лицо, но для меня это не имело значения. Просто я подумала, что кладбище она знает неплохо и не откажется помочь.
Я уже открыла рот, чтобы окликнуть женщину и справиться у неё, не находится ли где-то поблизости могила Владимира Георгиевича Огнева, но тут же взглянула на памятник и обомлела. Ну и дура же я, в самом деле! Должна была понять ещё на подходе, что здесь лежит Лена Косулина, наша с Андреем Озирским знакомая и спасительница. В первые, самые тяжкие дни после гибели мамы мы с братьями и сестрой укрылись в её приюте. Лена, самоотверженно ухаживая за нами, в какой-то степени помогла справиться с горем, с безысходностью, с безумием. Не её вина в том, что я потеряла младших, не сумела вырастить их и оправдать собственное существование на земле.
Затаив дыхание, я стояла у оградки за спиной неподвижной женщины. И на какое-то время забыла об Огневых, о весьма желательной встрече с Владиславой Ефремовной, о том, зачем вообще приехала сюда. Казалось, что именно Лену я и должна навестить. И стыдно, что я так редко бываю на месте её упокоения. Женщина в глухом, пахнущем сырой шерстью платье, как будто дремала. У её ног валялся скомканный полиэтиленовый плащ. Он сверкал мелкими капельками под ясным, чистым солнцем.
Мы с Андреем впервые приехали сюда через две недели после похорон. За три года высокий холмик превратился в плоский, засеянный травой, к тому же его отделали гранитом. Для цветов установили две большие каменные вазы, и ни одна из них до сих пор не пустовала; в основном приносили розы и лилии.
А памятник, против моего ожидания, пышностью не блистал. Кроме имени и дат жизни на лиловато-чёрном фоне был выбит портрет Лены. Она сидела, положив щёку на ладонь, и грустно глядела на всех, кто заворачивал с аллеи. И под портретом – крест. Да, Лена была искренне верующей. И в момент гибели держала перед собой икону – думала, что образ защитит её. Она пыталась остановить бандитов, которые рвались в приют, чтобы добить своего раненого дружка. А у Лены никакого оружия не было – только икона и проникновенное слово…
Кто же эта женщина? Неужели мать Лены? По возрасту скорее годится в бабушки, и внешне они совсем не похожи. Впрочем, мало ли какая родственница может навестить Леночку! Да и старушки из её приюта вполне могут наведаться – не все же умерли за три года. Лена для них много сделала – содержала заведение на собственные средства, сама мыла старух, кормила их, пыталась сделать их жизнь хоть немного лучше. И забывать об этом – преступление.
Женщина обернулась, почувствовав моё присутствие, и я разглядела её увядшее лицо в россыпи веснушек, близко посаженные карие глаза. Из-под платка выбивались набрякшие влагой рыжие кудряшки.
– Здравствуйте! – сдавленным голосом сказала я и вошла за оградку.
– Здравствуйте, – отозвалась женщина, внимательно меня изучая. И тут же тоном вахтёрши поинтересовалась: – Вы к Лене?
– Да.
Я поставила четыре гвоздики из восьми в наполненную дождевой водой вазу.
– А кем вы ей приходитесь?
Пожилая мадам, как видно, не терпела конкуренции и ревниво оберегала своё единоличное право скорбеть.
– Знакомая.
Несмотря на холодный приём, я должна была выяснить кратчайшую дорогу к могиле Огнева; иначе не стоило начинать этот разговор. Я немного замешкалась, рассматривая портрет Лены, и тётушка недовольно заёрзала на лавочке, звякнув лопаткой.
– Что-то я вас раньше здесь не замечала! – припечатала меня подозрительная пенсионерка. – Вы в первый раз пришли?
– Во второй, к сожалению, – честно призналась я. – Хотя надо было бы почаще Лену навещать. Скажите, – я присмотрелась к придирчивой женщине внимательнее, – вы разве всех знаете, кто сюда ходит? Не сидите же вы на кладбище с утра до вечера!
– Сижу, – тихо сказала женщина и подняла дождевик. – То тут, то на могиле своего сына. Сегодня мать Леночки не смогла приехать. Попросила меня прибраться здесь, свечку поставить…
Сверкнувшая молнией догадка заставила меня ахнуть. Я ещё с полминуты цедила воздух сквозь зубы, не веря в очередную сегодняшнюю удачу.
Георгий Владимирович говорил о подруге своей жены, и история несчастной дочери той женщины была очень похожа на Ленину. Если это – Владислава Ефремовна, то она должна была слышать обо мне от Буссова или от мужа. Надеюсь, что мне не придётся долго вводить её в курс дела.
Женщина аккуратно сворачивала дождевик, и я следила за её узловатыми руками. В пальцы навеки вросли обручальное кольцо и перстень с похожим на антрацит камешком. Всё, довольно топтаться, пора начинать.
– Извините, ваша фамилия – не Огнева? – сухо спросила я.
Женщина вздрогнула и резко повернулась ко мне.
– А в чём дело? – Она побледнела, сжавшись в комочек на лавке, как озябший воробей. – Откуда вы меня знаете?..
– Мы сегодня разговаривали с вашим мужем, Владислава Ефремовна, – как можно мягче, спокойнее пояснила я. – Надеюсь, вы от него слышали об Оксане Бабенко, которая хотела поговорить с вами о сыне Владимире?
– Да… Да, конечно.
Огнева смотрела на меня в упор, но, кажется, не видела. Она выронила плащ и забыла о нём, бездумно терзала пальцами ридикюль.
– Значит, вы и есть Оксана Бабенко?
– Да.
Я показала Огневой пластиковую карточку частного агентства и ожидала вполне уместных вопросов. Но Владислава Ефремовна, потрясённая до глубины души, заговорила о другом.
– Тогда почему вы сказали, что знали Леночку?
– Потому что я её действительно знала. В трудные дни моей жизни я нашла приют в её ночлежке, которая называлась «Любовь». То, что и вы оказались знакомы с матерью Лены, – простое совпадение.
Контакт был установлен, и я присела на лавочку рядом с Огневой.
– Тот господин из РУБОПа… Буссов, кажется… Он сказал, что вы интересуетесь обстоятельствами гибели Владимира, – медленно начала Огнева, и я заметила, что она вся дрожит. – Но почему этим занимается РУБОП, вот вопрос! Неужели выяснилось, что к случившемуся причастна организованная преступная группа? – Женщина никак не могла смириться с этой мыслью. – Два года назад дело было закрыто в связи с установлением факта самоубийства. До сих пор у меня не было оснований сомневаться в выводах экспертов, – твёрдо сказала Владислава Ефремовна.
Мы сидели, касаясь друг друга плечами, и в то же время между нами была пропасть. Лёд недоверия ещё не растаял.
– А ваш муж думает иначе, – словно между прочим сообщила я.
– Гоша не может смириться с тем, что Вовка покончил с собой. Он считает самоубийство уделом слабаков, умственно неполноценных особей, у которых начисто отсутствует сила воли.
Огнева сняла платок, обмахнулась им и положила его на колени. Судорожно усмехнулась, и вот рту у неё сверкнула золотая коронка. В маленьких бледных ушах дрожали серьги-орешки.
– Лично у меня другое мнение на сей счёт.
– И какое же?
Я всё больше нервничала. Огнева затягивала меня в омут своего психоза, и это мешало сосредоточиться.
– Самоубийство – акт отчаяния, признание бесполезными дальнейших попыток удержаться на плаву. Не знаю, какие там у вас имеются сведения относительно причастности к гибели моего сына деятелей из мафии. Возможно, что правы вы. Ведь Володя успешно занимался бизнесом, и в связи с этим мог кому-то помешать, перейти дорогу. Он часто давал друзьям в долг. Вероятно, занимал и сам. Ничего нельзя исключать, но всё-таки я остаюсь при своём мнении. Гоша, чтобы утешить меня, уверяет, что смерть сына не связана с его личной жизнью. Что виной всему – служебные дела, бандитские разборки. Муж в первую очередь хочет вывести из-под удара меня. Ведь убить могут и счастливого, довольного жизнью человека. Добровольно уйти в мир иной способен лишь несчастный. А сделать Вовку несчастным могла только я. – Владислава Ефремовна бросила взгляд на оставшиеся четыре гвоздики, которые я положила на скамейку. – Давайте пройдём сейчас к нему. Там нам будет удобнее. Не возражаете?
