Александр Проханов - Убийство городов
Рябинин прицелился в скользящего паучка и ударил с веселой торопливостью, чувствуя, как рвется в руках автомат, как пули уносятся ввысь, сливаясь с вихрем других очередей.
Паучок, покачиваясь, уклонялся от пуль, а потом вильнул и скрылся за крышей пышного, с колоннами здания. Ему вслед летели гаснущие, опоздавшие трассы.
Рябинин опустил автомат, в котором замирали биения. Между ним и оружием установилась тайная связь. Они принадлежали друг другу. Автомат был его, Рябинина. А он, Рябинин, был его, автомата.
Митинг завершился. Толпа, колыхая знаменами, уплывала с площади. Новобранцы грузились в «КамАз». Рябинин видел, как светилось лицо осетина Мераба, ласкающего автомат. Как страстно оглядывал ствол и приклад серб Драгош. Как Аурелио прижимал к груди подержанный «калашников».
Раздался высокий шипящий свист, и страшно, трескуче грохнуло. На фасаде, среди колонн, взбухла стена, из нее полыхнул огонь, вырвался дым, и вслед за дымом стали рушиться камни, лепнина, и открылась дыра, в которой что-то дымно мерцало.
Толпа истошно взвыла, взревела, со стоном и криками побежала, будто ее сметал свистящий вихрь. Люди падали, роняли знамена. По их спинам бежали, топтали.
Рябинин испытал ужас, слепое безумие. Ему показалось, что треснула огромная кость, и земля вместе с людьми и домами проваливается. Порывался перепрыгнуть борт грузовика и бежать.
Снова шипящий свист и страшный удар в отдаленный угол площади. Брызнул огонь, черные ошметки асфальта. Сизый дым повалил из земли, как из адской пробоины.
– Беспилотник навел артиллерию! – произнес ополченец в казачьей папахе. – Тикать отседова!
Рябинин знал, что эти удары предназначались ему. Чудовище, что сегодня ночью дохнуло из подбитого грузовика, а сейчас вонзило клык в лепнину фасада, – это чудовище не хотело его убить. А только показало, что он на примете. Что его разглядел беспилотник. И теперь любой его шаг, любая мысль известна чудовищу, и оно распоряжается его жизнью и смертью.
Рябинин стоял в кузове, забыв про свой автомат. Смотрел на пустую площадь, на которой одиноко и дико танцевал колдун с разноцветным шестом. Развевались нарядные ленты, гремели бубенцы, и колдун счастливо смеялся.
Рябинин катил в грузовике среди зеленых скверов и сверкающих фонтанов, слышал отдаленные гулкие взрывы.
Глава 15
Их привезли к сумрачному зданию, окруженному бетонным забором. На заборе грубой краской было начертано: «Слава Донбассу!», «Вперед, на Киев!» У железных ворот лежали бетонные блоки, мешки с песком, стоял караул. Грузовик проехал в ворота. Сгружались, стучали подошвами, гремели автоматами. Комбат Козерог построил отряд:
– База батальона «Марс». Здесь спим, едим. Отсюда идем воевать. Разберитесь по койкам. Потом обед. Потом получите форму. Оружие не сдавать. Спим с автоматом. Пока все. Разойдись.
У входа, на каменных ступенях стояла женщина. Немолодая, в косынке, в долгополой юбке, с загорелым увядшим лицом, на котором печально и тихо светились голубые глаза. Она смотрела на проходивших мимо нее новобранцев и, казалось, жалела их и печалилась. Рябинин вспомнил похожее выражение на материнском лице, когда она наклонялась над его детской кроватью, целуя в горячий от жара лоб.
Он последним взошел на ступени. Женщина спросила его:
– Вы откуда, сынки?
Она спросила так, как спрашивают женщины, когда на перроне, в толпе солдат ищут одного-единственного и не могут найти. Это женское, вековечное, горькое тронуло Рябинина, и он произнес:
– У вас такое красивое родное лицо. Спасибо, что нас встречаете, – вошел под тяжелые своды казармы.
Пахло карболкой. Стены были покрашены грязно-зеленой краской. В просторном сумрачном помещении стояли железные койки и тумбочки. Для новобранцев оставались незастеленными шесть кроватей. На голых пружинах стопкой лежало белье, был свернут в рулон тощий матрас.
Стелились. Надевали сырые наволочки на жесткие подушки. Клали поверх одеял автоматы. Рябинин осматривал безотрадное пространство казармы, и только в дальнем углу на тумбочке, утешая взгляд, стояла большая икона Богородицы. Перед ней светилась малиновая лампадка. Доносились далекие глухие удары.
– Обед! – крикнул появившийся толстяк в камуфляже. – Я зам по тылу Густой. Набьете пузо, ко мне, на склад. Получите форму. Заплат не считать, пальцев не хватит. Модельеров нема. Слухай меня. Теперь вы все донецкие. А Донецк хоть и не первый город в мире, но и не второй. Донбасс свое возьмет, где бы оно ни лежало. – Он хмыкнул, давая понять новобранцам, что теперь их благополучие напрямую зависит от его расположения к ним.
Столовая помещалась рядом. Длинные столы, лавки. Окно в стене, сквозь которое подавали порции. Ополченцы алюминиевыми ложками из пластмассовых мисок хлебали борщ. Брали с подноса грубо нарезанный хлеб. Рябинин встал в очередь, видел, как забирают миски осетин Мераб, каталонец Аурелио и бережно, боясь расплескать, несут к столу. В окне появлялось знакомое, загорелое, с голубыми глазами лицо. Полная женская рука с половником черпала из большой кастрюли борщ, наполняла пластмассовые, грязно-серого цвета миски. Когда очередь дошла до Рябинина, женщина посмотрела на него из окна, куда-то скрылась. Вернулась, взмахнула половником и выставила большую фаянсовую миску, полную дымящегося борща. Миска была покрыта ярким узором, птицами, цветами и ягодами. Казалась драгоценной среди бесцветных пластмассовых посудин. Рябинин изумленно взглянул на женщину. Та молча, печально улыбнулась и кивнула ему.
– Ты ей вроде понравился, – усмехнулся калмык Валерий, разглядывая волшебных птиц, сверкавших глазурью. – Из такой есть вкуснее.
– Он писатель, ему положено, – сказал чеченец Адам, блеснув зелеными глазами.
Все посмеивались. Серб Драгош прижал к виску два пальца, отдавая Рябинину честь. Каталонец Аурелио снял перед Рябининым несуществующую шляпу.
– Дураки, – произнес немолодой, с небритым лицом ополченец, у которого кромки век под ресницами были в несмываемой угольной пыли. – У Матвевны три недели назад сына убило. С нами воевал. Она ему из дома тарелку принесла, из нее кормила. Три недели этой тарелки не видел, а теперь появилась. Значит, Матвевне полегче стало.
Рябинин ел солдатский борщ, видя, как смотрят на него из окна выцветшие голубые глаза. И возникло странное чувство, что в нем, наряду с его собственной душой, поселилась еще одна. Немолодая горюющая женщина своими голубыми глазами возложила на Рябинина таинственное бремя. Увидела в нем погибшего сына.
Он кончил обед, состоящий из одного-единственного блюда. Подошел к крану с водой и вымыл миску, глядя, как сверкают глазированные райские птицы и волшебные цветы. Вместе с ним этот узор разглядывали другие глаза, таящиеся в глубине его собственных глаз.
Отнес миску к окну:
– Спасибо, Матвевна. Очень вкусно.
– На здоровье, сынок, – слабо кивнула женщина.
Новобранцы потянулись на склад. Зам по тылу Густой выхватывал из пятнистого вороха стираные и неглаженые рубахи и брюки и совал новобранцам.
– Ремень достань сам. Разгрузку – сам. Чепчиков нема. Касок нема. Обувка по ноге. – Он плюхал на пол стоптанные тяжеловесные бутсы.
Рябинин получил комплект обмундирования. На рубахе, у нагрудного кармана, обнаружил аккуратную штопку. Чья-то старательная рука зашила отверстие, пробитое в камуфляже.
– Чего смотришь? – Густой поймал его взгляд. – Пуля два раза в одно место не бьет. Носи заместо бронежилета, целее будешь.
Рябинин унес обмундирование в казарму. Облекался в мятую, пахнущую прачечной рубаху, чувствуя слабое жжение под левым соском.
Еще одна неведомая душа вселилась в него, и теперь он станет приютом для двух незнакомых душ, которые продлят в нем свое оборванное существование.
Новобранцы сменили свое пестрое, разношерстное платье на одинаковую пятнисто-зеленую форму. Слились с другими бойцами, составлявшими костяк батальона.
К ним подошел комбат Козерог в своей пиратской косынке «бандане», с кобурой пистолета. Протягивал руку к одному, другому. Одергивал рубаху, расправлял складку. Этим заботливым командирским прикосновением приобщал новобранцев к военному братству. Соединял их с собой незримой родственной связью.
– Забудьте, как вас звали до сего дня. Выходим на связь по мобильнику или по рации, и никаких имен, только позывные. Украинцы прослушивают все разговоры. Вычислят, где вы и кто. Ты испанец? – Он обратился к Аурелио. – Будешь «Сеньор». Понятно? Ты – «Сеньор».
– «Сеньор», – кивнул Аурелио, ткнув себя в грудь.
– Ты серб? Так и будешь «Серб». «Серб»! «Серб»! Я – «Козерог»! Как слышишь меня? Прием! – Козерог прижал к губам воображаемую рацию.
– Я «Серб»! Хорошо, хорошо! – Драгош, принимая игру, ответил в несуществующую рацию.
– Ты будешь «Бритый». – Козерог легонько коснулся синей щетины Мераба. – А ты кто? Калмык? Так и будешь «Калмык». Хороший позывной, энергичный. – Тебя как зовут? – спросил он чеченца.
