KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Русская современная проза » Алексей Арцыбушев - Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Алексей Арцыбушев - Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Алексей Арцыбушев, "Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Зимой 1939 года приезжает в Москву Симка, весь в отчаянии. На Яковлевском – он, мама, я, Коленька, за столом идет разговор. Симка, чуть не плача, говорит, что он за семестр по математике и физике не сдал зачетов, что он убедился в том, что выбранный им факультет и специальность ему не по плечу, он ни бум-бум в высшей математике не смыслит. Одно дело – школа, другое – университет. Он пытался в течение года перейти на факультет языка и литературы, но не мог добиться приема у декана факультета, от которого все зависит. А он крупный ученый, академик и попасть к нему, к этому Мещанинову, невозможно.

– Как-как ты сказал? Мещанинов? А как его зовут? – спросила мама.

– Иван Иванович.

– Иван Иванович? Боже мой, да ведь этот Иван Иванович – друг нашего детства. Он постоянно бывал в нашем доме в Петрограде. Мой папа вывел отца Ивана Ивановича в сенаторы, он принимал огромное участие во всей его семье и в его служебной карьере. А Иван Иванович был влюблен в Катечку, мою сестру. Батюшки! Иван Иванович, академик, уцелел за все эти годы? Я его совершенно потеряла из виду, уехав с Петечкой в Дивеево.

За столом все ожили, в особенности Симка.

– Ты, Симушка, поезжай в Ленинград с моим письмом и постарайся его передать ему лично.

Письмо было написано мамой тут же, в нем она, рассказывая о себе и о всей семье Хвостовых, просила Ивана Ивановича помочь Серафиму перейти с физмата на его факультет. Симка уехал окрыленный. Все остальные в ожидании. А дальше события разворачивались, как в кино или сказке. Симка дождался у входных дверей университета выхода академика и, подойдя к нему, передал мамино письмо. Он его тут же прочитал, посадил Симку в машину и привез его к себе домой. С этой минуты дальнейшая судьба Серафима была решена, судьба мамы тоже, да и моя.

Иван Иванович на многие годы стал благодетелем всех нас, до конца своей жизни в конце шестидесятых. Серафим был тут же переведен на ассиро-вавилонский цикл, на котором готовили специалистов по древней истории, он стал учеником Ивана Ивановича, и если бы не война 1941 года, то научная карьера его была бы обеспечена. Но…

Война спутала все карты во всем мире. А пока мама едет в Ленинград к Ивану Ивановичу, Симка живет у него как у Христа за пазухой. Мама покупает домик в Малом Ярославце, еще одна надежная точка для «тети». Я часто сажусь на «Красную стрелу» и мчусь в Ленинград, а когда в Москве Иван Иванович, познаю мир вечернего «Метрополя» в обществе Отто Юльевича Шмидта, Алексея Толстого и других академиков, им же «несть числа». У меня есть денежки карманные и кое-какие наряды. Коленька ревнует, так как ему все это не по душе, не по душе моя светская жизнь, и он боится, как бы не ввела она меня в новые искушения, зная некие черты моего характера и неуемность в питии «восторгов страсти нежной». Если раньше он главенствовал в моем формировании, и в основе его был некий аскетизм, мною принимаемый, и некое держание меня в черном теле, в смысле свободных денег, одежды, еды и одной рюмочки мадеры или хереса, то тут я нюхал другой образ жизни, и вкус его мне весьма нравился, а вместо хереса – шампанское и водочка под ананасы и икорку. Мои восторги он принимал, хмуря брови, и при встречах с мамой высказывал ей свои опасения. Мне шел девятнадцатый год, и, как всегда, я был влюблен. Теперь любил я Олечку. Восторгам не было конца! Письмам тоже. От моих писем Олечка приходила в трепет. А жила она с матерью в Абрамцеве. Та м жила и работала мамина двоюродная сестра тетя Оля Попова с сыном Сережей и с нянюшкой Аннушкой. Все лето я провел у них, построив с товарищем шалаш над Ворей. «Ночи безумные, ночи бессонные» с юной Олечкой, которую я призывал условным свистом на свидание. Тетушка как-то мне и говорит:

– Хватит тебе свистеть, ее мать – моя подруга, давай я познакомлю тебя с ней, будешь вхож в дом, а то сплетни ходят про ваши ночные встречи.

Сказано-сделано. На пасеке, на крутом берегу Вори, под березками, накрыт стол. Испечены пироги и многое разное на столе, и средь всего кувшин с медовой бражкой. За столом тетушка, Олина мама, Оля и я, вроде смотрин что-то выходит. Я попиваю бражку со льда – вкуснейшая. Тетушка под бок подтолкнула, говорит:

– Осторожней, она с ног сшибает.

«Ученого учить – только портить».

– Знаю, – говорю.

Соловьи поют, кузнечики стрекочут, а я исчез. Нет меня, и все тут, ищут, ищут – исчез жених! А я, как сидел, как попивал этак бражку со льда, да так и сполз незаметно под большой стол, никого не задев, заснул мертвым сном. А кончилось тем, что пришлось мне и дальше выманивать свою любовь, заточенную под домашним арестом от такого типа, как я, трелями соловья и кваканьем лягушек, коим обучился я в Муромском театре, изображая летнюю ночь.

А моя милая мамочка тем временем своим методом блюла мою невинность. Как-то приезжаю я к ней в ее скит под Загорском, ей в ночь на дежурство, а в комнате с ней живет молоденькая медсестренка. Уходя, мама, таинственно отозвав подальше, шепчет:

– Смотри, будь осторожен, не пей из ее чашки, у нее сифилис.

О детская вера! Я пью только из маминой. Спустя много времени я только догадался, как меня мамочка просто отвела от всяких поползновений испить другой водички… А, кстати сказать, у меня и в мыслях этого не было… Мамочка, мамочка, ты так хотела сохранить меня от грязи житейской, когда я уже был в ней по уши.

Жизнь идет своим чередом. Снова милость Божия не оставляет нас, в нужный момент протягивается рука помощи, случайно, нежданно-негаданно, меняя коренным образом наши судьбы. Симка в Ленинграде у Ивана Ивановича живет, не зная нужды ни в пище, ни в одежде, ни в деньгах. Иван Иванович одинок, семьи у него нет и не было, он крупный ученый, продолжатель учения Марра о происхождении языка, академик, член Президиума Академии наук, директор отделения языка и литературы, автор множества научных трудов о языке.

Симка в университете изучает языки Древнего Вавилона, халдейские, ванские, древнееврейский и египетские иероглифы, во всем этом он плавает как рыба в воде. Лекции читают виднейшие ученые с мировыми именами.

Мама при помощи Ивана Ивановича купила домик в Малом Ярославце. Там у нее один из многих подпольных храмов. Она не работает, Иван Иванович помогает ей материально. После стольких лет нищеты, непосильного труда настали покой и время сосредоточенной духовной жизни, но под дамокловым мечом, всегда могущим внезапно снять голову с плеч. Маму это не страшит, как она сама про себя говорила: «Я обожаю ходить по острию меча!» И это верно: она была бесстрашной, обладала всегда большим мужеством с некой долей авантюризма, так необходимого для жизни в нашей стране. Я и Коленька на Яковлевском в мезонине, куда по винтовой лестнице поднимались к нам его друзья, под общим названием «бомонд», и частенько Франциска Иосифовна из нашей квартиры. Входя, она всегда говорила одну и ту же фразу:

– У вас тепло… – Сконфуженно садилась, говорила о том о сем и, помявшись, просила денег взаймы.

Сашенька кормила нас очень часто «сясиськами», а Ванек затапливал печь.

Между нами, мной и Коленькой, иногда пробегали черные кошки в виде Иван Ивановичевой доброты или позднего возвращения из «Националя» под легким шофе, а частенько и средним. Ольга Петровна прихварывала все чаще и чаще. Коленька писал аннотации, а я учился, вернее, делал вид. «Незаходимое солнце» нам сияло из Кремля, все мы грелись в его лучах: кого-то оно ослепляло руками Лаврентия[76], кого-то награждало руками «всесоюзного старосты»[77], ковало мечи руками луганского слесаря Клима[78], а руками Молотова шлифовало пакт с Гитлером о разделе Европы, в частности Польши. Чкаловы, Беляковы и Байдуковы летали через Полюс, Шмидт сидел на льдине, потопив корабль; Папанин водружал наше знамя на Полюсе; фюрер потирал от удовольствия руки и бился в конвульсиях собственных речей, тайно готовясь сломать хребет Советской России. Сталин поднимал бокал в Кремле за его здоровье. Коммунизм и фашизм застыли в поцелуе.

1939 год. Наши войска вошли в Польшу с востока, немецкие – с запада. Стаханов рубил уголь миллионами тонн, Бусыгин ковал без устали, Орджоникидзе застрелился[79], Лебедевы-Кумачи писали песни, Маршаки – оды, Дунаевский – «Широка страна моя родная… Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»[80]. А человек-то в те времена и дышать боялся. Своим чередом шли этапы на Колыму, Воркуту, в Сибирь и на всякие каналы. Колхозники получали за свои трудодни граммы, налог же платили с того, что есть, и с того, чего нет. Кур нет – давай яйца, нет – покупай, а налог плати, так и шерсть, мясо, молоко. Крестьяне под яблони сыпали соль, чтоб они пересохли, яблони есть – плати налог. Все мудро и, главное, по-отечески! Слуги народа летят в пуленепробиваемых машинах, живут за глазонепроницаемыми заборами, а на окнах тюрем – «намордники», и на одного свободного – пара сексотов. «Под знаменем Ленина, под водительством Сталина, вперед к коммунизму! Ура!» Попробуй не крикни или крикни сквозь зубы или тихо. Орать надо во все горло!

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*