Александр Холин - Ослиная Шура
Вдруг в безмерную массу дня врезался медью благовестный колокол. Его мерные удары разделяли и объединяли одновременно. Колокол звал отпавших вернуться в лоно церкви, предупреждал о кружащейся за облаком беде, был защитою всем обидимым, страждущим, ищущим спасения, но не мог спасти только тех, кто не входил в монастырские ворота и уходил назад, чтобы до конца промерять шагами бесконечную дорогу.
Толпа молитвенников, вошедшая в ворота обители, массой своей уже обнявшая ступеньки храма, встала на колени. А вышедший из церковных врат священник в красном саккосе с перекинутым через плечо большим омофором, благословлял коленопреклонённых двумя триклиниями. Вдруг откуда-то сверху, казалось, прямо из поднебесья раздался хор нежных ангельских голосов, покрывающих молящихся своей теплотой.
– Агиос, о, Феос,
Агиос Исхирос.
Агиос Афанатос.
Элеи имас…[15]
Шура не знала что это, на каком языке и зачем, но сердцем понимала, что это молитва о ней, обо всех собравшихся здесь. С молитвой к человеку приходит жизненная энергия. Та, ради которой любой живущий существует этом мире. Та, за счёт которой он пока и живёт. Ведь энергию жизни не купишь ни на какие деньги, не обретёшь ни какими пересадками органов, ни какими чёрными сгустками колдовских заклятий и не отнимешь насильно у ангелов Зазеркалья, владеющих этой энергией и раздающих её даром. Вот только далеко не всем. Что же нужно для того, чтобы владельцы чудодейственных струй жизни поделились с человеком этим бесценным сокровищем?
– Докси патрисе… – продолжал хор, и воздух вокруг наполнился ароматом молитвы, преклонением Всевышнему.
Вдруг тот самый священник в саккосе спустился по храмовым ступеням прямо к Шурочке, взял из рук следовавшего за ним диакона стручец[16] и вручил ей:
– Прославляй Господа, дочь моя. Настал твой час.
За ним шла женщина в бирюзовой тунике и накинутом сверху мафории.[17] Пройдя сквозь священника в саккосе, словно тот был бесплотной тенью, женщина приблизилась к Шуре и остановилась ступенькой выше. Глаза у женщины были такие яркие и выразительные, что Шурочка просто не смогла смотреть ей прямо в лицо. Но женщина не заметила этого, а просто улыбнулась:
– Ты помнишь, я жду тебя. Что ж ты не едешь? Не забывай меня.
Шура проснулась.
Этот сон из детства преследовал её, повторялся, почти не изменяясь. А сегодня во сне привиделось даже какое-то раздвоение, то есть, растроение паломницы. Что бы это значило? почему ей всё это снилось? снилось не просто, а повторялось с детства, хоть и не слишком часто, но почти без изменений? – объяснить, наверное, не смог бы никто из всех её знакомых оккультных и околомистических толкователей снов.
Этот сон начал приходить к девушке с той поры, когда Шурочка впервые в жизни поцеловалась с Володей. К сожалению, первая любовь почти никогда не выживает, но и не забывается никогда. Шурочка из-за своей первой любви пережила и перенесла много завистливых нападок от одноклассниц и даже учителей. А самым главным завистником ученицы была, конечно, Калерия Липовна. Но родители мальчика переехали в другой город и увезли с собой сына. Пылкая связь между красавцем-мальчиком девочкой-диссиденткой долго не прерывалась, но, в конце концов, угасла, ведь человеку нужен человек, а не его письма, хотя и очень горячие. С этим уже не поспоришь. Только сон, не изменяясь и не угасая, продолжал сниться.
И вот он пришёл сегодня снова.
Пришёл именно тогда, когда сама Шура, поддавшись внутренним позывам и убеждениям, ринулась в монастырь. На Валаам. Именно на Валаам! Девушка чувствовала, что эта поездка принесёт ей то – необходимое чувство и понимание смысла жизни, без которого ни одна творческая работа ещё не состоялась. Собственно, эта поездка давно была предопределена ей. Об этом можно было бы догадаться даже после приглашения Телёнка съездить в монастырь. Богородица ждёт приезда художницы.
Вероятно, Шурочке действительно надо было съездить в эти места, чтобы понять и ощутить то, чего нельзя увидеть во всех городах и весях. Ведь недаром же сам Андрей Первозванный побывал не только в Великом Новгороде, но и на Валааме. Именно он принёс на Русь православную веру, – киевский князь Владимир тут ни при чём. А продавшийся католикам патриарх Никон – тем более. Но сейчас Шурочку зовёт остров. Сны и зов стали превращаться в реальность, обратилась реальностью – в этом нет ничего удивительного.
Девушка хотела было съездить с обычной группой обычных паломников, но всё же жуткий самостный характер, да кое-какие изменения в жизни взяли своё – в результате она отправилась одна. Без приглашения. Самостоятельно.
Даже слишком самостоятельно. Можно подумать, что на острове Шурочку кто-то ждёт, что будут валандаться с ней, самостоятельной. Кто её звал? Кому она нужна? И вообще, пустят ли её на остров, ведь там – мужской монастырь? Все эти вопросы возникали где-то далеко в подсознании, но мало трогали. Шурочка почему-то была уверена: Господь всё устроит и, если она едет, то, значит, был Зов. Его Зов. Уж в этом девушка нисколько не сомневалась, как в самой реальной реалии.
Глава 6
Возле сцены, на которой молоденькая стриптизерша ловко крутила задницей ярко-красный обруч, маньячил подвыпивший посетитель, роняя потную слюну прямо к ногам не обращающей на него внимания девицы. Двое ливрейных вышибал стояли неподалёку у колонны «во избежание» и «для контроля». Когда же подгулявший хлопец решился-таки влезть на сцену поближе к предмету обожания, то двое ливрейных умело подхватили его под белы рученьки и деловито потащили к служебному выходу, где, видимо, было специальное помещение для стандартных вытрезвительных процедур и безоговорочных расчётов.
В этот час ресторан был не слишком набит посетителями, а двое мужчин, обративших внимание на привычную работу вышибал, сидели за столиком неподалёку от служебного входа. Прилизанный и ухоженный молодой человек в тонких усиках и черепаховых очках сочувственно проводил уносимого любителя танцовщиц бесцветным взглядом.
– Этот уже отгулялся на сегодня, – отметил прилизанный.
Его сосед по столику в шикарной почти профессорской бородке, напомаженных пушкинских бакенбардах и лысине презрительно добавил:
– Терпеть не могу обезбашенных – сами не отдыхают и другим не дают. Давайте-ка лучше вернёмся к интересующему нас предмету.
Местные кабацкие лабухи снова заиграли что-то ритмично-эротическое и возникшая пробка тишины послушно улетучилась. Ресторанная жизнь вернулась в своё привычное накатанное русло, и через несколько минут об очередном поклоннике, вероятно, не помнила не только сама актриса, а и наблюдавшие за залом ливрейные вышибалы.
– Я видел Костаки всего несколько раз, – молодой вытер краешком салфетки тонкие губы, взглянул на собеседника. – Только сдаётся мне, что паспорт на имя греческо-подданного Костаки изготовлен и куплен где-нибудь на Малой Арнаутской, как любил говаривать приснопамятный Остап Ибрагимович-Берта-Мария-Бендер-бей. Понимаете, этому коренному греку откровенно наплевать на родовые вопросы. Даже слишком наплевать. Причём, у настоящих греков национальный и родовой вопрос такой же больной, как у сицилийцев или корсиканцев. Значит, Костаки либо не грек, либо такой выродок, с которым опасно заводить лишнее знакомство.
Хотя… хотя, говорят, что у денег родина там, где их любят. А денег у него было довольно. Никто, даже ребята из госбезопасности не знали сколько, но, видимо, хватало откупаться и покупать себе свободу, которую он использовал для скупки картин, фарфора, антика различных калибров и стоимости. Впрочем, повторяю, в деньгах он особо не нуждался. Ручаюсь, много шедевров из пропавших по фондам оказалось в его запасниках.
– Так уж никакой управы и не нашлось от Москвы до самых до окраин на какой-то денежный мешок? – прищурился лысый. – Такого в России просто не может быть, потому что вся страна превращена нами в продажную суку. Здесь, пожалуй, могут не продаваться только проститутки, и то, когда клиент обидит девочку. Новый век – новая жизнь! И не найти нашумевшего, заметного, к тому же, наследившего человека, чтобы поставить на счётчик, просто нонсенс!
– Его просто никто не искал, – хмыкнул прилизанный. – Вернее, Костаки так поставил дело, что никогда не попадал под пристальное внимание кого бы то ни было. Правда и он как-то раз чуть не влетел по крупному. Но опять-таки благополучно откупился. А случилось так: следы одной кражи в Эрмитаже привели следаков прямиком к Роберту.
– Это ещё кто? – прищурился лысый.
– Костаки. Он же шлемазл[18] Гербер, немец Банер, одесский Рэбе Бланк, московский Роберт. Хотя это имя – ещё одно доказательство отнюдь не греческого происхождения.
– Да наплевать мне на его национальность! – пробурчал лысый. – Что там случилось, какой криминал у этого Роберта?
