Наталья Чердак - Шутка костлявой девы
«Меня, наверное, приняли за психа, и они не приедут». Так я думал, прижимая ее к себе, пока не услышал за окном звуки «скорой помощи». Шаги по лестнице, ворвавшиеся люди, и вот я тут. Быть может, так и нужно?
* * *Суд редко оправдывает убийц.
Режим строгий. Все по расписанию. Мы идем только туда, куда разрешено. Пленники. Получаем еду и воду в строго указанное время, ходим на прогулку раз в день и мечтаем о нормальной жизни.
Прошло три недели, а мне кажется, будто я останусь тут навечно.
В один из дней я сидел в камере один. Так получилось, что временно посадили в одиночку. Голова опущена. Ни одной мысли внутри этой коробки. Даже сосущее чувство боли и то пропало. Она появилась в камере сама собой. Я не понял, как это произошло. Присела на корточки и нежно запустила свои длинные пальцы в мои волосы.
– Чего ты грустишь?
Я отшатнулся. Ее неживое лицо и руки, хватающие меня, и глаза с застывшим в них ужасом.
– Ты как тут оказалась?
– Люди часто видят то, о чем не могут забыть, – произнесла она и исчезла.
Часть III
Тюрьма и жизнь после нее
Глава I
Сокамерники
Всю спину Валеры занимает огромная татуировка. Два мученика снизу, а далее, вверх по плоти, густые облака и райские врата. Небесный храм с куполами, увенчанными крестами. На груди люди. Живые и мертвые, с мечами и без оружия; с горечью и болью, праведным гневом и суровой радостью свершившейся кары на лицах. Изображена битва с бесами.
– Отметина семилетней давности, а вот эти буквально месяца три назад поставил, – рассказывает Валера и демонстрирует усеянные чертями и надписями руки.
Его тело – живой холст. Раньше за подобную шкуру давали гору денег, а потом вешали на стену вместо ковра. Сейчас все иначе, люди чуть менее дикие.
– Это целая история… – говорит Валера и с наслаждением затягивается сигаретой, полученной за какую-то мелочь. В том углу раньше сидел дед. Когда я только поступил, ему оставалось отбывать срок еще полгода где-то. Всем новичкам он тоже показывал татушки. «Сашка, продемонстрируй новичку свои шрамы», – говорил его товарищ, не доживший до окончания срока. Тогда дед важно спрыгивал с постели, делал несколько медленных шагов и, оказавшись около новичка, быстро сдергивал с себя одежду и обнажал тело по пояс. Он был косматый такой, с длинными седыми волосами в ушах и широкими бровями, нависающими над его маленькими колючими глазками-буравчиками. Погонялово «Сашка Седой». Говорят, он уже был с белыми, как молоко, волосами, когда только поступил – убил собственную мать, – заливает Валера. Хотя, может, так оно и было. – Так вот, он стягивал майку и показывал вождей: Ленина, Сталина. «Не стреляли тогда в людей с такими татушками, – объяснил он. – Мода такая была, от смерти спасала».
На руках у него была репа на фоне корявого окна, все пальцы в кольцах разных форм и размеров. Как он говорил, сидел мальчишкой, дуралеем был, вот и рисовал разную ересь. А на плече, помню, еще наколка «Нет счастья в жизни». Неправ был тот дед, счастье-то есть, только часто не с нами… Само по себе где-то бродит и дичает…
В камеру стучат.
– Еще не скопытились, ребятки?
Что-то щелкает.
– Кормежка, – улыбается Валера и толкает меня к выходу. Через крохотное оконце передают еду – холодную, слипшуюся комьями серую кашу и кусок чуть зачерствевшего хлеба. Смотрю на все это с неподдельным отвращением. Мой взгляд перехватывает Валера.
– Лучше съесть, – наставляет меня он. – Я вон два раза перенес дистрофию… Хотя, если не хочешь, давай сюда, – говорит зек и быстро отнимает тарелку. Не сопротивляюсь – я тут пока один. Глядя на то, с какой жадностью заключенный ест, думаю о том, что в следующий раз так просто не отдам свою еду.
Через какое-то время за посудой возвращаются. Мы послушно передаем ее и опять рассаживаемся по своим местам.
В свободное время в тюрьме делать нечего, кроме как разговаривать.
На прогулке мне рассказывают про местного стукача.
– Мы сделали ему татушку «Раб» на полщеки. Говорил много, чего не надо было говорить, – болтает языком один из моих сокамерников. – Хочешь сигарету?
Качаю головой: «Не надо». Просто так тут не угощают.
– Ну как знаешь, – разочарованно говорит сосед и рассказывает дальше. – У нас такие, как та сволочь, «отделяются» от нормальных или забиваются до полусмерти, чтобы их начальство в другую камеру перевело.
– Крысы паскудные, – кидает кто-то из угла.
Ближе к вечеру нам приводят жалкого на вид парня со словами: «Чтобы без ситуаций, скоты». Хилый парниша с землистым цветом лица кажется совсем больным.
Как только шаги смолкают и надсмотрщик скрывается из виду, все, кроме меня, спрыгивают с кроватей.
Человек стоит и молчит. Вероятно, сейчас будет не лучший момент его и без того несладкой жизни.
Наконец кто-то говорит: «Ну что, повернись щекой. Дай, малому покажу».
Заключенный безвольно стоит – кажется, будто его недавно избили: на щеках свежие, еще не зажившие порезы. Человек поднимает голову и напрягает слух, будто он силится понять, что от него требуют, но не может. Одно ухо у него разорвано.
Сочувственно рассматриваю мальца. Наверное, он теперь не слышит, поэтому пытается что-то объяснить жестами. Огромный бугай подходит к нему вплотную и разворачивает голову так, что я увидел три буквы «Раб».
Вдруг сокамерник бьет парня под дых, и он, и без того обессиленный, падает на пол. Все встают со своих мест и подходят к хилой фигурке с крошечным лицом и огромными, по-детски молящими глазами.
К вечеру к нам приходят, видят окровавленного парня со скошенным набок носом и начинают задавать вопросы: «Шумите, скоты? Кто виновник?»
Никто не сознается. Офицер громко говорит – так, чтобы все слышали:
– Влад, пошел на выход!
– Это не я! Не я! – орет бугай.
– Выходи, хуже будет! – злобно орет надсмотрщик.
Он повинуется. Дверь открывается. Парня вытаскивают сразу два человека и тащат в темноту коридора. Бугай тоже идет за начальником.
– Куда это его? – спрашиваю я.
– Наверное, в одиночку.
– Да уж, несладко, – протягиваю я.
«Отбой!» – орут динамики.
Ночью я сплю плохо, постоянно ворочаюсь и стараюсь не думать о прошедшем дне. Сокамерники безбожно храпят, некоторые разговаривают и даже плачут: молят своих богов забрать их. Мне удается заснуть только к утру.
Глава II
Забыть
В первый день ко мне отнеслись довольно неплохо. Для меня навсегда осталось загадкой, с чем это было связано. Возможно, тем парням было что-то нужно, но они не успели этого получить, так как через пару дней меня перевели в другую камеру.
Сейчас не хочется вспоминать ничего из тех неприятных дней, которые я провел в заключении. Все они слишком похожи один на другой. Однако среди однообразия и скуки выделяется один момент, который не дает покоя до сих пор. Обычно о таком молчат. Я пишу здесь эту историю всего по одной причине: если записать эмоции на бумаге, они, если не оставят тебя совсем, то хотя бы ослабнут. Это шанс на забытье.
Жизнь в клетке, где звери набрасываются друг на друга, как только надзиратель отворачивается. Здесь не всегда побеждал самый сильный. Авторитет оценивался гораздо выше мышц. С кем-то это случалось постоянно, меня поймали всего раз…
– Кто здесь новенький? – спросил начальник.
Парни странно заулыбались и толкнули меня к двери.
– Пойдем, поговорить нужно, – сказал мужчина с рябым лицом, оглядев меня с ног до головы. На его лице заиграла недобрая улыбка. Мы прошли в кабинет, где он вежливо предложил мне сесть на стул, а сам устроился в кресле напротив. От неожиданной вежливости и его нервной манеры держаться я насторожился.
Что-то тут было не так. По его лицу было сложно понять что-либо, первое время он не смотрел в глаза, а только искоса поглядывал на меня. В руках начальник держал папку, его глаза бегали по тексту.
Это был немолодой аккуратный мужчина лет сорока трех или около того. Несмотря на работу в тюрьме, ему все же удалось сохранить приятное лицо: в нем было нечто мягкое, можно сказать, женское. Фигура обычная: в меру мускулист, но не качок.
– Ну что, малец, правила уже рассказали? – безразлично спросил он.
Кое-что мне и правда было известно. Но вот только я не знал, о чем именно он говорил, поэтому промямлил что-то нечленораздельное.
– Как зовут?
– Евгений.
– Хорошо, Евгений, значит… – сказал он и причмокнул губами, будто пробуя имя на вкус. – Ты, судя по всему, толковый парень, Евгений. Есть одно дельце деликатное… Можно сказать, личное… Смекаешь?
– Не совсем понимаю, о чем вы.
Чуть сгорбившись, я сидел за столом и силился понять, что же ему нужно. Начальник медленно встал и начал неторопливо ходить по комнате. Он наблюдал за мной, но не напрямую, все приглядывался.
– Что такое?
– Ты новичок, Евгений, и весьма недурен. Хочу кое-что рассказать тебе, раз сокамерники, дурни такие, не просветили. В общем, тебе нужно покровительство, иначе придется туго, – серьезно сказал надсмотрщик.
