Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник)
– Давай, шагай! – подхватили остальные шахматисты и зрители в шляпах, всего человека четыре или пять. – Правило есть правило!
Бобронов и сам понимал, что правило. Местность, где он проживал, то есть малая родина, делилась в смысле досуга на два уровня. Аристократия сражалась в шахматы, а чернь забивала козла. Бобронов метил в авторитеты, он мечтал выиграть интеллектуальную игру. Но разместившиеся под унтерденлипами гроссмейстеры разделывали его даже не шутя, а в порядке рабочего полуденного перекура.
Шахматисты завели жестокое правило. Аристократа, проигравшегося трижды, ссылали, он изгонялся в домино. Это напоминало гражданскую казнь. А мастера уровня Бобронова, вообще не способные ни к каким развивающим играм, допускались в качестве придворных шутов.
– Я такой же человек, как и вы, – бормотал Бобронов, семеня по тропинке, усыпанной свежевыпавшей листвой. – Мне попросту не везет.
Среди лип попадались дубы, и он наступал на желуди.
На выходе из сквера уже открывался прекрасный вид на двор, где вокруг стола сидели малопрестижные доминошники. Они колотили лапами по столешнице, перемежая удары отрывистыми бессодержательными выкриками.
– Ха! Ха! – дикие звуки напоминали стрельбу петардами.
Любому было понятно, что азартные игры подобного рода не вознесут в облака, не принесут положения, не выпрямят позвоночник и не расправят плечи.
Под столом стояла позорная бутылка с вином, жалкий удел, жребий посредственности. Бобронов медленно приближался к ристалищу, где его хорошо знали, всегда приветствовали и по-своему любили.
– Садись, сосед! – крикнул ему огромный человек, одетый в вытянутую майку навыпуск. – Снова продулся? Стакан Бобронову!
Из дома напротив за игрой наблюдали двое. По пояс обнаженные, татуированные звездами и куполами, они сидели возле окна во втором этаже, раскидывали картишки. Длинный и тощий, с синими эполетами на плечах выбрасывал карты, не забывая поглядывать во двор.
Партнер остановил его:
– Хватит, себе.
– Девятнадцать, – раскрылся тощий.
Партнер, фигура покрепче и вида совсем свирепого, бросил карты на стол:
– Восемнадцать.
– Не прет тебе, Рыба, – меланхолично заметил тощий, закуривая папиросу.
Крепыш опрокинул в себя стакан.
– Ну, ставлю его, – пробурчал он вроде как недовольно, но и равнодушно.
Бобронов присел на лавку, для него нарочно подвинулись. Игроки выбивали из рассохшегося дерева душу.
– ГусенИчные пошли!… гусенИчные!…
Вскоре Бобронова приняли в круг, и он ощутил себя элементом сообщества – пусть не того, в которое рвался, но все-таки не лишним человеком. Он повеселел и начал думать, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в метрополии. Понижение в статусе сопровождалось повышением шансов.
Сосед Бобронова, разнорабочий из продуктового магазина, сидел уже крепко выпивший и вел запись.
Татуированный тощий тем временем высунулся в окно, присматриваясь к удаленному скверу, где жировала белая кость.
– Может, лучше оттуда?
– Не, – отозвался Рыба. – Я им шахматы продаю. Давай еще.
Тощий выдернул карту, Рыба принял, заглянул, задумался.
– Еще.
– Рыба! – донеслось со двора.
За столом оживились, сидящие задвигались, расположились под тупыми углами, чтобы лучше видеть, как Бобронов полезет под стол. Бобронов полез безропотно, встал под столом на четвереньки, заискивающе выглянул – готов.
– Козел! – удовлетворенно воскликнул огромный толстяк в майке.
Игроки застучали по столешнице в веселом ожесточении.
– Меее!… Меее!… Меее!… – закричал Бобронов из-под стола.
– Двадцать одно, – сказал тощий.
– Вот сука, – выругался Рыба и вышвырнул две десятки. – Не нравится мне что-то, как ты катаешь… Ну, ладно. Так которого завалить, козла?
– Меее!… – голосил Бобронов, незаметно увлекшийся и вошедший во вкус.
– Как договаривались, – отозвался катала. – Козлы на то и козлы, чтобы их мочить.
– И как валить? Тупо или сделать ему цыганочку с выходом?
Бобронов блеял, развлекая окрестности.
Тощий закатил глаза.
– Давай цыганочку. Зарядим ему по полной. Чтобы понимал, падла, что и к чему. И нам веселее будет.
© февраль 2011Пищевая цепочка
Когда пельмени всплыли, на них проступили письмена.
Имя-Отчество пошуровал ложкой, поймал, присмотрелся. Чернильные строчки казались сплошными, так как буквы при кипячении почти слились. Имя-Отчество решил, что виновата упаковка: наверное, отпечатались технические характеристики. Состав, инструкция, противопоказания, пользовательское соглашение.
Хотя в глубине души Имя-Отчество понимал, что столкнулся с чем-то иным. Начертания проступили из глубины, выразив суть. Но думать на упаковку было спокойнее. Он не стал доставать ее из мусорного ведра, чтобы проверить. Имя-Отчество осторожно съел пельмени, в любую секунду готовый услышать живое попискивание. Съешь книгу, шептал ему невидимый ангел. В устах будет сладко, а в животе станет горько. Так и случилось, уже через полчаса. Имя-Отчество засел на толчке, и вскоре из-за двери понеслись вопросительные звуки.
Он решил какое-то время не прикасаться к пельменям и перейти на сосиски. Вечером Имя-Отчество поставил вариться две штуки; через пару минут они лопнули вдоль, раскрылись подобно развратным раковинам с жемчужной болезнью, но вместо жемчуга в них тоже явился текст. На сей раз Имя-Отчество сумел кое-что разобрать: сдержанные поздравления с чем-то, отчет о неких цифрах и обещание перспективы. На толчке он просидел без толку, так ничего и не дождавшись.
Имя-Отчество послал сосиски с пельменями к чертовой матери и перешел на картошку. Очистил первую, и начертания были под кожурой. Он взял увеличительное стекло, вчитался и понял лишь, что снова видит наброски к официальной речи. Страна, национальная гордость, стабильный рост и рост стабильности, несокрушимость духовной основы. Имя-Отчество прошелся ножом вторично, взял глубже. Выяснилось, что слова тяжами уходят вглубь, образуя чернильное ядро в сердцевине. Имя-Отчество поел картошки, и к вечеру весь заболел – в смысле боли, с головы до пят. Мышцы ныли, лицо горело, в суставах засели голодные мыши.
Он отправился сдать анализы.
– Очень много эозинофилов, – сказал ему доктор. – Типично для паразитарных инвазий.
– Попроще, пожалуйста, – попросил Имя-Отчество.
– Какие-то глисты, – объяснил тот. – Давайте возьмем биопсию.
От Имени-Отчества отрезали по кусочку, там и сям. Доктор оказался прав. Ткани Имени-Отчества были набиты личинками, вроде трихин.
– Весьма неприятно, – заметил доктор. – Такие вещи трудно лечить. Вы, дорогое Имя-Отчество, сделались по стечению обстоятельств Промежуточным Хозяином.
– Хозяином чего? – осведомился Имя-Отчество.
– Бог его знает, – пожал плечами доктор. – Я вижу такое впервые. Промежуточный Хозяин наполняется промежуточными формами. Потом его – как свинью, например, или какого кабана – съедает Окончательный Хозяин. И вот уже в нем паразит развивается в окончательную форму. Обычно это червяк, хорошо знакомый нам всем.
– Кто же меня, в таком рассуждении, съест? – тупо спросил Имя-Отчество.
– Этого я не скажу. Понятия не имею. Ситуация редкая. Опять же возьмем трихины – субъект, в котором они поселяются, со временем становится Хозяином не только Промежуточным, но и Окончательным. Особенно человек, ибо кому его есть? Разве что особенно повезет в лесу… Я предлагаю вам лечь в специализированную больницу.
Но Имя-Отчество не доехал до больницы. Он скончался у светофора, где некоторое время стояла машина. Так что вскоре Имя-Отчество сожгли, и из трубы повалил густой дым. Ветер разнес его далеко, и Фамилия, уловив аромат, вышел на балкон.
Служба охраны заняла позиции, движение перекрыли, центр города оцепили. Фамилия стоял, и ноздри его трепетали. Он дышал глубоко. Насытившись, Фамилия выполнил несколько приседаний и махов руками-ногами, после чего вернулся в покои.
Там он сел на постель, и сделал еще несколько вдохов. Выпучил глаза, разинул рот. Из гортани выскользнул и зазмеился к выходу огромный черный угорь. Придворный евнух привычно наступил ему на хвост богато расшитой туфлей. Подоспевшие повара рассекли угря катанами, нарубили его дольками, разложили на блюде и отнесли в Золотой Зал, где через пару часов предстояло начаться большому приему по случаю и поводу.
© январь 2013Обиженный полтергейст
Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче,
что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти,
как бы в награду за непримеченную никем жизнь?»
Н. В. Гоголь. «Шинель»
