Михаил Веллер - Что такое не везет и как с ним бороться
Тоска пригнула Анучина, кручина черная. И не знал, что хуже: что матери помочь нечем – или что письмо отсекло возможность бросить все, распрощаться с Ленинградом и уехать к матери, жить там спокойно с ней вдвоем, уж она небось не бросит, не отвернется, поможет… Теперь, стало быть, этого последнего аварийного выхода не существовало.
Утром он сдал на трешку бутылок, вскипятил в единственной старой кастрюльке чаю (и чайник забрала!), пожалел об отсутствии утюга – брюки погладить. Надо было как-то жить, устраиваться куда-то на работу. Уволенному по статье объятия не раскроют, но есть знакомые, на худой конец бюро по трудоустройству.
И тут позвонили в дверь.
– А Нина (жена) просила иногда зайти к тебе, посмотреть, как живешь… – зачастила было соседка и осеклась, с легким страхом глядя на Анучина. – Болеешь, что ли?.. – участливо и жалостно спросила она.
– Здоров, – криво улыбнулся Анучин, чувствуя себя действительно погано: опохмелиться требовалось, кислая медь подкатывала из желудка в рот, прошибал пот, дрожь продергивала.
– Ой, я врача сегодня вызвала, на работу не пошла, потому и проведать тебя решила… – засуетилась соседка. – Пойдем ко мне, хоть чайком напою… Нина уж тоже, разве можно так человека бросать, ну совсем без понятия…
От неожиданного участия Анучина прошибла слеза, еле сдержал, признательный за понимание и жалость.
Врачиха пришла через час, когда Анучин, напоенный хорошим чаем, накормленный домашними котлетками и салатом, от которых отвык сто лет назад (бесконечно длинными казались последние тяжкие дни), вздыхал по домашнему уюту и поглядывал на часы – пора идти обивать пороги…
В другой комнате врачиха быстро осмотрела соседку, затем донесся приглушенный разговор: соседка просила осмотреть и его («Страшно изменился!»), а та не соглашалась – не оформлен вызов, почему из другой квартиры, порядок есть порядок… Последовала пауза, и Анучин решил, что соседка просто сунула ей пару рублей, чтоб не кочевряжилась; он преисполнился дополнительной благодарности, а о врачихе подумал с неприязнью, скверно.
– Та-ак… – пробормотала врачиха, немолодая и толстая, оттягивая ему вниз веки. Она сразу посерьезнела, сделалась деловитой и перестала торопиться. Посмотрела язык, поднесла зачем-то к носу нашатыря, посчитала пульс. – И давно это у вас? – отстраненным голосом спросила она.
– Что? – не понял Анучин, начиная беспокоиться.
– Кровь в моче часто бывает?
– Н-не было… – недоуменно ответил он.
– Рубашку снимите… Больно? А так?
Она постукала ему согнутым пальцем по почкам, склонив голову набок и прислушиваясь, как дятел. Уложила на кровать, долго мяла живот, больно пихнула пальцы под ребра…
– Выпиваете? – осведомилась она утвердительно. – Конечно… Печень беспокоит часто? М-да, организм молодой, подавляет симптомы… – вздохнула она, словно о чем-то решенном.
Смутная тревога разрасталась в Анучине. Врачиха же сделалась ласкова и фальшиво весела. Присев к столу, достала ручку и бланк.
– Вы не волнуйтесь, – успокоила она, – пока трудно сказать что-либо определенное, но необходимо полечиться, голубчик. Возьмите, вот направление на госпитализацию, пойдете в приемный покой; адрес указан.
И, мгновенно надев пальто, удалилась под воркование соседки.
Анучин держал зеленоватый листок направления и с холодным ужасом раз за разом перечитывал: «Онкологический диспансер».
Белый и трясущийся, он сел на кровать и застыл. Нет. Не может быть… Не может быть!!!
А врач, покинув подъезд и свернув за угол, оглянулась, и к ней подошел Звягин, подняв от мелкого дождика ворот черного глянцевого плаща и мурлыча «Турецкий марш».
– Как дела, Женя? – спросил он довольным голосом.
– Только по старой дружбе и твоему отчаянному настоянию пустилась я на это очковтирательство, – сердито сказала Женя.
– Поверил?
– Еще бы нет! Перетрусил ужасно. Нагнала я на него страху…
– Умница, – сказал Звягин. – Это полезно. Это необходимо. Пусть потрясется. Пусть его проберет. Может, дойдет тогда, что быть живым и здоровым лучше, чем мертвым и больным. А то, видите ли, хотеть ему нечего! Стоп, – в этой кофейной дают по утрам свежайшие пирожные. Ты любишь «картошки»?
– Звягин, ты все забегаловки в Ленинграде знаешь?
– Волей-неволей. Если «скорая» хочет быть сытой – надо использовать свободную минуту там, где она тебя застала.
…В диспансер Анучин не пошел – было страшно. В паническом ознобе безостановочно ходил по квартире, ободранной, замусоренной; повторял себе: «Нет! Не может быть! Нет!»
К двум часам ночи он сломался окончательно. Воля иссякла. Он подвел итог, оказалось – жизнь кончена, все, приехали… как быстро!! Как быстро!!
О, если б можно было начать жить сначала! Да не сначала – хоть бы еще немного! Хоть до пятидесяти, да что – до сорока! Еще бы хоть пять лет!..
О, если б ему пожить! Как глупо, как мгновенно все пронеслось! Как хорошо все было, и как нелепо, вдруг, все кончилось! И поздно, поздно, ничего уже больше не будет, ничего!..
Он зарыдал. Ночные страхи терзали его. Ужас смерти леденил сознание. О, он соглашался сейчас на что угодно: всю жизнь провести в одиночном заключении, на зимовке среди льдов, работать по двадцать часов в день, быть глухим, слепым, парализованным, – но жить, жить! Какое это счастье – жи-ить!..
В призрачном рассвете прошедшая жизнь рисовалась ему фантастической и прекрасной сказкой. Сын, жена, друзья, работа, здоровье, деньги… как счастлив он был!
В последний раз заплакал он тихими горькими слезами по своей замечательной и кончившейся жизни, и стал собираться в диспансер.
Долго изучал себя в зеркале: глаза желтые, больные, лицо осунулось. На виске и над ухом блеснули седые волоски – еще вчера их не было… (Были, да отродясь он себя так скрупулезно не разглядывал.)
В регистратуре на первом этаже сестра выдала ему номерок с цифрой кабинета и фамилией врача и сняла телефонную трубку:
– Даниил Семенович, к вам больной. Да, по направлению. Да, оттуда…
Врач обращался с ним равнодушно, как с бревном. Осмотрел бегло, посопел мрачно, что-то записывая в карточке.
– В лабораторию. На анализы. На рентген. Завтра к половине третьего – ко мне.
– Что у меня? – решился выговорить скованный покорным животным страхом Анучин.
– Печень – орган серьезный, – неопределенно и веско сказал врач. Годами он был не старше Анучина, наверное, а полголовы седой – тоже работа у человека… – А у вас еще фактор риска – алкоголизм, так? Оперативное вмешательство необходимо… сначала посмотрим анализы, снимок. Следующий!
Анучин высидел очереди, сделали ему снимок в двух позициях, взяли целый шприц крови из вены…
Более суток не находил он себе места. Выпить врач запретил категорически. О еде он забыл начисто. Мерил шагами ночные улицы, как заведенный, и шептал себе под нос всякое. И считал часы и минуты.
Врач недолго рассматривал его снимки и анализы и отодвинул со словами: «Все ясно».
От этой ясности Анучин оледенел в параличе.
– В понедельник приходите – положим вас, – сказал врач. – Бояться не надо, хирурги у нас хорошие, будем надеяться на лучшее. Положение серьезное. – Казенно и равнодушно звучал его голос. Да он так всем, наверное, говорит, понял Анучин с жутью.
Врач снабдил его двумя склянками таблеток: желтые – по штуке дважды в день, оранжевые – при боли в животе или в подреберье.
…Он пластом лежал на раскладушке, мучительно прислушиваясь к ноющему животу. Лекарство помогало ненадолго. Ночью его вырвало. «Вот оно… Не много осталось…»
Воспоминания и мечты мешались с провалами сна. Ах, если бы произошло чудо, открылась вдруг дверь – и вошла Нина… В ногах бы ползал. Хоть увидеть бы, припасть к ней, хоть на минутку… И при звонке в дверь он вскинулся и побледнел: она! она! пришла!!
Но пришла лишь соседка – проведать, спросить о здоровье, и на лице ее Анучин прочел свой приговор. Соболезновала она, мысленно хоронила его. И все равно полегчало горемыке от человеческого голоса, участия.
Она кормила его ужином, ее муж беседу вел, – Анучин что-то через силу отвечал, слабо понимая; вяло жевал. У них гость сидел, уверенный такой, резковатый, виски седые, одет отлично. Из начальников, преуспевает, равнодушно подумал Анучин, этот небось на здоровье не жалуется. Но находиться среди здоровых, полных жизни и сил людей было отрадно, он немного успокоился, ожил: есть еще где-то на свете нормальная жизнь, рядом с ними казалось, что и у него все не так кошмарно… На миру и смерть красна, да, верно, подумал он.
Постепенно стал доходить смысл вопросов, которые задавал ему гость, Леонид Борисович.
– Найдется у вас несколько свободных дней?
– Найдется… – попытался показать усмешку Анучин.
– На даче кое-что подремонтировать надо. Деньгами не обижу. Жить удобнее там же: постель, питание. Но деньги, естественно, по окончании работы – чтоб не… отвлекаться.
