Владимир Шеменев - «Варяг» не сдается
Накануне праздника в порту оказалось около тридцати судов из различных стран и различного тоннажа. Одни грузились, другие, наоборот, разгружались, готовясь только после праздников уйти в море. Толпы матросов со всех кораблей шныряли по рынку в поисках деликатесов. На всех языках и говорах слышалось одно и то же: «Эй, косоглазый, отрежь-ка мне кусок получше, если не хочешь, чтобы я сбросил тебя в залив», – после чего раздавался дружный гогот сопровождающих. А кореец кивал, улыбался и прикидывал, на сколько он сможет обсчитать этих весельчаков.
Потолкавшись на рынке, я приказал Белоногову ждать меня возле вельбота и пошел искать почту. Офицеров нигде не было видно, и я поднял воротник шинели.
Прошел вдоль пропахших тиной деревянных причалов, с интересом разглядывая покачивающиеся на воде рыбацкие джонки. Возле лодок копошились рыбаки, вытаскивая из сетей очередной улов. Спросил у корейцев, как найти почту. Язык жестов универсален, но в нем нет слова «почта». Пришлось показать конверт. Они радостно закивали и дружно загалдели, показывая на резные ворота, ведущие из порта.
Чемульпо считался городом, но мне он показался большой деревней. Если сравнивать с нашими городами и селами – что-то среднее между волостным центром и уездным городом. Одно слово – захолустье, состоящее из сотни фанз, с плоскими камышовыми крышами, покрытыми веревочными сетками, и с их отдельно стоящими деревянными трубами. В оконные рамы вместо стекол была вставлена цветная бумага, ею же были оклеены и деревянные решетчатые двери. Но все это там, внутри двора, а снаружи, вдоль улицы, тянулись глухие стены, отчего каждая фанза была похожа на крепость.
Почту я нашел в километре от порта. Отличительной чертой этого здания от других был покосившийся столб, с которого начиналась телеграфная линия, идущая в сторону Сеула.
Я толкнул дверь и вошел в темное, пропахшее ароматическими смолами помещение. Услужливо улыбаясь, из конторки, больше напоминающей кладовку, чем помещение для приема почты и телеграмм, вышел немолодой кореец. Он был в фуражке и в форме японского покроя, чем немало меня удивил. Сей типаж напомнил мне фотографию, виденную мной когда-то в журнале «Инвалид», где были изображены японские солдаты, позирующие на фоне захваченной китайской пушки.
Как говорят, внешность обманчива. Под мундиром цвета хаки оказался весьма любезный и словоохотливый гражданин, совсем не говорящий по-русски. Я сунул ему в руки конверт и положил на стол медный пятак. Чиновник кивнул, взял конверт и исчез в своей коморке. Через пару минут он открыл окошко и протянул мне листок, на котором был нарисована цифра пять с припиской «руб.». Как я понял из нехитрого задания, мне предстояло прибавить еще четыре рубля и девяносто пять копеек. Дорогим удовольствием оказалась для меня отправка почты из Кореи в Россию. И, скорее всего, именно здесь родилось выражение «дорогое моему сердцу письмо».
* * *Руднев прибыл на «Варяг» утром тридцать первого декабря. Он был чем-то озабочен. Тем не менее после ужина собрал на построение команду, поздравил всех с наступающим праздником: пожелал удачи, здоровья и служить так, как служили отцы и деды. После чего матросам раздали подарки и объявили, что по кораблю отменяются все наряды, задания и поручения до обеда следующего дня. Это не касалось караулов, которые выставлялись даже в дни рождения императора. Часов в десять вечера всех офицеров Всеволод Федорович пригласил в кают-компанию, где был накрыт стол и стояла елка.
* * *Руднев звал меня, но я пожелал остаться с теми, кто еще совсем недавно делился со мной хлебом и махоркой. Достал припасенный спирт, две бутылки вина и спустился по трапу в машинное отделение. Застолье мы устроили совместно с кочегарами в помещении мастерской. Если бы я был художник, я бы нарисовал это так: стол, накрытый брезентом, буквально ломились от снеди, которую накупили матросы в порту. Здесь было все, о чем мог только мечтать изысканный гурман: осьминоги, крабы, кальмары и, конечно же, гигантские устрицы, запеченные в печи. Из зелени – шпинат, капуста, перцы и томаты. А из спиртного – все, что можно было пить: спирт, вино, корейское пиво и рисовая водка.
Михалыч притащил из каюты часы, чтобы, как он выразился, «не прошлепать наступающий Новый год». Где-то на базаре он услышал, что это год Дракона, который приносит счастье и благополучие, особенно усачам. Об этом он рассказал всем. И теперь все усатые с каменными лицами сидели вокруг него, сжимая шкалики и уставившись на циферблат, по которому медленно ползла минутная стрелка, приближаясь к заветной цифре. У всех остальных эта мизансцена вызывала истерический смех и поток шуток в адрес усачей.
Дождались.
Стрелки сошлись, и под крики «Ура!» на «Варяге» встретили тысяча девятьсот четвертый год. Даже караульным вахтенный офицер разрешил забежать в каптерку и тяпнуть по чарке водки.
В трюме было слышно, как грохнуло наверху кормовое орудие, и вслед за ним крейсер накрыл гул и треск артиллерийского салюта, который на полчаса поглотил все прочие звуки. Молодежь побежала наверх, а мы налили еще по одной.
– Слушай, Алеха, а ты вот офицером был. – Малахов подсел ко мне.
– Ну был.
– А на японских кораблях был?
– Нет. А что?
– Да говорят, что у них там гальюнов нет и ходят они на лопату, а потом свое говно за борт выкидывают.
– Да ладно брехать. – Михалыч вытер усы и посмотрел сначала на Малахова, потом на меня.
– За что купил, за то и продал. – Малахов почесал затылок. – В порту слышал, два плутонговых брехали меж собой. Ну, думаю, дай спрошу у Муромцева, он у нас все знает.
– На кораблях у них не был, но насколько я знаю, крейсера и миноносцы они в Европе покупают. И на тех кораблях есть все: и гальюны, и бани, и прачечные. Так что, думаю, у них там все, как и у нас. А вот насчет кают скажу то, что знаю по чертежам. На всех крейсерах типа нашего каюты командиров и флагманов имеют по несколько комнат: кабинет, спальню, ванную и салон. А у нашего командира двенадцать квадратных метров и балкон. И все.
– Леш, а что жрут узкоглазые? Говорят, рис один, так ведь им не наешься.
– Это ты не наешься. А для них рис – как для тебя картошка с квасом. Жареного мяса у них нет, и пирогов печеных тоже, на обед матрос получает порцию мисо…
– Что?
Народ, заинтересовавшись традиционной японской кухней, подсел поближе.
– Ну суп такой из перебродившей бобовой пасты, плюс порция риса с маринованными овощами и рыбой и зеленый чай. Вот и все! А когда на вахте стоят – рисовые колобки и чай.
– Не густо!
– Вот я удивляюсь: и откуда ты все знаешь? – Михалыч был не меньше остальных удивлен моей осведомленностью.
– Книжки читаю.
– А про войну что в книжках пишут?
Я поднял шкалик и сказал то, что должен был сказать:
– Давайте, мужики, за победу! И чтобы домой нам всем вернуться с руками и ногами, и не в гробах, а своим ходом.
– Значит, будет, треклятая. – Малахов плеснул в себя порцию чистого спирта и занюхал рукавом.
– Будет! Знаю наверняка, и не потому, что газеты и журналы читаю. Просто я ее нутром чувствую. Вчера, когда на базар ездили, я на почту бегал, помните?
– Ну так ясно дело, помним, – загалдели все разом в ожидании интересной истории..
– Так вот, иду я с почты, смотрю… – тут я сделал паузу и поднял голову, как бы созерцая диво дивное.
– Ну не томи – выпить хочется. – Михалыч покрутил в руке пустой шкалик и поставил на стол.
– Ну, короче, весь город объявлениями заклеен. Японцы дома свои продают, мебель, скотину – и все по дешевке. За полцены. И уезжают из Кореи. А точнее сказать, бегут.
– А чего им бежать отсюда? Война-то с Россией будет, – встрял кто-то из кочегаров.
Михалыч разлил водку по рюмкам и протянул мне стаканчик.
– А ты, Алеха, как думаешь? Чего им бежать-то?
– Корея в сфере интересов России. А раз так, то и здесь будут стрелять. А под пули никому не хочется попадать. Особенно под свои. Вот и бегут.
– То-то, я смотрю, япошки хамить стали. – Малахов с хрустом отломил у краба щупальце. – Вчера на рынке стали орать, что во Владивостоке скоро будут. Так пришлось кулаками объяснять, где этот Владивосток и что их там ждет.
– А мне кажется, войны не будет! – Кочегарный квартирмейстер Белокопытов потряс обрывком засаленной газеты и стал читать вслух заранее выделенный кусок: – «На обеде у военного губернатора во Владивостоке японский консул, по поручению своего правительства, провозгласил тост за русского Государя. В блестящей речи он наименовал нашего императора апостолом мира». – Белокопытов отложил газету и поднял вверх указательный палец. – Вишь как назвал! Апостол мира! А вы заладили: «Война, война»… Да как же они после этого будут государю нашему в глаза смотреть?
– Через щелочки, – крикнул кто-то, и шутка потонула в гомерическом смехе.
